Вместе с Гартом они поставили поверх закрытого люка длинный кухонный стол. Придвинули к столешнице стулья. Рут мельком глянул в окна – все было тихо, засевшие за стенами почему-то не спешили идти на штурм… и он этому был рад.
Вернувшись в зал, Алвина они застали тоже у окошка. Он мрачно глядел на стену напротив. Завидев их, развернулся.
– Может, загородим окна мебелью? Затрудним им путь?
– Нет такого завала, который не разнесет толпа мужчин, – заметил Гарт.
И принялся стаскивать в угол лавки.
– Благородный Гарт прав, – согласился Рут, подхватывая с лавки брошенные туда далты и запихивая их за ремень. – Рано или поздно они проложат себе путь. Уж лучше защищать проход, чем быть пришибленным скамьей из собственного завала. Удачно, что нас трое. Два окна и дверь, значит, каждому достанется по проходу.
– Но долго мы не продержимся, – философски заметил Гарт. И присел на крайнюю лавку с беззаботным видом. – Впрочем, я не жалуюсь. Лично меня должны были убить еще двадцать лет назад.
– Очнись княжна сейчас, она могла бы помочь, – перебил его Рут. – Как помогла эрронцам. Благородный княжич Алвин, благородный Гарт, могу ли я к ней подойти? Может, чутью эрни удастся понять, что с ней.
Гарт хмыкнул и кивнул, княжич Алвин чуть приподнял брови:
– Но вы уже несли ее на руках… и ничего не поняли?
Он и впрямь ничего не почувствовал тогда и вряд ли почувствует сейчас, но в их положении следовало хвататься за любую возможность. Поэтому Рут туманно сказал:
– Тогда было не до того…
Алвин согласно кивнул. Рут подошел к сдвинутым скамейкам, опустился на колени перед княжной. Прикоснулся к кисти, безвольной, похожей на увядший цветок поверх ало-синей подушки…
Первое, что ощутили его пальцы, – пульс. Он бился медленно, редко. У людей, как знал Рут, это означало близость смерти. Но…
Он придавил жилку на запястье сильнее, и ощутил то, что никак не вязалось с близостью смерти: жила была упругая, ее наполняла кровь, несмотря на редкое сердцебиение. А тело, хоть и было прохладным на ощупь, цепко держалось за жизнь.
Почему-то на ум пришли крепкие лодыжки и круглые коленки этой самой княжны. Рут подавил ухмылку. Все-таки есть в ней что-то простонародное. Может, именно оно и держит ее в жизни?
Или что-то другое. Мысли Рута понеслись вскачь.
Редкое биение сердца. В точности как у эрни в момент опасности. Неужто княжна Татьяна и вправду станет посланницей Триры? Сходство последствий как бы намекало…
Он вдруг вспомнил слова первого герцога, Аленца Бореска: «Посланец, которого Трира выбрала, сотрет с лица Анадеи не только магов, но и эрни…»
Может быть, следует отправить в Сады и Бездны будущую убийцу его рода? Прямо сейчас, пока есть такая возможность?
Он мягко положил руку на шею княжны.
Алвин и Гарт этого прикосновения не заметили. Рут попытался размышлять здраво.
Рассуждая логически, если княжна Татьяна и впрямь посланница Триры, он ее не убьет. Попросту не сможет. Никто не в силах остановить предреченного посланника, ничто не в силах повредить ему или сбить с пути. Смерть к таким приходит только тогда, когда они выполнят все предначертанное.
Но если убить княжну все-таки удастся, значит, она не посланница, а случай с почерневшим храмовым деревом есть подлый трюк Тарланьского дома, мечтающего обрести второго Дара Тарланя. А потом вернуться из изгнания и отомстить.
Но девушка-то при этом умрет. И единственной толк от убийства будет состоять в том, что оно разрешит его сомнения. Велика польза…
Веки княжны вдруг дрогнули и пошли вверх.
– Рута, – выдохнула она, коснувшись его лица удивительным зеленым взглядом. – Трава такая. Там, где я живу. Помогает от зла.
Тарлани уже нависали у него над плечами, Алвин над левым, а Гарт над правым. Но веки княжны снова сомкнулись, и она неподвижно вытянулась на подушках. Снова безмолвная и почти бездыханная.
Его теребили и вопрошали, что с ней и что он сделал, раз княжна пришла в себя. Рут отмахнулся, снова потянул ноздрями воздух. Глянул, на этот раз повнимательнее…
Над княжной лежало облако детских провинностей. Рут увидел странно одетую немолодую женщину, укоризненно качающую головой, и обломки чего-то блестящего, россыпью лежавшие на полу. Потом обнаженного молодого парня с неприятной улыбкой и пухлую бабенку в синем платье керсийской горожанки, оскорбленно поджавшую губы. Никакой особой вины за княжной не было – так, грешки молодости, битые чашки…
И любовник. При мысли об этом почему-то стало неприятно. Но потом Рут увидел то, что заставило его забыть об обнаженном парне в памяти княжны.
Отмщение. Прямо сейчас ей кто-то мстил. Черными клешнями откуда-то издалека к девушке тянулась творящаяся месть. Вот только за что…
Перед домом во дворе загрохотало, и он оторвался от княжны. Вскочил. Княжич уже стоял у двери, Гарт застыл между окнами, приготовившись защищать сразу оба проема. Увидев, как Рут поднимается, Гарт сказал умоляюще:
– Оставь, мы пока справимся. Лучше ее приведи в чувство!
Рут с сожалением качнул головой, сделал два шага вперед… и тут на них накатило. На всех троих.
Упав на колени, Рут ощутил, как из глубин памяти выныривает на поверхность все, чего он стыдился. Слишком сильный замах в учебном бою, стоивший его сверстнику Ралду двух зубов и распоротой до кости щеки. Дочка трактирщика с Угольной улицы, которой он увлекся в шестнадцать лет. И к которой бегал на свидания, несмотря на все запреты. Способ, который он применил, чтобы отец и прочие эрни не учуяли тогда запах девчонки и вины, исходивший от него. Интерес, проснувшийся у него лет в двенадцать-четырнадцать к некоторым книгам из замковой библиотеки, где описывалось, что именно мужчины делают с женщинами и что при этом чувствуют последние. Уроки, от которых он увиливал, рассказывая о несуществующих поручениях отца…
Касима, которого он не спас. Служительница, которую он не остановил. Те, кого он убил, и те, за кого не отомстил.
Кто-то словно развязал мешок его памяти и вытряхнул оттуда все постыдное, все самое отвратительное, что он хотел забыть. Рут ощутил отвращение к самому себе. Губы гадливо сморщились, сердце сжала чья-то невидимая рука.
Он нуждался в ком-то, кто простил бы все его грехи. И пожалел. А самое главное – выслушал и разрешил забыть, не мучиться больше, не задыхаться от стыда, не ждать позорного разоблачения. И сделал бы так, словно всего произошедшего не было никогда…
Где-то далеко-далеко, в конце коридора, с грохотом рухнула выбитая дверь, и это помогло ему очнуться, а потом собрать воедино куски раздавленного стыдом сознания.
Те, кто их обложил со всех сторон, шли на приступ. Рут, страдальчески сморщившись, глянул на Гарта и Алвина. Тарлани, как и он, стояли на коленях. Гарт, свесив покрытую сединой голову, мерно бил себя кулаком в левую половину груди.
Каялся в грехах, догадался Рут.
Алвин стоял на коленях, застывший и сосредоточенный, белый как стена за ним. Руки были сложены на поясе в молитвенном жесте. Крупные капли пота выступили на высоких, чисто выбритых, жестких скулах княжича.
Ему хуже всех, понял Рут. Алвин расплачивается за кузину…
А по коридору уже вовсю гремели шаги, и он поспешно опустил глаза, позволяя стыду и раскаянию затопить себя снова. Драться не было смысла, в одиночку он долго не продержится. К тому же Рут сомневался, что сможет двигаться быстро, раздавленный бременем стыда и вины. И наносить удары, как положено, не играя, а убивая.
Зато был смысл выжить и посмотреть, кто же так хорошо умеет управлять чужими душами, заставляя чувствовать других несоразмерно огромную вину за мелочи, а потом жаждать…
Пришедшая мысль огорошила Рута. Жаждать милосердия? Это навязывалось ему кем-то? Но кто может сотворить такое с эрни?
Стая плащеносцев влетела, разом заполонив все помещение. Он стоял на коленях, печально опустив глаза долу, и ждал. Люди в некрашеных плащах оставили вокруг Рута пространство в один шаг. Потом борцы Лиги раздались в стороны, и только тогда он позволил себе поднять глаза.
И ощутить.
По короткому, но широкому проходу между силуэтами в желтоватых складчатых плащах шел высокий человек. Лет тридцати, не более. И если вокруг прочих разливалось белое сияние безвинности, то от этого несло виной. Но какой!
Рут напрягся.
От шедшего между борцами мужчины исходило ощущение огромной, сплетенной в узел виноватости. Сразу за всех, за людей и за нелюдей. За хороших и плохих. За то, что не уберег, недоглядел и не помог. А еще вокруг него плыло желание защитить и предусмотреть, одарить прощением…
– Девица здесь? Это она? – Голос у человека был хриплый, словно простуженный.
Сзади выступил один из котоборцев, сказал благоговейно:
– Похоже, та самая, Кайрес. А этот, – говоривший указал в сторону Рута, – смахивает на того, кто ее отбил. Остальные повыше и покрупней будут. И еще кое-что, Кайрес…
Высокий мужчина с хриплым голосом улыбнулся.
– И что же это, Сантяй?
– У девицы-то волосы темного меда, – сказал деловито котоборец. – Я уж и веко ей поднял. Там в углу темно, но глаз вроде как с зеленью.
Названный Кайресом вздохнул и на мгновенье поднял глаза к потолку. У Рута было сильное подозрение, что он сейчас возносил молитву.
– Уносите, – коротко распорядился высокий мужчина. – А этих троих оставьте. Уходим, и пусть их раздавит бремя их же вины.
Он повелительно махнул рукой. Через несколько мгновений посторонился, пропуская мимо себя котоборца, несшего на руках княжну. Голые лодыжки девушки плыли по воздуху, ничем не прикрытые.
Простолюдин, всплыло в голове у Рута, не может прикасаться к ногам благородной дамы.
Плащеносцы покинули комнату быстро и бесшумно. Последним вышел Кайрес. Остановился на пороге, спокойно оглядел троих, что стояли на коленях в комнате.
– Один из вас, судя по одежде, чужой, а прочие ему помогали. Чужак убил в борделе хозяйку и привратника, потом напал на честных борцов Лиги. Думаю, невинных тут нет. Он убийца, прочие укрыватели и пособники. Всех вас я оставляю на суд ваших душ. Он будет скорым.