— Уже показало, — Ковалев снова излучал уверенность, у него в голове складывалось воедино то, что совсем недавно развалилось. — Завтра будут результаты анализа крови Тарасюка. Если группа совпадет — это улика. Плюс показания. Тарасюк этот — недостающее звено. С ним все сходится. Трое из одного интерната.
— Мафия, — с мрачной иронией подсказал Витвицкий.
— Называть они себя могут как угодно, — сухо ответил полковник. — Я здесь вижу организованную преступную группу.
— Простите, Александр Семенович, — начал заводиться Витвицкий, — но вы эту преступную группу и раньше видели. А пока ваши якобы убийцы сидели, произошло новое убийство.
— Поспокойней, капитан, — осадил подчиненного Кесаев.
Он посмотрел на Ковалева, будто ожидая от него ответной резкости, но тот был спокоен.
— А чтобы не произошло новых убийств, — Ковалев поднялся из-за стола, — пора наведаться в этот интернат и потрясти их там всех как следует.
Он вышел. Кесаев и Витвицкий остались вдвоем.
— Тимур Русланович… — начал психолог.
— Хватит на амбразуры кидаться, Виталий Иннокентьевич, — оборвал Кесаев. — Вы же слышали показания Тарасюка.
— То же самое вы говорили про показания Жаркова и Шеина, — огрызнулся капитан, — но…
— Без но, — перебил Кесаев. — Ковалев прав, они говорят убедительно. Им трудно не верить. И появление Тарасюка только усугубляет дело.
— Но ничего не доказывает, — настаивал на своем Витвицкий.
— Поэтому я пока не вижу поводов отказываться от намеченных планов. Но и игнорировать предположение Александра Семеновича только потому, что вам оно кажется неверным, я тоже не намерен. Будем разрабатывать разные версии. И именно поэтому завтра вы отправитесь в этот интернат.
— Зачем?..
Следователь приподнял бровь.
— То есть… так точно, товарищ полковник, — поник Витвицкий. — Просто я хотел сказать… Александр Семенович там и без моего участия, как он выражается, из всех души вытряхнет. К чему тратить время?
— К тому, что я хотел бы опираться не только на сведения, которые «вытряхнет» своими методами Александр Семенович. Я бы хотел увидеть и другую точку зрения. Полагаю, ваш взгляд в достаточной мере отличен от взглядов Ковалева.
В словах Кесаева едва ли не впервые в разговоре с психологом появилась некая доверительность. Не ожидавший этого Витвицкий поглядел на начальство с благодарностью.
— Я вас больше не задерживаю, — уже в обычной сдержанной манере сказал Кесаев.
Капитан вышел.
В вестибюле у дверей его ждала Овсянникова. Говорить с Ириной о своих отношениях с начальством он не стал. Зачем? Да и тем для разговоров, помимо работы, у них, на удивление, становилось все больше. Ирина говорила о многом, а мужчина, вопреки обыкновению, не зажимался, не зная, что сказать и зачем вообще говорить на отвлеченные темы с посторонним человеком, а, напротив, поддерживал любую беседу. Для Витвицкого это было удивительно, и объяснить такую свою метаморфозу он мог только одним — видимо, Ирина не была уже для него посторонним человеком.
Ни Витвицкий, ни Овсянникова не замечали, что за их общением внимательно наблюдает Горюнов. «А девочка, похоже, влюблена в психолога, — думал майор, спускаясь по лестнице, когда Овсянникова и Витвицкий покинули здание. — Это можно использовать».
Фаины дома не было, после семейного ужина она ушла к подруге. Время близилось к полуночи. Чикатило мыл посуду, тщательно намыливая сразу несколько тарелок, смывая мыльную пену и педантично выкладывая чистую посуду на расстеленном на столе полотенце. Взгляд у него в этот момент был совершенно отсутствующий, и казалось, что простейшие бытовые действия вводят мужчину в транс.
Он поставил на полотенце последнюю вымытую чашку. На дне раковины в мыльной пене остался сиротливо лежать недомытый нож. В посверкивающем сквозь пену лезвии было что-то невероятно притягательное. Взгляд Чикатило ожил. Он поднял нож, принялся медленно намыливать лезвие. Движения были плавными, неспешными, но постепенно наращивали темп и сокращали амплитуду.
Неожиданно он вздрогнул и оборвал движение. На порезанном пальце выступила кровь. И в этом для него тоже было что-то завораживающее. Глядя на кровоточащий порез, Чикатило медленно поднес ко рту палец и слизнул кровь, ощущая дурманящий солоноватый привкус. Лицо мужчины исказилось в неприятной гримасе…
В комнате было темно, только в окно светила полная луна. На тахте у окна спал Юрка. Чикатило приоткрыл дверь в комнату сына, неслышно ступая, медленно прошел к тахте. В свете луны гримаса, застывшая на его лице, сделалась совершенно жуткой. Если бы сын проснулся и увидел отца в таком состоянии, он закричал бы от ужаса. Но Юрка спал крепко.
Чикатило остановился у кровати сына. Некоторое время он смотрел на спящего, затем протянул руку, но тут в прихожей негромко щелкнул замок, тихонько хлопнула входная дверь. Чикатило выдохнул, поправил сползшее одеяло и вышел из комнаты.
В прихожей разувалась Фаина.
— Ты где до сих пор? — с беспокойством спросил Чикатило, заботливо принимая у жены пальто.
— У Верки. Заболтались совсем.
— О чем так долго можно с Веркой говорить? — удивился мужчина. Верка была бабой недалекой и скучной.
— Да об убийствах этих. Она говорит, поймали их.
— Да шо она знает, Верка твоя, — сердито буркнул Чикатило, вешая пальто на плечики, и повернулся к жене: — Чаю будешь?
Фаина кивнула. Вместе они прошли на кухню. У Чикатило все уже было готово: чай заварен, чайник вскипячен. Он поставил на стол вазочку с вареньем, чашки, принялся разливать чай.
— Знает, — продолжала между тем Фаина. — У нее подружка, а у той человек в органах работает. Его сослуживец аккурат с этим делом связан. Так он говорит, там целая банда. Троих уже поймали. И все сознались.
— Да ерунда, — отмахнулся Чикатило, садясь к столу напротив жены. — Кто в таком сознается?
— Сознались, — уверенно сказала Фаина.
— А вдруг мильтоны ошиблись? — предположил мужчина.
— Да что гадать? Если тех поймали, так убивать больше не будут.
— Ну, дай-то бог, — задумчиво протянул он, помешивая сахар мельхиоровой ложечкой.
Была глубокая ночь, когда в дверь номера постучали. Витвицкий сидел за столом, склонившись над монографией. Рядом лежал блокнот, в который он время от времени заносил какие-то пометки.
Стук заставил Виталия Иннокентьевича отстраниться от монографии и блокнота. Он устало потер глаза и удивленно посмотрел на дверь. Кого бы это могло принести, тем более в такое время?
В дверь снова постучали: тихо, деликатно, но требовательно. Витвицкий поднялся из-за стола, открыл. На пороге стоял Горюнов.
— Олег Николаевич?.. — удивился капитан.
— Не спишь? Зайду? — дежурно спросил Горюнов.
— Я… Да, конечно… — Витвицкий отстранился, пропуская майора.
Тот по-хозяйски шагнул в номер, окинул комнату изучающим взглядом. Кровать Витвицкого, несмотря на поздний час, была аккуратно застелена, в номере не было видно ни разбросанных вещей, ни газеты на прикроватной тумбе, ни пепельницы с окурками, ни стакана с недопитым чаем — вообще ни одной детали, намекающей на то, что здесь кто-то живет. Разве что открытая форточка да оставленные на столе книги с блокнотом, а больше никаких следов человеческого присутствия.
— Ты вообще ешь, спишь? Хоть иногда?
— Как раз собирался.
— Слава богу, — усмехнулся Горюнов, — а то я уж было подумал, что ты робот.
Психолог смутился.
— Ладно, я к тебе по делу, — взял быка за рога Горюнов. — Девочка эта — лейтенант Овсянникова — к тебе явно неравнодушна.
— Я вас не понимаю… — в голосе Витвицкого появилось напряжение. — И предпочел бы не переходить на «ты».
— Ладно, — хмыкнул Горюнов и продолжил нарочито вежливо: — Я вижу, что вы, Виталий Иннокентьевич, большой ученый и за своей наукой простых житейских вещей не замечаете, но тут один нюанс возник: отношения между нашей группой и местными органами не задались.
— Это я заметил, — кивнул Витвицкий, хотя тон гостя ему не нравился. — Только в данном случае речь идет о работе. И важны не столько личные, сколько деловые отношения. Полковник Ковалев, как мне кажется, достаточно открыт в деловом плане.
— Это вам так кажется, Виталий Иннокентьевич, — покровительственно усмехнулся Горюнов. — Полковник Ковалев говорит красиво, а что у него в голове и что он у нас за спиной делает — мы не знаем. А лейтенант Овсянникова…
— Старший лейтенант Овсянникова, простите, — мягко поправил Витвицкий.
— Да шут с ней, — отмахнулся мужчина. — Важно, что она к вам тепло относится. Так вы ее холодностью своей не отталкивайте. Проявите, так сказать, ответную симпатию. Вам-то оно без разницы, а для дела польза, если у нас будет человек, через которого можно о планах Ковалева узнавать.
Витвицкий почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой. Теперь все встало на свои места: и поздний визит, и выбранный тон. Только от понимания легче не стало, напротив, где-то в глубине души возникло дикое раздражение. Капитан холодно посмотрел на Горюнова.
— Мне это расценивать как приказ товарища полковника? — сухо спросил он.
— Что вы, товарищ капитан, — вежливо улыбнулся Горюнов. — Кто ж такие приказы отдает? Просто товарищеская просьба.
Он легко, по-дружески хлопнул хозяина номера по плечу и направился к выходу. Уже от двери обернулся, все так же тепло улыбаясь.
— Спокойной ночи, Виталий Иннокентьевич.
И вышел. А Витвицкий еще долго стоял как оплеванный и зло смотрел на дверь.
В вестибюле школы-интерната было светло и просторно. В стеклянном шкафу стояло красное знамя с золотой бахромой, рядом изогнул гипсовые брови Ленин. Вождь мирового пролетариата встречал посетителей вдумчивым, испытующим взглядом, а со стендов на каждого входящего сурово взирали портреты членов политбюро, видимо, чтобы визитеры не думали, будто атмосфера интерната располагает к веселью и развлечениям.