Никита Хрущев, проводивший встречу, потребовал немедленно назвать имена отступников. Имена были названы, имена яркие: Андрей Вознесенский и Василий Аксенов.
По воспоминаниям Василия Аксенова, зал взорвался криками: «Позор, позор, к ответу!», после чего сначала Вознесенский, а следом за ним Аксенов были вызваны на трибуну, как на лобное место, где по очереди подверглись унизительным окрикам и угрозам главы государства…
Это было полвека назад, и вот сегодня русский перевод того интервью представлен редакции журнала «Вопросы литературы» ростовским психологом, доцентом кафедры социальной психологии Южного федерального университета, куратором международных арт-проектов Игорем Введенским. В 1963 году Игорь Введенский жил во Львове и был хорошо знаком с Евгенией Семеновной Гинзбург, знаменитым ныне автором «Крутого маршрута». Евгения Гинзбург, как мать Василия Аксенова, интересовалась всеми его выступлениями в печати и поэтому купила экземпляр той самой «Политики» с тем самым интервью еще до совещания в Кремле. После разразившегося скандала она попросила Игоря Введенского и его друзей перевести интервью на русский язык. Экземпляр перевода сохранился в архиве Игоря, и благодаря этому мы можем сегодня ознакомиться с историческим текстом.
Он вызывает противоречивые чувства. С одной стороны, в нем представлены совершенно советские взгляды и ощущения Вознесенского и Аксенова тех далеких лет. Сегодня их можно было бы упрекнуть в излишней приверженности идеологическим основам существовавшей политической системы, если бы мы сами не жили в этой системе и не знали, как это было на самом деле, и не высказывали бы в те годы в своих разговорах с друзьями мысли, подобные тем, что содержатся в интервью. Можно было бы упрекнуть их в этом, если не учитывать, что молодые иллюзии Аксенова и Вознесенского развеялись быстро, а неуклонное ухудшение политической ситуации (свержение Хрущева, судебные процессы над писателями, военное вторжение в Чехословакию и т. п.) обусловило их полную оппозиционность существующему режиму, а у Аксенова еще и эмиграцию.
С другой стороны, интрига заключается в том, что заявления Вознесенского и Аксенова польскому изданию, такие будто бы совершенно невинные с позиции советской идеологии, какими они представляются нам из нашего сегодняшнего далёка, вызвали такую ярость власти и собратьев по перу из старой литературной гвардии.
А дело в том, что велась ожесточенная борьба старого, сталинского взгляда на мир и на литературу с новыми веяниями в жизни и в литературе, разбуженными хрущевской оттепелью. И те мысли в интервью, что нам сегодня представляются вполне советскими, в то время содержали в себе угрозу для (советских же по сути) ретроградов и консерваторов, угрозу неотвратимых перемен. Да и сам Хрущев, как известно, в какой-то момент испугался собственных нововведений и дал отмашку на погром…
Прошли годы, и перемены с трудом и с жертвами воплотились в жизнь.
Но в изменившемся мире вновь возродилась та же ожесточенная борьба между старым и новым, которой мы живем сегодня. И снова страсти достигают предельного накала…
Потому и интересен нам тот документ давно ушедшей эпохи.
«В край недоступных Фудзиям…»
С Василием Аксеновым я познакомился летом 1980 года в Малеевке у Гали Балтер. Ну, не совсем в Малеевке, а в деревне Вертошино, что находится рядом с бывшим писательским домом отдыха. В этой деревне в начале 1970-х Галя и ее второй муж Борис Балтер, автор замечательной повести «До свидания, мальчики», построили дом, который повидал в своих бревенчатых стенах множество поэтов, писателей, художников, композиторов и просто хороших людей, друживших с Балтерами. Василий вместе с Майей, уже ставшей к тому времени его женой, приехали к Гале проститься перед отъездом за границу. Они уезжали с советскими паспортами, но было ясно – это очень надолго, если не навсегда, потому что решение об отъезде было принято под прямым давлением властей. Накануне Олимпиады власти старались очистить Москву от нежелательных элементов, в категорию которых, помимо уголовников и проституток, включались за свое инакомыслие такие известные и весьма уважаемые граждане, как Александр Солженицын, Василий Аксенов, Владимир Войнович.
Между тем настроение у Аксеновых было вполне приличным (во всяком случае, при взгляде со стороны), разговор оживленным, застолье достаточно по тем временам обильным. Я тоже присутствовал за тем столом, но запомнилось немного. Василий восхищался каким-то дальневосточным капитаном рыболовецкого сейнера. «Представляете, – смаковал он, – на лету поймал за ножку пущенный в него стул, когда в ресторане завязалась драка!» Запомнилось, что Вася и Майя были молоды и красивы и очень подходили друг другу, а на дворе стояло лето и уже зацветала липа.
Следующая моя встреча с ними произошла ровно через 9 лет в Париже – кто бы мог подумать в 80-м, что Союзу «нерушимому» (как пелось в советско-михалковском гимне) оставалось так мало! Мы с моей женой Ирой, дочерью Гали Балтер, впервые выехали за границу по приглашению – перестройка уже давала о себе знать. Жили в центре, у Марсова поля и Эйфелевой башни, у Ириных подруг детства, замечательных сестричек Сони и Флоранс. Они познакомились с Ирой много лет назад путем, как это сформулировано в названии одной из ранних повестей Владимира Войновича, «взаимной переписки». Такие игры допускались в советское время: девочки из московской школы переписывались с парижскими школьницами. Потом парижанки однажды приехали в Москву, знакомство закрепилось и протянулось через всю жизнь. К тому же Соня и Флоранс унаследовали от отца любовь к России и неплохо усвоили русский язык.
Мы жили непосредственно у Сони на улице Федерасьон, но бывали и у Флоранс чуть ли не ежедневно, она жила в соседнем квартале, на улице генерала де Лармината. В то же время, в июле 1989-го, в Париже были и Аксеновы, и Майя посчитала своим долгом опекать нас. В частности, справедливо полагая, что у советских граждан материальные возможности весьма ограничены (меняли по 170 рублей на нос), несколько раз водила нас в ресторан, например в «Дары моря». Там подали каждому какое-то громадное металлическое двухъярусное блюдо, заполненное всяческими моллюсками, в том числе известными мне по русской литературе устрицами. На верхнем ярусе красовался доселе не виданный мною настоящий ярко-красный омар. Съесть все это было невозможно, Ира быстро сдалась, а я еще долго продолжал мужественно поглощать моллюсков…
Бывали мы и у Аксеновых: они остановились у их парижской подруги, известной переводчицы русской литературы Лили Дени на бульваре Пастер. Из окон ее квартиры видна была эстакада с пробегающими по ней в обе стороны поездами парижского метро. Однажды Ира сопровождала Майю к ветеринару: аксеновский спаниель Ушик недавно захромал, и Майя решила выяснить, в чем дело, но не знала французского. Ира выполнила роль переводчицы. Результаты были неутешительны: у аксеновского питомца выявили перелом задней лапы, который в те годы не подлежал лечению. Майя была очень расстроена тем, что их любимец обречен. Вася отсутствовал: была какая-то конференция в Европе, кажется в Швеции. Мы увиделись лишь перед отъездом, и потом он провожал нас вместе с Майей: в машине, взятой напрокат, подвез до Северного вокзала, откуда уходил поезд в Москву. У самого вокзала он совершил какой-то не очень ловкий маневр, чем вызвал возмущение ехавшего сзади француза. Француз просигналил на полную мощь и промчался мимо. От этих проводов осталась надпись на титульном листе нью-йоркского издания книги «В поисках грустного бэби» (1987): «Ире и Вите, Gare Du Nord, все ищем Г. Б. Привет Москве».
В Москве Аксеновы начали появляться вскоре. Первый раз мы были у них в гостинице «Минск» на улице Горького, там в их номере была постоянная суета и столпотворение. В то же время был вечер Аксенова в Доме архитектора (в ЦДЛ, видимо, было еще нельзя), запомнившийся своей очень домашней, искренней атмосферой. Я в первый раз обратил внимание на то, как естественно и просто он держится на публике.
В августе 1990-го, во время путча, Василия в Москве не было, Майя была одна. Она остановилась у Войновичей в Астраханском переулке – им квартира недавно была выделена новыми властями взамен отобранной после отъезда в эмиграцию. За событиями, происходившими в ночь на 21 августа, Майя следила с балкона дома на углу Садовой и Нового Арбата, где до сих пор живет ее младшая сестра. 22-го вечером мы с Ирой, отоспавшись после бессонной ночи, которую провели в толпе у Белого дома, поехали к ней, в Астраханский переулок, праздновать победу. Квартира оказалась прекрасной планировки и очень большая. Войновичей не было в России. Мы с Майей обсуждали происшедшее, пили вино, восхищались Ельциным, радовались падению коммунистической диктатуры…
В следующий приезд из Америки Майе вернули квартиру в сталинской высотке на Котельнической набережной взамен отнятой во время их с Василием отсутствия в стране. Та квартира досталась ей в наследство после смерти предыдущего мужа, известного советского кинодокументалиста Романа Кармена. Новую дали в том же доме в соседнем подъезде.
А в августе 1996-го мы поселились в 15–20 минутах пешего хода от их дома, в Лялине переулке, вблизи Покровки. Квартира, бывшая коммуналка, требовала ремонта. Мы не располагали особенными деньгами, поэтому ремонт включал в себя лишь самые необходимые работы и длился около месяца. Весь этот месяц ночевали у Майи – это было ее предложение, от которого мы не смогли отказаться. Майя теперь не расставалась с пекинесообразным песиком, которого они с Васей купили с рук на Арбате в один из приездов в Москву. В профиль щеночек якобы напоминал Пушкина, за что и удостоился столь почетного имени. Василий утверждал, что их Пушкин ведет свою родословную от тибетских терьеров, что эти маленькие собачки несут охрану буддийских монастырей, прогуливаясь по высоким стенам обители, а заметив что-то подозрительное, поднимают отчаянный лай, чем привлекают внимание здоровенных мастиффов, несущих охрану монастырских стен внизу, на земле…