— Как заразила? — не понял Витвицкий.
Теперь уже пришла очередь смущаться Овсянниковой. Она хихикнула, посмотрела в сторону.
— Виталий… Иннокентьевич, ну в вашем-то возрасте вы должны знать как.
Психолог покраснел, надел очки, уткнулся в документы и бросил несколько раздраженным тоном:
— Разумеется, я знаю «как»! Меня заинтересовала моральная сторона вопроса. Впрочем, давайте работать.
Девушка искоса посмотрела на сердитого Витвицкого, улыбнулась.
— Ну, не обижайтесь. Я не имела в виду ничего плохого. А почему вас заинтересовал этот протокол?
— Понимаете, Ирина, там как будто бы сходный с нашими убийцами случай — некий преступник насиловал женщин, девять пострадавших. Но пока его искали, как следует из материалов дела… — мужчина хлопнул ладонью по папке на столе, — появился самозванец, утверждающий, что это он изнасиловал.
— И что же?
— Его быстро вывели на чистую воду. Все пострадавшие оказались заболевшими… одним из тех самых заболеваний, ну, вы понимаете. Их заражал насильник. А у самозванца такой болезни выявлено не было. Как потом установило следствие, он оговорил себя, желая славы… как бы это сказать? Сексуального гиганта. Понимаете, о чем я?
Овсянникова заинтересованно посмотрела на капитана:
— Не совсем…
— Да что тут непонятного! — внезапно вспыхнул Витвицкий. — Это же тот же случай, что и с Шеиным, и с Жарковым! Я уверен в этом! И доказательства есть…
Старший лейтенант неожиданно взяла Витвицкого за руку, вытянула ее так, что стали видны царапины от удочки.
— Виталий… Иннокентьевич, вы, конечно, человек отважный, но уж меня простите, вот это — не доказательство.
Витвицкий выдернул руку, возмущенно бросил:
— Много вы понимаете в доказательствах! Были бы вы ценным сотрудником, вас бы не сослали сюда вместе со мной.
Теперь пришла очередь Овсянниковой сердиться:
— Вот она, благодарность! — с сарказмом воскликнула девушка. — Да если бы не вы, я бы сюда ни за что не попала!
Оба молча вернулись к бумагам. Воздух в комнате буквально искрился от напряжения.
Витвицкий, сильно покраснев, изо всех сил старался не смотреть в сторону девушки, листал бумаги, но взгляд его нет-нет да и косил в сторону Овсянниковой.
Та вроде бы выглядела спокойно, но это было только внешнее, показное спокойствие. Она тоже переживала из-за внезапной размолвки с Витвицким, и ее волнение выдавало еле слышное постукивание карандаша по столу.
— Вы не могли бы не стучать? — максимально вежливо попросил Витвицкий и тут же добавил: — Спасибо.
Девушка перестала стучать и ответила, демонстрируя еще более гротескную вежливость:
— Конечно. Привычка. Извините. Пожалуйста.
Уткнувшись в бумаги, оба молчали минут двадцать, шелестя страницами. Потом Овсянникова протянула Витвицкому руку с оттопыренным мизинцем.
— Мир?
Витвицкий посмотрел на тонкий розовый мизинчик Овсянниковой, на ноготок с капелькой алого лака, решительно зацепил его своим мизинцем.
— Мир, — сказал он с улыбкой облегчения.
Чикатило и Валентина шли по улице мимо частных домов и старых, покосившихся двухэтажных зданий, напоминавших бараки. Эта часть города, а точнее, уже пригород, словно застряла во времени — здесь ничего не менялось с пятидесятых годов, даже редкие фонари вдоль проезжей части были старые, послевоенные.
Впрочем, ни Валентина, ни Чикатило не обращали на это никакого внимания.
— …Я ей так и говорю: «Да пошла ты, корова старая, на хуй!» Так и сказала, честно, — размахивая руками, продолжала рассказывать очередную историю из своей бурной жизни Валентина.
— Валечка, девушки не должны ругаться нехорошими словами, — с легкой улыбкой укорил свою спутницу Чикатило. — А где твои родители?
— А-а-а… — махнула рукой бродяжка. — Батьку я сроду не видела, а мамка на ферме работает, в Божковке. Ну, деревня такая под Белой Калитвой. Я, как школу закончила, поступать сюда поехала, в это… в училище, ГПТУ которое. Но там общага как тюрьма, а я свободу люблю.
— Сбежала?
— Не-а. Просто ушла, да и все. Иногда прихожу, ночую. Девки мне окно открывают на первом этаже, там, со двора, вахтерам не видно.
Чикатило внимательно посмотрел на девушку, спросил негромко:
— И давно ты там была последний раз?
Валентина поняла вопрос по-своему:
— Дядя Андрейка, а тебе зачем? Или ты к нам в общагу намылился? — она засмеялась. — А шо, если хочешь, пятеру гони, и все тебе будет — и в дыхательный, и в пихательный. У нас девки на передок слабые, а если вмажут — вообще пездам не хозяйки.
И Валентина расхохоталась на всю улицу.
Чикатило отвернулся, по лицу пробежала судорога. Он часто задышал, непроизвольно вытер вспотевшие руки об одежду — этот разговор с развязной бродяжкой возбудил его.
Девушка не заметила перемены в состоянии своего спутника. Впереди, над кронами деревьев, появилась труба котельной.
— О, пришли уже! — обрадовалась Валентина. — Давай, дядя Андрейка, шевели мослами — у меня трубы горят, а ты плетешься как дистрофан.
Мужчина усмехнулся, но ничего не сказал, лишь послушно ускорил шаг.
Ковалев и Липягин в расстегнутых кителях, расслабив галстуки, сидели в кабинете Ковалева и пили тот самый, не выпитый Кесаевым, коньяк. Липягин поднял третью по счету рюмку:
— Ну что, Александр Семеныч, за успех? Лихо ты это дело раскрутил.
— Да ладно, — вальяжно усмехнулся Ковалев. — Повезло просто. Если бы наш еблан Шеин не захотел в Москву на троллейбусе прокатиться — колупались бы мы с москвичами до сих пор.
Оба засмеялись.
— Везет тому, кто везет, так Третьяк сказал, — заметил Липягин, подпустив лести. — Ну, твое здоровье.
Они чокнулись, выпили, Ковалев поморщился, откусил от лимона как от яблока; Липягин запил из стакана чаем.
— С доказательной базой надо поработать поплотнее, Эдик, — переждав оскомину, сказал полковник. — Чтобы москвичам некуда было клинышек вбить. Нож — это хорошо, но нужны свидетели. Ты там поднапряги своих, пусть найдут пару бабок глуховатых, чтобы на суде было кому рассказать, как эти дураки пацана убивать вели. Понял?
— Не боись, гражданин начальник, — заерничал Липягин, изображая шармагана на допросе. — Не первый день замужем. Все сделаем в лучшем виде.
Ковалев разлил коньяк, поднял рюмку.
— Ну, по последней и сворачиваемся. Дел много.
Чикатило следом за Валентиной шел по тропинке, которая вилась среди кустов и деревьев. Наконец они добрались до стен котельной — типичного места сбора местных алкашей. На обломанных ветках висели кверху донышками стаканы, украденные из аппаратов с газированной водой, впереди виднелось нечто вроде поляны, а точнее, вытоптанного пятачка, где стояли ящики, чернели угли костра, валялись закопченные банки из-под консервов.
Чикатило вдруг обогнал бродяжку, пошел впереди нее по тропинке, на ходу расстегивая портфель.
— Дядя Андрейка, все, тормози, пришли, — сказала Валентина. — Эй, ты куда бежишь?
Девушка догнала Чикатило. Она не видела, что он уже достал из портфеля нож. Валентина засмеялась, схватила мужчину за плечо, чтобы остановить.
— Ты прям спортсмен, рванул как…
Чикатило резко повернулся и всадил Валентине под ребра нож. Она запнулась на полуслове, издала полувсхлип-полустон. Изо рта пошла кровь.
— Дядя… Андре… — простонала Валентина и повисла на руках убийцы. Он облапал ее, словно паук свою жертву, начал целовать в шею, щеки, губы, измазав лицо кровью. Он шатался с девушкой по поляне, будто танцевал с нею, еще полуживой, жуткое танго.
Вдруг Валентина закричала, в ужасе из последних сил попыталась отбиться от Чикатило, но вместо крика изо рта девушки полетели кровавые брызги и вырвался только хрип. Чикатило начал бить ее ножом. Валентина упала, и он навалился на неподвижное тело.
Ковалев сидел над документами, то и дело поглядывая на часы — хотелось домой, к томленому борщу и телевизору, но одно незаконченное дело держало его в кабинете. В дверь деликатно постучали.
— Не заперто, — буркнул Ковалев.
Вошел Кесаев. Хозяин кабинета тут же сменил выражение лица — теперь оно излучало радушие.
— А, Тимур Русланович. Заходите, располагайтесь.
Следователь сел к столу.
— Коньяк вы, помнится, не пьете, — улыбнулся Ковалев. — Чаю?
— Спасибо, — покачал лобастой головой Кесаев. — Лучше сразу к делу.
— Ну, к делу так к делу. Я пригласил вас для того… — начал полковник.
— Чтобы сообщить пренеприятное известие, — закончил Кесаев без тени улыбки.
— Отчего же неприятное? — рассмеялся мужчина. — Все складывается как нельзя лучше. Мы готовим дело для передачи в суд.
— На каком основании? — чувствовалось, что Кесаев напрягся.
— Оснований, Тимур Русланович, у нас теперь более чем достаточно, — хозяин кабинета выложил на стол документы. — С заключением экспертизы вы уже знакомы. Это расшифровки записей показаний Шеина и Жаркова. А вот это показания свидетелей, видевших Шеина и Жаркова на платформе Пригородная четвертого сентября текущего года во время, совпадающее с временем убийства Игоря Годовикова. Ознакомьтесь.
Кесаев взял протоколы допросов, принялся листать, хмуря брови. Ковалев внимательно следил за реакцией московского коллеги, и она ему не нравилась.
— В конце концов, это моя работа, — раздражаясь, сказал Ковалев. — Ловить преступников, собирать доказательную базу и отдавать их под суд.
— Вашему свидетелю шестьдесят семь лет, она на платформе семечками торговала? — не менее раздраженно спросил Кесаев. — Сколько людей за день мимо нее прошло? Вы уверены, что она вспомнила Шеина и Жаркова сама, а не по подсказке ваших сотрудников?
— В подтасовках меня обвиняешь, товарищ полковник? — набычился Ковалев. — Я показаний ни из кого не выбивал! Все на твоих глазах. Вот признательные, вот свидетельские, вот орудие убийства. Все сходится, чего ты еще хочешь?