Я кивнул.
— Но это был не гипноз,— объяснил священник.— Или, скорее, не совсем гипноз. Я просто пытался помочь вам открыть канал между двумя частями вашего «я». Той, что вы знаете, и той, что скрыта от вас завесой. Хватит ли у вас, мистер Олин, мужества помочь мне сделать это еще раз?
Его слова витали в воздухе. Я видел солнце, пытавшееся пробиться сквозь облака. Только небольшой коридор света проникал сквозь них. Казалось, что это был путь для нас. События последних лет промелькнули передо мной. Я думал о молниях, которые видел в тот раз, и слабость просачивалась в меня, пробуждая чувство безнадежности. Я не был достаточно силен, чтобы повторить еще раз тот эксперимент. Может быть, и никогда не смогу...
— ... он был солдатом народа, который является Народом Бога и Солдатом Господа,— донесся до нас голос из храма,— и все, что ему приказывал Господь, он выполнял искренне и изо всех сил, полагаясь при этом лишь на одного Господа и его Мощь! И теперь он уходит в Его обитель, где найдет вечный покой и радость ...
Внезапно я захотел домой, на Землю. И это было таким сильным чувством, что я забыл обо всем. Слова навеяли на меня какой-то гипноз, и я стал двигаться в такт им, подчиняясь ритму толпы, выходящей из церкви.
— Вперед! — услышал я.
И увидел Его палец, направленный на меня.
И я упал в темноту — в темноту и ярость. Упал в пропасть, где ничего не было. Но постепенно я начал различать, что темнота затянута пеленой темных клубящихся облаков. Тут царил настоящий хаос, завесы облаков, которые окружали меня, дико вращаясь...
Это был мой внутренний шторм, шторм моего сознания. Это была внутренняя ярость нетерпения, жажды мссги и разрушения, которые я нагромождал в себе все эти годы. И как я направлял силы эти против других, так они вливались в меня, обращаясь против меня же, толкая меня все ниже и ниже, все дальше и дальше в темноту от света. И чем ниже я опускался, тем эта сила становилась больше, чем моя. Я падал все ниже и ниже, становясь все слабее. Но что-то во мне препятствовало этому, заставляло бороться и сопротивляться. И я понял, что это.
Это было то, чего Матиас не мог убить во мне, даже когда я был ребенком. Это была вся земля и ее страдающее и борющееся человечество. Это был Леонид и его три сотни спартанцев, это были отважные израильтяне, перед которыми расступилось Красное море. Это был Парфенон и мрачная темнота дома моего дяди. Все это было во мне — мятежный дух всех людей земли. Внезапно мой размазанный по истории дух, погруженный во тьму, собрался для дикой ярости. Потому что я увидел выход для себя. Тот высокогорный каменистый островок, где воздух чист и свеж. Во мне возрождалась вера.
В результате своего поражения я перестал верить в свои силы. Но поражение еще не означало, что они иссякли. Они были во мне, прячась, укрываясь, но были!
Теперь я видел это совершенно отчетливо. И звон, подобный колокольному, звучавший когда-то в голосе Марка Торра, привел меня к триумфу. И голос Лизы, которая, как я видел теперь, понимала меня лучше, чем я сам. Я знал, что она никогда не покинет меня. И как только я подумал о ней, я стал слышать их всех.
Миллионы биллионов галдящих голосов — с тех пор, как первый человек встал и пошел на подгибающихся ногах. Они были уже вокруг меня в тот день, в Точке Перехода Индекс-комнаты. И они подхватили меня, как крылья, неся, придавая мужества, которое было родственно мужеству Кейси, возвращая веру, родственную вере Джаймтона, раскрывая мудрость, родственную мудрости Ладны.
Вместе с ними страх и подозрительность, привитые Матиасом, оставляли меня раз и навсегда. Корень рода, базовый род, земной человек, к которому принадлежал я, был частью их на молодых мирах. Поэтому я вырвался из темноты на свет — в место молний, закончивших свою битву искренних людей против древней, враждебной темноты, которая сохранилась в нас от животных.
И я увидел Ладну, источавшего свет и обращавшегося ко мне.
— Теперь ты видишь, почему Энциклопедия нуждается в тебе! Только Марк Торр способен был вести ее дальше, только ты сможешь закончить его работу, потому что большая часть землян не в состоянии видеть будущего. Ты своим видением проложишь мостик меж молний, мостик между Основной Столбовой Культурой и Осколочными Мирами! Ты поможешь «осколочным» культурам вернуться назад и на основе базового создать нового, более совершенного человека.
Взгляд Ладны стал мягче. Он слегка улыбнулся.
— Ты увидел больше, чем я, Там. А сейчас прощай.
И тут без какого-либо предупреждения я увидел это. Увидел Энциклопедию и понял, что только это является единственной реальностью. Знания об этом стали возникать у меня в голове. Формы и методы, которыми я буду руководствоваться, будут в корне отличаться от применявшихся Марком Торром. Я уже знал это. Я сохраню его имя, как наш символ и буду продолжать следовать его плану. Сам же стану лишь одним из руководителей Проекта и таким образом освобожусь от необходимости находиться в помещении Марка Торра. Я останусь свободным, передвигаясь по Земле, даже руководя борьбой против тех, кто попытается помешать нам. Я уже видел, в каком направлении необходимо двигаться.
Ладна собирался уезжать. Я не мог позволить ему уйти. С усилием оторвавшись от будущих планов, я сказал:
— Подождите!
Священник остановился и повернулся, ожидая, что я скажу.
— Вы...— голос мой сорвался.— Вы не отказывались... Вы верили в меня все это время?..
— Нет,— покачал он головой.— Я всегда верил результатам своих вычислений.— Ладна слегка улыбнулся.— А мои вычисления не оставляли надежды для вас. Даже в геометрическом месте точек на вечере Донала Грима на Фриленде возможность вашего спасения была ничтожной. Даже на Маре, когда вы были там, вычисления не предоставляли вам ни единого шанса.
— Но... вы ... оставались...
— Не я. И никто из нас. А только Лиза. Она никогда не отказывалась от вас, Там. Даже после того, как вы оттолкнули ее на вечере у Грима, и когда вы появились на Маре, она настояла, чтобы мы эмоционально привязали ее к вам.
— Привязали? — это слово не имело смысла.
— Она связана с вами эмоционально. Это не влияет на вас, но если она потеряет вас, этот урон будет для нее невосполнимым. Больше, чем потеря Кейси для Яна Грима.
— Я не... понимаю... Это совсем ... Будьте добры, тогда ...
— Никто не мог предугадать такого хода событий. Только Лиза сможет сказать вам что-либо по этому поводу.
Ладна повернулся, дошел до машины, сел и, повернувшись ко мне, попрощался.
— До свидания,— сказал он и уехал.
Я шел и хохотал, потому что понял, что я мудрее его. Никакие расчеты не могли сказать ему, почему Лиза привязала меня к себе и тем самым спасла меня.
Я вновь почувствовал свою любовь к ней. А для спасения этой любви я должен был жить.
Почему я не пошел, когда она звала меня?
Сейчас ничего не изменилось вне меня. Изменился я сам! Я снова громко расхохотался. Сейчас я видел цель, которой раньше так недоставало.
«РАЗРУШЕНИЕ — СОЗИДАНИЕ»
СОЗИДАНИЕ — ясный и четкий ответ, который я искал все эти годы. Теперь, подобно одному чистому куску металла, откованного и свободного от примесей, я ясно представил себе истинную цель жизни.
Я сел в автомобиль, набрал код космопорта и, открыв окно для того, чтобы ветер обдувал мое разгоряченное лицо, тронулся в долгий путь. Уже отъезжая, я, услышал песню. Это был Боевой Гимн Солдат Френдлиза. Хотя я уносился прочь, голоса, казалось, преследовали меня.
Солдат, не спрашивай, как и что,
Там, где война, твое знамя вьется.
Орды врагов идут на нас.
Смелее воюй — и счастье найдется!
Но на далеком расстоянии голоса стали постепенно глохнуть. Облака впереди меня рассеивались, и робкие лучи солнца все смелее и смеле проглядывали сквозь них. Облака напоминали мне знамена армий, двигающихся вперед...
Я следил за ними все это время ... и вспоминал их во время космического рейса.
До тех пор, пока в один солнечный день не увидел ожидавшую меня Лизу.
Джерри Пурнелл НАЕМНИK
Острый, маслянистый запах бил в ноздри, непрерываемый шум оглушал. Сотни тысяч человек прошли через космопорт. Их запах пропитал погрузочный зал и сливался с гомоном очередных жертв, втиснутых за ограду.
Длинное и узкое помещение. Выкрашенные белым бетонные стены, скрывавшие яркое флоридское солнце, потускнели от пленки налипшей грязи, которую не удалили рабочие-арестанты Бюро Перемещения. С потолка изливали яркий холодный свет люминесцентные панели.
И запах, и звуки, и свет сплетались с его собственными страхами. Его место было не здесь, но он никого не мог в этом убедить. Все, что он говорил, терялось в непреклонной грубости выкрикнутых приказов, рычании угрюмых охранников-капо в решетчатых загородках, тянувшихся рядами вдоль всего зала; в низком гуле испуганных людей, маршировавших вперед, к кораблю, который увезет их из Солнечной Системы навстречу неизвестной судьбе.
Одни колонисты бушевали и сопротивлялись, другие сдерживали ярость до тех пор, когда ее можно будет использовать. Серолицее же большинство плелось вперед без всяких эмоций, находясь по ту сторону страха.
На бетонном полу были начертаны красные полосы и колонисты старательно оставались в их пределах. Даже дети научились сотрудничать с охранниками Бюрпера. В колонистах была какая-то одинаковость: одетые в поношенную одежду из Благополучной ткани, усеянной одноразовыми украшениями, выброшенными налогоплательщиками и собранными со складов вторсырья, или выклянченных в Миссии какого-нибудь благополучного округа.
Джон Кристиан Фалькенберг знал, что он не выглядел очень уж похожим на типичного колониста. Выросший в бандитском районе, в свои пятнадцать лет он приближался к шести футам роста, но худоба указывала на то, что он еще не исчерпал отпущенных ему природой пределов роста, так что никто бы не принял его за мужчину, как бы сильно он ни пытался себя вести как таковой.