В качестве примера приведем его введение к сборнику стихов «Звездные песни» — «Наука в поэзии и поэзия в науке».
НАУКА В ПОЭЗИИ И ПОЭЗИЯ В НАУКЕ
Сквозь тюремную решетку
наблюдаю я природу,
Вижу солнце, вижу зелень
и мечтам даю свободу.
Таковы строки, оставшиеся у меня в памяти с детства. Откуда они появились в моей голове, я уже не знаю, но они почему-то запали мне в душу, хотя в то время я и не мечтал о темницах, которым суждено было впоследствии так сильно ворваться в мою жизнь.
Собственно говоря, мы и все наблюдаем окружающий нас мир как будто из окна комнаты, и притом наши органы чувств дают нам о нем очень неполное представление. Подумайте только, что, кроме той гаммы световых лучей, которую различает наш глаз, существует еще огромное количество других, и каждая из них, — если бы мы были способны воспринимать ее зрением, — представила бы нам вселенную совершенно в новом, своеобразном световом наряде! А сколько звуков и музыкальных тонов, которых мы не слышим, проносятся в природе вокруг нас! Ведь даже сама земля, не переставая, посылает нам аккорды изо всей своей глубины!
Но природа зовет нас к себе не одними своими внешними, световыми, звуковыми и ароматическими покровами, а главным образом тем вечным, что мы ожидаем найти под ними и с помощью всемогущей науки действительно находим.
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами
Только отблеск, только тени
От незримого очами?! —
писал когда-то Владимир Соловьев.
И чем развитее, чем богаче поэтическими образами и настроениями наша душа, тем сильнее отзывается она на все совершающееся в окружающем нас мире.
Природа, любовь и стремление к идеалу всегда были доминирующими мотивами истинной лирической поэзии. Все эти три мотива постоянно перемешиваются в ней между собой. Возьмем хотя бы прелестные стихотворения Стивенсона, которые я часто повторял про себя во время заточения в Шлиссельбургской крепости и не решался перевести, чтобы не испортить:
In the highlands, in the country places,
Where the old plain men have rosy faces,
And the young fair maiden quiet eyes,
Where essential silentce cheers and blesses,
And for ever in the hill recesses
Her most lovely music broods and dies.
О to mount again where erst i hauntel,
Were the old red hills are bird enchanted,
And the low green meadows bright with sward
And wheneven dies the million-tined,
And the night has come and planets glihted!
Lo! the walley hollow lamp bestarred!
О to dream, О to awake and wander
There, and with delight to take and render
Through the trance of silence quiet breath…
Lo! for there, among the flowers and grasses
Only the mightier movement sounds and passes,
Only winds and rivers, life and deat.
Или:
She rested by the Broken Brood,
She drank of Weary Well,
She moved beyond my lingering look, —
Ah, whither none can tell!
She kame, she went. In other lands,
Perchance in faerer skies
Her hands shall cling with other hands,
Her eyes to other eyes.
She wanisht. In the sounding town,
Will she remember too?
Will she rekall the eyes of brown
As u recall the blue?
Правда, в область лирической поэзии по временам врывались и врываются до сих пор и бурные аккорды гражданских чувств, за которые иногда плохо приходилось и приходится авторам. Но отдельные гражданские мотивы, вроде призыва к борьбе против феодализма и других более современных форм угнетения, сильно волнуют души их современников лишь до того момента, пока порыв общественного движения еще не ниспроверг те непосредственные преграды, против которых зовет людей в определенный исторический момент вечно стремящаяся вперед жизнь, а с ней и поэзия. Нас не трогают уже некоторые куплеты из французской «Марсельезы», из английского национального гимна, из немецкого «Wacht am Rein», из русского «Боже, царя храни» и из других гимнов в том же роде, в свое время вызывавших непреодолимый энтузиазм. Но нам по-прежнему близки старинные лирические восприятия природы и вырисовывающиеся на ее фоне настроения человеческой души.
А ведь природа понимается нами тем многообразнее и глубже, чем более раскрываются перед нами наукой ее вечно переходящие друг в друга таинственные силы и их немногие неизменные законы. С каждым новым открытием принимает природа для посвященного в ее тайны все новые и новые, все более и более совершенные облики.
From the blaze of the sun′s brigh glory
We sift each ray of light,
We steal from the stars their story
Across the dark spaces of night.
(Мы просеиваем сквозь призму
каждый луч солнечной славы,
мы похищаем у звезд их историю
через темные бездны ночи.)
А вместе с наукой должна неизбежно развиваться и поэзия, захватывая в ней все новые и новые области.
В этом отношении астрономия раньше всех других отделов естествознания привлекла к себе внимание поэзии.
Небо глубокое,
Полное мглы голубой,
Полное звезд золотых!
Небо далекое!
Весь я теряюсь душой
В безднах твоих! —
пишет Шербина, хотя он и не был никогда астрономом. Небо воспевалось в глубокой древности, еще в те времена, когда не была выработана далее рифма. Кто из нас не читал в «Илиаде» и «Одиссее» поэтических описаний златокудрой Зари и восхождения лучезарного Феба? Кому не затрагивали душу вопросы «Голубиной книги»:
Отчего начался у нас белый свет?
Отчего у нас солнце красное?
Отчего у нас млад-светёл-месяц?
Отчего у нас звезды частые?
Отчего у нас зори светлые?
Кто не помнит астрономических мест в поэзии Гете:
Nacht ist schon herausgesunken
Schliest sich heilig Stern an Stern
Grosse lichter, kleine Funken
Blitzern nach und glanzen fern.
(Ночь нисходит, рассыпая
Сотни звезд по небесам,
Рой светил горит, мерная,
Блещет здесь, сияет там.)
Или:
Geheimnissvoll am lichten Tag
Lasst sich Natur des Schleiers nicht berauben.
Und was sie deinem Geist nicht offenbaren mag, —
Das zwingst du ihr nicht ab mit Gebein und mit Schrauben.
(Природа вся великих тайн полна,
Их даже днем ты не увидишь оком.
И что не даст душе твоей она,
Не вырвешь у нее ни рычагом, ни блоком.)
Астрономические сюжеты в английской литературе стали теперь настолько часты, что некоторые курсы астрономии (например, Howe′a) на каждой странице пестрят лирическими куплетами.
«Если искры Прометея не погасли еще среди людей, — говорит Стратонов в своей художественной монографии «Солнце», тоже богатой поэтическими цитатами, — то сверкание их ярче, чем где бы то ни было, выражается в космогонической задаче».
И нет сомнения, что поэзия скоро захватит себе не только космогонию, но и физику, и химию, и другие естественные науки, хотя при этом ей и придется преодолеть ряд серьезных затруднений.
Прежде всего новый сюжет, как и всякий новый шаг в неведомые области, требует смелости и большого, оригинального таланта для того, чтобы непривычный предмет сразу же подействовал на неподготовленные к нему души читателей. Недостаток элементарной энциклопедичности в нашем общем образовании приводит к тому, что у большинства из нас остаются от средней и даже высшей школы одни лоскутья разрозненных сведений, а лоскутья мало пригодны для художественного творчества и для понимания научно разносторонних поэтических произведений.
Когда дело идет о предметах, уже вошедших в разговорный язык, недочет истинного знания заменяется у нас призрачным. Если кто-нибудь из нас встречает в романе, при описании природы, название дрозда или свиристеля, хорька или крушины, кукушки или калины, то ему кажется, что перед ним проходят их образы, а между тем в большинстве случаев он совершенно не понимает значения этих слов, потому что не в состоянии узнать обозначаемых ими животных и растений хотя бы в зоологическом или ботаническом саду. И сколько таится в каждом из нас такого призрачного знания!
Привыкнув к имени, мы начинаем верить, будто знаем и то, что оно обозначает, и даже иногда начинаем поэтизировать такой предмет хотя бы и смутно.
При употреблении астрономических, физико-химических, геологических и других научных названий этого самообмана у нас еще нет. Возьмем, например, хотя бы гимн солнцу, написанный недавно Жаном Рамо:
Au nom de la lumière, au nom du ciel immense,
Au nom de l′astre jaune, Arcturus le charmeur,
Au nom de l′astre blanc, Sinus, qui commence,
Au nom de l′astre rouge, Atdebaran, qui meurt, —
Soleil, nous t′innplorons! Soi propice, soi tendre!
Ecoute l′oraison des nos coeurs douloureux!
Les étoiles, tes soeurs du ciel, daignent entendre
L′umble et dolante voix de grillons tenebreux!
(Во имя вас, о свет, о свод небес бездонный,
Тебя, о золотой, чарующий Арктур,
Тебя, о Сириус, серебряным рожденный,
Тебя, Альдебаран, померкнувший пурпур!
О, солнце, добрым будь, тебя я заклинаю!
Внемли скорей мольбам печальных голосов!
Ведь звездочки ж горят, приветливо внимая
Унылой музыке застенчивых сверчков!)
Здесь название сверчков не поразит того, кто не имеет о них никакого реального представления и не узнает их, когда увидит, но, услышав имена Альдебарана, Арктура, он, наверное, будет разбирать их по складам и через минуту не сумеет повторить, потому что не привык к их звуку в литературе и обыденной жизни и совершенно не знает ни звездного неба, ни астрономии.