С «застольными» соседствуют стихи одического склада («Клятва», «Родина»).
Но большинство стихов, написанных тогда Антокольским, свободно от преходящих наслоений времени и проникнуто его подлинным духом. Назову, например, «Большую Москву», «Послание друзьям», «На смерть героя». Антокольский и сейчас включает их в свои избранные сочинения. В этих стихах — в особенности в «Большой Москве» — полным голосом говорит о себе и о своих чувствах современник великих событий, патриот бурно строящейся советской столицы, свидетель и участник творческих свершений нового века:
Какое могучее небо над нами!
Как ветер ударил в распахнутый ворот!
Как вольно полощется красное знамя!
Как молод еще этот яростный город!
Главное во всех этих стихах — счастье мирного бытия, творчества, любви и, конечно, тревожное предчувствие надвигающейся военной угрозы.
Так думали и чувствовали тогда и Светлов, и Тихонов, и Луговской.
Угрозу новой войны особенно остро ощущал Тихонов. Это сказалось во многих его стихах и в частности в цикле «Чудесная тревога». Он писался примерно тогда же, когда Антокольский писал стихи, составившие раздел «Молодость не кончается».
«Чудесная тревога» — цикл стихов о любви, лирический цикл в самом узком смысле слова. Здесь, как и в стихах Антокольского, торжествует счастье мирного бытия. Но именно здесь поэт с особой силой ощущает все то, что происходит в мире.
Ты думаешь, я забываю
О мире, кипящем ключом,
Испания — та, боевая —
Ты думаешь, мне нипочем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я тем не обижу героя
В скользящем воздушном бою,
Что вижу сквозь битву порою
Простую улыбку твою.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какие ж на это запреты?
И чем эта правда плоха?
Я верю в испанское лето
И в позднее лето стиха.
Эти строки Тихонов написал в 1937 году, но «испанское лето» — не только война в Испании, а «позднее лето стиха» — не только право поэта на улыбку женщины. Речь идет о войне и мире. Да, счастливая мирная жизнь со всеми ее простыми радостями еще продолжается, но поэта ни на минуту не оставляет тревога.
Во время войны с белофиннами Антокольский побывал в Ленинграде и написал стихотворение «Ленинград. Декабрь 1939» (в поздней редакции — «Ленинград затемненный»).
Рассказ о городе, вышедшем в «свой последний бой», — увы, для Ленинграда тогда все еще только начиналось! — прерывается встречей со старым другом, вернувшимся с финского фронта:
Вот на Грибоедовском канале
Друга ждут. И вот приходит друг.
Тихонов — седой, веселый, скромный, —
Расстегнув ремни и скинув шлем,
Входит в комнату из тьмы огромной,
Усмехаясь, жмет он руки всем.
Стихотворение заканчивается традиционным тостом, славящим мирную жизнь, но главное в этом тосте: «чтоб друзья сходились тесно и готовые к боям...»
14 июля 1939 года Антокольский написал стихотворение «Франции» (впоследствии оно было озаглавлено «Через полтораста лет после взятия Бастилии»). До начала второй мировой войны оставалось меньше двух месяцев. В строки, посвященные Франции, поэт вложил всю свою давнюю любовь к этой стране, все восхищение ее прошлым, всю боль за настоящее. «Чем можешь ты сегодня похвалиться? — спрашивал он. — Какой ужимкой щегольнешь кривой?»
В одном из старых своих стихов поэт называл свободу любимицей Парижа. Теперь он называет ее «любимицей столетья», но свобода отдана «нашей родине в наследье», а во Франции, где ее когда-то так любили, заменена «подделкой».
Словно предвидя горькую судьбу Парижа, которому по воле его продажных правителей скоро суждено открыть свои ворота гитлеровским ордам, Антокольский пишет:
Где твой огонь, твой смех, твое железо?
В какой золе каких истлевших тел
Рассыпалась на части «Марсельеза»?
Вот все, что я сказать тебе хотел.
Поэт обращается к французскому народу с призывом разглядеть сквозь всю мишуру своей сегодняшней жизни «вихревую воронку Начала», вспомнить веселые и грозные напевы республики, не прерванные в тридцатом, не обугленные в сорок восьмом и не расстрелянные в семьдесят первом.
За этим стихотворением в книге не случайно идут «Последние известия» — своего рода прощание поэта с гибнущей у него на глазах предвоенной Европой. Уже «растоптано во прах» все, что она скопила за века: «все книги, все музеи, все школы, все гроба».
На этот раз поэт мыслит по горизонтали: когда «штормы всех морей» протрубят Европе окончательную гибель, у нее останется только один выход: «Тогда приди сюда!», «Мы — человечество, каким ты стать должна». Не так ли Маяковский обращался к Эйфелевой башне: «Идемте, башня! К нам», «К нам, к нам, в СССР!»
В «Третьей книге», как мы помним, был цикл «Обручение во сне». Теперь поэт пишет «Второе обручение во сне» — новый цикл стихов о любви, о ее нелегких испытаниях, о постоянстве и верности, о разлуках и встречах.
В «Обручении во сне», а также в циклах «Юг» и «Весна сорокового года» появляются стихи, обогащающие лирику Антокольского («Аппассионата», «Вспоминаешь? Седой городок», «Памяти матери», «Окончание книги»). В этих стихах, как и в «Чудесной тревоге», торжествует радостное и полное света чувство мирного бытия.
Я хочу, чтобы курьерский поезд
Мчал тебя, за сотни верст гудя,
Ни о чем другом не беспокоясь,
Кроме как о музыке дождя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чтобы рано утром на вокзале,
Встретившись после такой зимы,
Ничего друг другу не сказали
И все сразу поняли бы мы...
«Ни о чем другом не беспокоясь, кроме как о музыке дождя»! Но как раз это-то и недостижимо. «Ты думаешь, я забываю о мире, кипящем ключом», — так мог бы сказать о себе и Антокольский.
В «Аппассионате», стихотворении насквозь лирическом, связанном с музыкальными ассоциациями, есть строки: «И к черту на рога плывут линкоры. Вот и пошла гармония ко дну». Такое уж было время — весна сорокового года! В Европе давно шла война. Пали Дания и Норвегия, капитулировали Нидерланды и Бельгия. Считанные дни остались до решающего наступления Гитлера на Францию и до постыдного компьенского сговора 22 июня 1940 года.
Во все избранные сочинения Антокольского неизменно входит раздел «Предполье». Сюда поэт включает стихи из книги «1933 — 1940», в том числе «Ленинград затемненный», «Через полтораста лет после взятия Бастилии», «Последние известия». Кроме того, в этот раздел входят стихи из «Пушкинского года» — «Карта Европы», «День Красной Армии», «На север!», а также написанное 31 декабря 1938 года стихотворение «Новогодняя кинохроника», где дан своего рода стихотворный обзор политической жизни тех лет. Тут и парижский хлыщ, приветствующий молодчиков де ля Рокка, и джентльмен из Сити, сокрушающийся по поводу падения консолей, и Гитлер, изрыгающий в эфир пьяную фельдфебельскую ругань, и грозовые раскаты над крышами Карабанчеля.
Все это действительно было предпольем той исторической трагедии, свидетелями и участниками которой вскоре суждено было стать нам всем.
Острым предчувствием этой трагедии дышит стихотворение «Июнь сорокового года», написанное Антокольским тогда же, но впервые опубликованное в его первой послевоенной книге (позже оно было названо очень точно — «Накануне»).
Согрейся у этих приморских камней,
У этих неярких и ровных огней!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Согрейся! Еще есть надежда. Еще
Так близко, так близко рука и плечо
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И мирная зелень еще не красна
От пятен того дорогого вина,
Которое завтра прольется так щедро.
Хотя надежда и не покидает поэта, всем его существом владеет мучительное ощущение кануна. Ждать трагических событий, зная, что они неизбежны, может быть, страшнее, чем встретить их лицом к лицу. Но как бы невыносима ни была тревога ожидания, поэт стремится задержать и продлить последние мгновения мирной жизни: «Согрейся у этих приморских камней...» Увы, никому из нас не было дано задержать и продлить эти мгновения.
Книгу «1933 — 1940» завершает стихотворение, так и озаглавленное — «Окончание книги». Следующий сборник стихов поэта выйдет в самые трагические и грозные дни Отечественной войны.
«Я много счастья видел в бурной и удивительной стране», — восклицает поэт, заканчивая свою последнюю предвоенную книгу и еще не зная, что очень скоро эти слова прозвучат как прощание с мирной жизнью.
ЖИЗНЬ ТРЕТЬЯ «ПРОЩАЙ. ПОЕЗДА НЕ ПРИХОДЯТ ОТТУДА»
Передо мною маленькие книжечки: «Полгода» (1942), «Железо и огонь» (1942) и «Сын» (1943). Вместе с «Испытанием временем» (1945) и «Третьей книгой войны» (1946) они включают почти все написанное Антокольским в военную пору. Почти, потому что здесь нет драматической поэмы «Чкалов», а также многих стихов и публицистических статей, печатавшихся в периодике.
Третья поэтическая жизнь Антокольского началась 22 июня 1941 года, когда на писательском митинге он подал заявление в партию. «Началась новая часть жизни, — отмечает поэт в своей автобиографии, — если отсчитывать крупно — ее третья часть».
Первые шесть месяцев сорок первого года принадлежали еще счастливому мирному бытию, разом и стремительно ушедшему в прошлое. Антокольский готовил статью к столетию со дня гибели Лермонтова (она появилась в июльско-августовской книге «Знамени» за 1941 год), участвовал в декаде армянской литературы, много выступал, в том числе на знаменательном вечере трех поколений, где старшее представляли Н. Асеев, И. Сельвинский, С. Кирсанов и он сам, среднее — К. Симонов, М. Алигер, А. Раскин и младшее — М. Луконин, Б. Слуцкий, М. Кульчицкий, П. Коган, С. Наровчатов...