А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя…»
Знакомы ли вам эти строки, субкомиссар?
— Пророчество Третьей Книги Марцинуса Фруде, — сказал Бофранк. — Откуда оно вам известно, грейсфрате?
— Я все ж таки председатель Великой Комиссии, хире субкомиссар, — издав сухой смешок, отвечал Шмиц. — Но мне странно, отчего вы с самого начала не обратились за помощью к церкви?
— Вы шутите? После моего близкого знакомства с грейсфрате Броньолусом… К тому же это церковь обратилась ко мне за помощью: уж коли вы все знаете, должны бы знать и о просьбах ко мне, высказанных грейсфрате Баффельтом.
— Знаю-знаю, — сказал Шмиц. — Верите ли, хире Бофранк, но я мало что могу. Великая Комиссия существует лишь на бумаге, многие мои товарищи, что вместе со мною боролись за чистоту — истинную чистоту! — веры, давно уже на небесах… Тем печальнее мне знать о деяниях гнусных поклонников нечисти, проникших в самое сердце церкви. На счастье, вблизи грейсфрате оставался человек, который верен нам.
— Кто же он?
— Брассе Слиман, муж добрый и богобоязненный. Вы, верно, помните его — он приезжал вместе с Броньолусом в поселок и даже принял участие в потасовке, кою вы столь неосмотрительно учинили на дороге.
Да, субкомиссар помнил брассе Слимана из Рейсвеекке, толстого бородача, что походил внешним видом скорее на старшину латников. В последний раз он видел его, когда встречался с Броньолусом, в самый разгар возвышения миссерихордии. Тогда брассе Хауке — еще один из спутников грейсфрате, не имевший, кстати, оснований желать Бофранку добра, — прибыл прямо к подъезду дома Бофранка, и в карете как раз сидел брассе Слиман. Бородач, казалось, искренне обрадовался встрече, но не конестабль… Знать бы, что брассе Слиман — друг!
Субкомиссар попытался унять душевное волнение. Что проку сожалеть о минувшем? Да и неизвестно пока, каков на самом деле грейсфрате Шмиц. Ловушки могли ожидать повсюду, и доверяться председателю Великой Комиссии Бофранк не торопился. Да, он знал пророчество Третьей Книги — и что же? Его знал и Баффельт, и присные Баффельта, что же мешает Шмицу быть всего лишь одним из многих посвященных?
— Вы могли обратиться к герцогу, к королю, — сказал Бофранк.
— Вы тоже, — парировал Шмиц. — Вы вхожи к грейскомиссару Фолькону, даже к герцогу Нейсу. Что вам помешало?
— Я не церковник. Кто бы мне поверил?
— Я — церковник, но не поверили бы и мне, хире Бофранк. Ведь старик Кристиан Шмиц — всего лишь выживший из ума поборник веры, которого надобно поздравлять на церковные праздники, не допуская до дел серьезных. Более того, я, как мог, старался все эти годы поддерживать слухи о своей немощи, о старческой скудости ума. И преуспел в этом. Сознайтесь, вы были удивлены, увидав меня в достаточно добром здравии?
— Удивлен, грейсфрате.
— Вот видите… Я, наверное, во многом даже перестарался, ибо обнаружил в недоумении, что утратил былое влияние на некоторых персон.
Снаружи что-то тяжело стукнуло в стену экипажа, затем еще раз.
— В нас кидают камнями, — сказал Шмиц, обратив внимание на беспокойство Бофранка. — Чернь забрасывает булыжниками проезжающие экипажи; чего доброго, мы получим с этой чумою еще и бунт. А коли сбудутся предопределения насчет войны с южными соседями, что же останется тогда от государства?! Вот в чем причина нашего беспокойства, хире Бофранк.
— Вы все время говорите «нашего». Вас много? Вы имеете в виду некое тайное сообщество, которое поставило целью борьбу с люциатами?
— Да, вам, несомненно, требуется некая экспликация, ибо я вам друг. Мы предпочитаем называть себя Конфиденцией Клириков, хире Бофранк, и боремся не только с люциатами, но и со всем дурным, что вредит церкви и государству. Правда, должен признать, что в последнее время именно люциаты суть самая вредоносная из сонма червоточин, ослабивших веру. Но погодите немного, хире субкомиссар: кажется, мы приехали.
При помощи Бофранка и фрате Исидора престарелый грейсфрате выбрался из экипажа. Субкомиссар огляделся — эта часть города была ему незнакома: по обе стороны дороги стояли довольно старые дома без особых архитектурных изысков, выстроенные из серого и белого камня. Возле одного из таких домов и остановился экипаж, а на ступенях высокого крыльца прибывших встречал мальчик-слуга, который уже отворил двери.
— Круг наш малочислен, но, смею надеяться, во многом силен, — одышливо бормотал грейсфрате Шмиц, поднимаясь по ступеням. — Верно, вам ведомы епископ Фалькус и кардинал Дагранн.
— Я слыхал, что Фалькус окончательно утратил разум и покинул страну, — заметил Бофранк.
— В самом деле, наш брат Фалькус в полном душевном смятении решился на проповедь у Святого Камбра, и проповедь сия была скорее во вред, хоть и заронила зерна сомнения в умах… Сейчас вы сможете лицезреть его, и, смею утверждать, разум Фалькуса ныне чист и силен, как никогда, хотя сам он безжалостно мучим старческой хирагрою. Остальных двоих вы покамест знать не могли.
Комната, в которую они вошли, приятно поразила Бофранка, коему уже намозолили глаза скудные монастырские интерьеры. Вкруг низкого столика на причудливо изогнутых ножках, покрытых прихотливой резьбою, стояли мягкие кресла и диваны, на диванах же восседали люди в одеждах священнослужителей, среди которых Бофранк в самом деле узнал Фалькуса и Дагранна, других же двоих он видел в первый раз.
— Позвольте представить вам, друзья мои, волею случая столь удачно и своевременно обнаруженного мною в стенах Святого Адорна субкомиссара Хаиме Бофранка — нашего последовательного врага и, как выяснилось не столь давно, еще более последовательного друга, — провозгласил грейсфрате Шмиц, когда сидевшие обернулись им навстречу. — Исидор, налейте хире субкомиссару вина — после гостеприимства фрате Бернарта вино будет куда как кстати.
Бофранк упокоил свой зад в неге кресел и не без воодушевления принял отличного стекла бокал, наполненный желтым элоизским вином.
— Кой черт занес вас к Святому Адорну, субкомиссар? — сварливо спросил человек с маленькими свиными глазками, лысый и желтолицый.
— Хире субкомиссара крайне подлым образом стукнули по голове во время ночной прогулки, — ответил за Бофранка Шмиц. — Добрые монахи Святого Адорна подобрали его на улице, не оставив его тело на поругание мертвецам, и отнесли к себе, где лечили и пестовали вплоть до моего появления.
— Странно, как вы не преставились от их лечения и пестования, — буркнул свиноглазый. Видимо, он был человек склочный и ворчливый, о которых верно сказал поэт:
Мутны их речи, как наледь,
Каждый привык только жалить,
Тем больше их жизнь весела,
Чем больше в ней сделано зла.
А может, на самом деле оно было вовсе не так, но Бофранку свиноглазый священник не глянулся.
— Это еще что! — воскликнул кардинал Дагранн. — В обители Святого Силиуса меня потчевали тамошним пивом, а готовят его так: варят забродившие злаки, в числе которых ячмень, овес, полба, чечевица и даже вика, коей питают скотину, и сей не осветленный отвар именуют пивом. Каюсь, опробовав такое питье, я был скорбен животом добрых три-четыре дня…
Рассуждения о качествах пива показались Бофранку несколько странными и неуместными. Однако ж вино было отменное, и он сидел, молча прихлебывая его и пытаясь понять, что все-таки происходит вокруг.
— Хире Бофранк! — неожиданно обратился к нему Фалькус. — Перед вами, по сути, собрание старцев, возомнивших себя спасителями веры и в заблуждении этом пребывающих. Что видим мы? Страшные пророчества сбываются, лоно церкви заражено гнусными демонопоклонниками, коим прикрытие истинной веры помогает в деяниях жутких и богомерзких, и никому нет до сего дела. Мы полагали вас пособником Баффельта, да сгорит он в подземном пламени, но, к счастию, разубедились в оном подозрении. Жаль, что мы утратили последнего нашего человека в миссерихордии, ибо брассе Слиман, как мне донесли, был умерщвлен по велению Баффельта вчера вечером.
— Но не сделать ли нам своего шагу, пока дрянной живоглот обретается под подолом у фелицианок? — спросил свиноглазый.
— О каком шаге говорите вы, фрате Вольфус?
Стало быть, желтолицый священник — фрате Вольфус, епископ Ольсванны. Бофранк едва не фыркнул в свой бокал самым неучтивым образом, ибо вспомнил беседу свою с Гаусбертой по поводу подземных троллей.
— Я полагал, троллей все же не существует, — сказал тогда Бофранк.
— Так полагают все, кто не видел тролля, — возразила девушка.
— Но вы же не видели…
— А вы видели епископа Ольсванны, к примеру?
— Нет, не имел чести, — признался конестабль.
— Но он существует.
— Но он не тролль!
— А чем тролль по сути своей отличается от епископа, хире? — насмешливо спросила Гаусберта.
Видела бы она безобразный лик фрате Вольфуса! И в самом деле, иной тролль, должно быть, куда благообразнее. Впрочем, в последние дни события складывались таким образом, что Бофранка окружали сплошь уроды, убогие и юродивые, так что еще одним больше, еще одним меньше…
— Не пора ли наконец обратиться к пресветлому королю? — вопросил тем временем Вольфус.
— С чем мы придем к нему? Даже если бы нас допустили — а каждый из нас в опале, о чем не след забывать! — что мы предъявим? Да, солнце угасло, но оно вновь освещает землю, набирая прежнюю силу, и объяснять это явление можно по-всякому, в том числе и с ученой точки зрения, а что стоит Баффельту нанять пару мудрых мужей, кои расскажут королю о преломлении лучей, о водяных и ледяных парах, о исторгаемом вулканами пепле, что подъят был ветрами в невиданные высоты и застил солнечный свет… Да, мертвецы покинули могилы свои и шастали, не ведая покоя и смирения, свойственного сему племени, по улицам, — но нам тут же приведут в ответ многочисленные труды по данному вопросу, написанные королевскими судьями, епископами, миссерихордами, укрепленные показаниями многих достойных свидетелей и скрепленные герцогскими печатями. Да, чума обрушилась на нас — но она приходит каждое столет