– И только вместе явим миру полнолуние, – подхватила его мысль Ира.
– Дедушка, – Лера сжимала чашку обеими руками и большими пальцами водила по краю. Тонкий фарфор глубоко врезался в кожу. – Ты вот говоришь нам о войне. А все СМИ орут о «героическом прошлом». Ты же сам делаешь ставку на него в своей авантюре. И приглашаешь туда меня. Так почему прилюдно, для центрального телепроекта, посвящённого ветеранам, ты не поделишься тем «великим прошлым», о котором я слышу денно и нощно, только не от тебя?
Ирвин понимал, что на вопрос внучки нужно ответить предельно честно. Сейчас они зашли на территорию полного доверия, и выпихнуть Леру оттуда – значит потерять её, навсегда вывести из игры.
Ирвин тяжело вздохнул.
– Понимаешь, Лерушка, мне просто есть с чем сравнить. Поколение моих дедушек и бабушек и есть те самые ветераны. Настоящие, прошедшие Великую Отечественную войну…
– Восемьсот двенадцатого года? – удивлённо уточнила Лера. – Постой. Это невозможно… никак твои бабушки и дедушки там воевать не могли…
Ирвин поперхнулся от гнева и возмущения. Его лицо побагровело. Мысли сбились в кучу. Он ушам своим не поверил. А Ира положила ладонь на плечо сестры и сказала осторожно:
– Я тебе расскажу.
По сочувственному взгляду Иры Ирвин понял, что Лериной вины в незнании нет. Он ссутулился и закивал.
– Расскажи, ты уж расскажи… – забормотал старик.
Ирвин почувствовал жгучий стыд за незнание внучки.
Почему он сам не рассказал? Почему не передал память о героизме предков? Ему те события казались столь очевидной и открытой истиной, что он даже не подумал просто поинтересоваться, знает ли младшее поколение. Великую Отечественную затёрли за ненадобностью. У новых героев не должно быть конкурентов. Если не с чем будет сравнивать войну в Афгане и Чечне, она автоматически станет победителем среди авторитетов. Первое место в конкурсе с одним участником. Что ж, старик Ирвин как-то упустил из виду, что такие исторические рокировки готовятся не один десяток лет. В своё время лоббисты крупных концернов, производящих оружие, эксплуатировали имена героев Великой Отечественной и их судьбы… Теперь повторяют сценарий фабрики героев снова, только используют другие войны. Но о том, что не помнят, можно говорить что угодно. Легенду о Чечне и Афганистане создают заново для молодёжи. А стариков ветеранов приплетают для подтверждения по-новому изложенных фактов. Да и из стариков получились свидетели зависимые, находящиеся в плену у собственных желаний и гордыни. А Ирвин помнил имена героев Великой войны, помнил, за что они сражались, и был непосредственным участником войн, как афганской, так и чеченской. Он не мог не знать, какие причины приводили его и товарищей на фронт. Когда в спину дышат настоящие герои, без примеси размытых политических смыслов, герои, которым ты смотрел в глаза, с которыми лично общался, невозможно не сознавать странность нового порядка вещей, где тебе пытаются внушить, что истинный героизм – только твой.
– Ты когда узнаешь, сама всё поймёшь, – Ира постаралась обратиться к сестре с улыбкой, но губы предательски дёргались. По-настоящему получилось улыбнуться, когда Ира явственно увидела на Лерином лице сомнение. Незнание чего-то великого из совсем близкого прошлого заставило Леру утерять внутреннюю уверенность в устойчивом и определённом мире.
И Маленькая Смерть услышала, как со стоном дала трещину стена сознания внутри суперсовременной внучки Ирвина.
Ирина же перевела взгляд на деда. И боль в глазах молодой женщины полыхнула с новой силой. По одну сторону от неё сестра с искривлённой картиной прошлого, по другую – дед, герой и мученик одновременно. Ира восхищалась им – бывалым воином, всегда держащим марку, даже в свои годы демонстрирующим насмешливо-победоносную выдержку. Чего ему стоили те победы? Сколько кошмаров, незримых для неё, денно и нощно стоят за его спиной? Молодость деда попала на перелом смыслов: война сменила маску с прямого противостояния на периферийные конфликты в зоне содружественных государств: война влияний, война колоний, война ресурсов. Для воюющих идеалы померкли, акцент сместился на карьеру и деньги. Но от этого они не стали меньше героями. От этого восхищения в Ириных глазах не поубавилось.
Но что пряталось за гордо расправленными плечами деда? За торжественным фасадом «вечного победителя»? Что стало с поколением, пущенным на пушечное мясо? Ира видела женщин, оставшихся без мужей: сильных и здоровых забирали в армию, где они погибали. А на гражданке оставались кривые, хитрые да больные. И от кого рожать? С кем строить счастье? Несчастные женщины, вынужденные стать сильными, чтобы выжить. И их дочери, привыкшие считать самостоятельность и независимость нормой, увидевшие в таком положении вещей свою прелесть. Верные дочери, не готовые оставить матерей в одиночестве. Разве цена соразмерна? Разве честно решать конфликты политических интересов жизнью восемнадцатилетних пацанов, мясом, брошенным на алтарь войны? Заваливать позиции противника трупами наших ребят? Отравлять настоящее, подсекая тем самым будущее? Разве не было альтернатив? Просто слишком многим была выгодна именно такая война. Мысли Иры путались. Вот он, дед. А вот она, Лера – его внучка, прямое последствие принятых не одно десятилетие назад решений. Дед знает цену. А они с Лерой нутром её чуют, на уровне крови. Если бы дед в пору юности мог решать, согласился бы он на войну? Именно он, чья жизнь стала разменной монетой в странной игре? Он, который провожая симпатичных красавиц глазами женатого мужчины, мысленно подставлял им в пару то одного, то другого погибшего друга? К которому то и дело подкрадывались озарения: а вот эта штучка точно для Палыча, он бы с ней… А потом раз – и понимание того, что ни Палыча, ни Иваныча, ни смешного Петьки с Котельников нет. И что вон именно их женщины тащатся куда-то под дождём, одинокие и потерянные.
Старуха Смерть с интересом наблюдала за старшей внучкой Ирвина.
– Когда-нибудь ты станешь интересной соперницей, – прохрипела старуха, обращаясь к Ире. Но та не заметила странного скрежета на границе сознания, поток мыслей захватил её полностью.
Следующим этапом в плане старика было восстановление прежних связей. Он достал пыльные записные книжки. Стал обзванивать, рассылать письма и видеообращения. Многие из его учеников сами давно стали пенсионерами, другие покоились на кладбище. Встречались и те, кто не желал его знать – не по чину. Но несколько десятков полезных контактов Ирвин воскресил. Среди «воскрешённых» нашлись первые искренние приверженцы идеи. Были и по-деловому заинтересованные в новой задумке. К концу месяца на квартире Ирвина собралась почтенная публика. Он сидел в любимом красном кресле, внучки устроились на подлокотниках, по обе стороны от прародителя. Они держали спины ровно и походили на сфинксов, охраняющих путь к фараону. На Иришкиной груди переливалась бабушкина брошь. Старик сложил руки на трости перед собой. Несколько лет назад купил её «для солидности». Даже самому смешно стало – тоже мне, пижон. Почти столетняя древность; специально состаривал походку: то прихрамывал, то волочил ногу, чтобы оправдать наличие трости. Потом наигрался, забросил в дальний угол и, время от времени натыкаясь на неё, перекладывал с места на место. Мальчишка! А за плечами почти век. И теперь перед ним новая игра – Солдатики. Генеральный штаб в тесной комнате.
С десяток ключевых фигур – фронтовых товарищей. С десяток доверенных бывших учеников. Расположились с трудом. Пришлось по старинке одалживать табуреты у соседей. Говорили долго. Говорили много. И всё по делу. Ирвин чувствовал, что мозги уже с трудом переваривают информацию, отстают и многое пропускают. Но не сдавался. В конце концов ему всего лишь нужно запустить механизм, дать ему ход. А дальше он будет лишь разгоняться. Название Ирвин давно продумал, может быть, ещё до того, как сформировалась в голове идея. И когда зашёл разговор, старик предложил:
– Пусть будет «Союз ольховых ветвей». Ольху закладывают в фундамент, из неё делают мосты. Она не гниёт. И мы, попав в фундамент, загнить не дадим. А ветки… переплетёмся, разрозненные и маленькие, в сеть и выловим, вытесним сорняки с нашего газона. И что я – одна веточка… переломил и дальше зашагал. А множество – в плетень сложил, в два человеческих роста выплел – и не пройдёшь, не переломишь. Одна другую поддерживает.
– «Дубовые листья» копируете? – строго спросил один из бывших учеников Ирвина, высокий, широкоплечий, с жёстким взглядом из-под нависших бровей. В его голосе не скользило желания «приструнить» зарвавшегося старика или за счёт Ирвина «выплыть» наверх. Скорее читалась привычка сразу раскладывать факты по местам, с соответствующими пометками в реестрах.
Ирвин хитро сощурился и хихикнул, гася смех в изношенных старческих связках.
– Шиворот-навыворот, – ответил виновник «торжества». – Та же форма, иное наполнение. В пику милитаристским «Дубовым листьям» нацистской Германии мы создаём пацифистские «Ольховые ветви». Листья по осени разлетелись, а мы спокойно и зиму перестоим.
Тонкая улыбка дёрнула губы спросившего и тут же пропала, как льдинка в кипятке, растаяла на суровом лице.
– И как мы протолкнём идею? Мало у них, что ли, экспертов? Вон чуть что – толпы психологов, социологов, историков, политиков, художников, актёров орут о том, как верно поступить. Понятно, что вся эта шушера о войне ничего не знает. Но они прочно занимают свою нишу. Слиться с ними – голос потеряется в толпе. Решение принимают компетентные должностные лица из Совета Федераций, специалисты. Но туда нас просто не пустят. С одной стороны – любимцы народа, с другой – профессионалы в военном деле. Роли розданы, актёры утверждены, – протянул неопрятный, низенький и худой, измотанный бесконечной бумажной работой человек.
– В стране решение о начале боевых действий и вправду принимает Совет Федераций, – вступила в диалог Лера. Она говорила ясно и выдержанно, сумасшедшая искрящая энергия словно сжалась в плотный кристалл и резала каждым словом. – Люди вроде бы адекватные. Только жаль, что многие из них в войне заинтересованны. Например, это лоббисты крупных промыш