— Доброе утро, — негромко пророкотал Элеас за моей спиной и слегка смущённо улыбнулся. — Я долго спал?
Вопрос, конечно, риторический и подразумевает ответ вежливый, но я всегда предпочитал дипломатическим увёрткам обезоруживающую честность:
— Главное, чтобы вы выспались и были готовы с новыми силами приступить к работе.
Градоправитель негромко рассмеялся, потянулся с видимым наслаждением:
— Готов служить вам верой и правдой, но только после завтрака. Приглашаю вас составить мне компанию за трапезой.
Я хотел было отказаться, но мой живот протестующе взвыл, сетуя на то, что его встречи с едой стали до болезненности редкими. Ладно, как любит говорить Эрик, для еды и хорошего настроения всегда есть и время, и повод. Я коротко поклонился Элеасу, одновременно отодвигая краткую биографию очередной жительницы Лихозвонья. Нет смысла просматривать сей документ, ибо его первый лист перечёркнут красными чернилами и украшен лаконичной подписью: «Скончалась от родильной горячки второго апреля сего года. Факт смерти подтверждает Кристина Дюбуа». Хм, интересно, кто такая эта Кристина и почему её приглашают подтвердить факт смерти? Поскольку не в моих правилах терзаться вопросами без ответа, я тут же спросил у Элеаса, знает ли он некую Кристину Дюбуа. Мужчина нахмурился, озадаченно застыл на пороге архива, потирая подбородок. Мда, эту Кристину явно не назовёшь самой популярной девицей в городе, так почему же её пригласили засвидетельствовать факт смерти?
— А-а-а, Кристина, вспомнил! — градоправитель облегчённо засмеялся, звучно хлопнув ладонью по бедру. — Это же наша повитуха!
— А почему вы никогда не упоминали её, когда перечисляли наделённых магическим даром? Она вообще жива?
Элеас махнул рукой:
— Ой, да какой у Кристины дар магический, что вы, она самая обычная девица, каких много. А вот жива она или нет, не скажу, не знаю. От чёрного мора очень много умерло, я только-только порядок наводить начал, до переписи живых ещё руки не дошли.
Ага, теперь понятно, почему это именно Кристина факт смерти засвидетельствовала, она же повитуха, с роженицами и работает. Надо будет проверить, жива она или нет, может, расскажет что-нибудь полезное, на след наведёт. Ей же по службе положено всех женщин в городе знать.
После завтрака (еда и правда способствует свежести и скорости размышлений) я предложил Элеасу разделиться. Он продолжит поиск в архивах, а я начну проверку тех, кого уже выписал. Градоправитель с моим предложением спорить не стал, наоборот, возможность поучаствовать в самом настоящем расследовании заметно оживила его, даже глаза заблестели, хотя в их глубине по-прежнему стыла глухая беспросветная тоска. Элеас, как и подобает настоящему градоправителю, излучал бодрость, уверенность и решительность, а разбитое сердце… Так его же не видно, верно? Да и не один он пострадал, весь город невесть с чего озлобившаяся чародейка проклятием прихлопнула, да так, что долго ещё Лихозвонье после удара восстанавливаться будет. Я пожал градоправителю руку и отправился к Ханне Гайдн, которую даже хранитель архива считал самой настоящей ведьмой.
Домик пекаря стоял у небольшого ручейка, до эпидемии, наверное, очень говорливого и быстрого, а теперь вяло тащившего отравленные тёмной магией зловонные воды. Я невольно вздохнул, глядя на уродливые колючки в заботливо разбитых клумбах и пустую будку, сиротливо скукожившуюся в углу. Чёрный траурный плат развевался на лёгком ветерке, свидетельствуя о том, что смерть не обошла стороной этот добротно сработанный домик. Что ж, остаётся только надеяться, что хозяйка уцелела и не покинула эти скорбные стены. Тщательно вытерев ноги о специальный с зазубринами коврик, я поднялся на крыльцо и пару раз громко бухнул в дверь кулаком. В доме что-то загремело, забренчало, но открывать мне не спешили, пришлось ещё пару раз звучно ударить в дверь и тоном, не терпящим возражений, крикнуть:
— Открывайте!
— Проваливайте, побирушкам не подаю! — рявкнул из-за двери визгливый женский голос и опять что-то загремело.
Что?! Меня, потомственного инквизитора с длинной вереницей славных предков, обозвали побирушкой?! Магия, подкреплённая дружеской связью с драконом, так и вскипела во мне, активно требуя выхода. Я приложил растопыренную ладонь к двери, сосредоточился и с лёгким злорадством увидел, как прочная древесина начала обугливаться и истончаться. Дверь распахнулась так стремительно, что я едва успел избежать украшения своего чела внушительной шишкой.
— Ты чего это творишь, а?! — заверещала тощая краснолицая баба, выставляя, словно профессиональный охотник на нежить, впереди себя корявый стволик воинственно топорщащей ветки метлы.
Я ухватился за метлу и одним рывком вытянул к себе и её, и отчаянно цепляющуюся за неё хозяйку, визжавшую и бранящуюся так, что у меня даже уши заболели. Вот уж действительно ведьма, с таким норовом никакой магии не надо и так любого со свету сживёт и в загробном мире покоя не даст! Впрочем я тоже не безобидная ромашка полевая, да и голосом природа не обидела.
— А ну, тихо!
В противовес жене пекаря, орать я не стал, наоборот, голос мой был смертельно холоден и тих. Ханна поперхнулась очередным воплем, икнула и замерла, пуча глаза и отчаянно цепляясь за метлу. Отлично, как говорится, клиент готов к разговору. Я глубоко вздохнул, призывая дар инквизитора, помогающий чувствовать ложь, и внушительно, выделяя каждое слово, произнёс:
— Вы Ханна Гайдн?
Женщина заворожённо кивнула, безмолвно шевеля губами и не отрывая от меня широко распахнутых глаз.
— Как давно вы живёте в Лихозвонье? Отвечайте без утайки.
Ханна снова икнула, моргнула, сплюнула и, смерив меня презрительным взглядом, упёрла одну руку в бок:
— А чавой-то енто я стану с тобой разговоры разговаривать? Пришёл невесть кто, незван, неждан и думает, я перед ним, точно перед духовником, всю душу наизнанку выворачивать стану? А вот фиг тебе!
Баба скрутила кукиш и попыталась сунуть мне его прямо в лицо. Я ловко перехватил обнаглевшую руку, стиснул пальцы так, что они синеть начали, и ровным тоном, словно мы погоду с природой обсуждали, заметил:
— Я инквизитор, прибыл в Лихохзвонье провести расследование. И ещё хочу уведомить вас, что те, кто станут препятствовать дознанию, понесут суровое наказание.
— Да ты чавой, чавой, — плаксиво заголосила Ханна, баюкая ушибленную руку и злобно зыркая на меня маленькими чёрными глазками. — Почём мне знать, что ты инквизитор, у тебя на роже не написано.
Довольно смелое заявление. Инквизитора именно по лицу, а точнее, по глазам и узнают, причём даже те, кто никогда прежде не встречал стражей справедливости.
— Ходят тут всякие, в дом ломятся, а я, между прочим, женщина одинокая, меня каждый обидеть может.
Я даже невольно оглянулся, прикидывая, куда сбрасывается прах несчастных, дерзнувших обидеть эту одинокую женщину. Может, прямо в ручей или в бывшие цветочные клумбы? То-то в них земля такая рыхлая…
— Чаво надо-то? — уже без визга, почти нормально спросила Ханна, осматривая руку, и негромко пробурчала под нос. — Ишь, лешак полоумный, истину говорят, сила есть, ума не надо, чуть руку мне не сломал.
— Чуть не считается, — срезал я сварливую бабу, и пока она в очередной раз беззвучно шевелила губами, строго спросил:
— Магией владеете?
Ханна сверкнула глазками, воинственно подбоченилась:
— А то! Чай, господин инквизитор не видит, какое у меня тут раздолье да богачество? Знамо дело, сама наколдовала!
Мой дар утверждал, что женщина ничем, кроме крайне дурного нрава, не примечательна, магии в ней нет ни капельки, хотя злобы через край, самое то для страшного проклятия.
— К целительнице часто ходили?
— Да на кой она мне сдалась, шарлатанка бесстыжая?! — так и взвилась Ханна и принялась поливать несчастную целительницу таким отборными ругательствами, от каких и матёрые каторжники покраснели бы.
Краткий пересказ десятиминутного выступления вдовы пекаря был таковым: травница ни яда для постылой свекрови, ни сотого флакона снадобья для усиления мужской мощи супруга, ни едкого зелья для сокращения поголовья родственников не дала, более того, стражей пригрозила, а потому она дура неграмотная и шарлатанка бесстыжая. К моему искреннему удивлению, Ханна столь же бурно и эмоционально отказалась верить в виновность Вероники, сообщив, что та клуша бесхребетная и на такое ни в жисть не пойдёт, потому как банально ума не хватит. Сами понимаете, это опять-таки была сухая и тщательно отредактированная выжимка длинного монолога. Спрашивать, кого склочная вдова подозревает, я даже не стал. Перепись жительниц Лихозвонья у меня и так будет, а слушать, как поливают грязью и плюются ядом, мне уже надоело. Единственное, что я уточнил, есть ли в городе какая-нибудь неучтённая чародейка. Ханна озадаченно насупилась, нос звучно поскребла, а затем негромко, словно себе под нос, пробурчала:
— Так таить свой магический дар вроде противозаконно?
Я молчал, сохраняя полнейшую невозмутимость, дабы не провоцировать склочницу на шантаж пока неизвестной мне дамы. А то ведь с этой бабищи станется клещом на чародейке повиснуть, денег за молчание требуя, а та от Ханны мигом избавится, не магией, так ядом каким или той же забудь-травой. Вдова пекаря посопела, напряжённо размышляя, затем под ноги плюнула, буркнула неприязненно и огорчённо:
— Не, пока не знаю такой.
Я коротко кивнул, попрощался и отправился к Анне Гёдль, следующей в списке, мысленно сделав пометку попросить Эрика присмотреть за Ханной. Не сомневаюсь, что вдова пекаря костьми ляжет, а незарегистрированную чародейку вычислит. И самое главное в этот момент будет успеть перехватить Ханну до того, как она вздумает шантажировать собственную смерть.
День седьмой. Тобиас. Продолжение
Анна Гёдль жила в крохотном домике на краю го