— Елочку пожуешь, — кивнул на заросли туи возле скамейки чернявый и достал пачку «Примы».
Они закурили, профессионально выпустив по облаку горького дыма, как старые, бывалые курцы. Вихрастый подросток все это время с недоверием и даже злобой смотрел на музыканта — у него сорвалось развлечение. То, что типичный терпила, маменькин сынок со скрипочкой, оказался своим в доску пацаном и вон стоит, курит и лениво роняет слова, как и положено дворовому оторве, окончательно расстроило вихрастого. Он пошарил взглядом по окрестностям в поисках хоть какого-то выхода своего недовольства и внезапно заметил стоящего в тени тополя незнакомца.
— Э, слышь! — задиристо крикнул пацан. — Ты шо тут прилип? Шо надо?!
Чикатило вышел из ступора, смешался.
— Курить вредно, ребята, — сказал он, топчась на месте и перекладывая портфель из руки в руку.
— А тебе, дедуня, никто и не предлагает, — бросил вихрастый. — Вали отсюда.
Сидевшие на скамейки подростки загомонили, скрипач крикнул что-то обидное. Мужчина опустил плечи, словно став меньше, повернулся и побрел прочь, быстро скрывшись во мраке.
Спустя десять минут он сидел на той же остановке, на которой вышел следом за скрипачом, и тупо глядел перед собой на грязный асфальт.
Неожиданно перед глазами Чикатило появились женские ножки, выше колен закрытые серой юбкой. Чикатило поднял взгляд: перед ним стояла молодая и весьма симпатичная девушка, можно даже сказать — настоящая южная красавица, смуглокожая и кудрявая.
— Вам плохо? — спросила она с искренним участием в голосе.
Девушке и впрямь показалось, что немолодому мужчине в плаще и шляпе нехорошо. Судя по позе, он не был пьян, и в то же время нельзя было сказать, что он просто задумался. Обвисшие плечи, серое, землистое даже в неярком свете вечерних фонарей лицо…
Спустя полчаса девушка будет мертва. Чикатило заведет ее в лесок, ударит несколько раз ножом в живот, зажмет рот потной ладонью…
А на остановке он разыграл приступ:
— Да, с сердцем плохо.
— Может, «Скорую» вызвать? — с тревогой в голосе спросила красавица.
Чикатило вымученно улыбнулся и очень естественно сказал, поглаживая левую сторону груди, словно у него и впрямь прихватило сердце:
— Не надо «Скорую». Со мной это бывает. Вы меня лучше проводите, если вас не затруднит, а то, боюсь, упаду по дороге. Я в дачном поселке живу, — он указал за остановку, — там за леском, у речки. Тут недалеко.
— Конечно, пойдемте, — все с той же тревогой в голосе сказала девушка и помогла незнакомцу подняться. — Что ж вы так поздно один?
…Чикатило оторвался от мертвого тела. Лицо и руки его были в крови. Глаза бесновато поблескивали в лунном свете. Он вытер руки о юбку девушки, оглянулся в поисках своего портфеля. Портфель валялся тут же, рядом, у тропинки.
Постепенно успокоившись, убийца начал действовать методично и обстоятельно, как крестьянин после забоя теленка. Он тщательно вытер об одежду жертвы нож, убрал его в портфель. Оглянувшись по сторонам, подхватил тело и поволок в сторону от тропинки, к реке.
На берегу небольшой реки Чикатило оставил тело, поозирался и спустился к самой воде. Ему нужно было надежное место, чтобы спрятать труп, просто бросить его в воду мужчина побоялся.
В тусклых предрассветных сумерках он заметил, что берег сильно подмыт половодьем и образует нечто вроде навеса или земляного грота. Убийца вернулся к телу, потащил его вниз. Там, у самой воды, он замотал девушку в обрывки одежды, достал из портфеля моток шпагата и опутал труп, как паук опутывает паутиной свою жертву.
Покончив с этим, Чикатило затолкнул получившийся кокон, на котором проступили кровавые пятна, под нависший берег, забрался наверх и начал прыгать, чтобы обрушить пласт земли. Не сразу, но ему это удалось. Берег осел, похоронив несчастную жертву навсегда.
…Рассвет застал Чикатило на берегу реки. Он уже постирал и отмыл от крови одежду и развесил ее сушиться на прибрежных кустах, а теперь, голый, сидя на корточках, завтракал, с чавканьем поглощая дряблый бутерброд с ливерной колбасой.
Покончив с едой, он внимательно осмотрел свои вещи, нож, документы и большую общую тетрадь. Не найдя нигде ни пятнышка крови, мужчина оделся, вложил нож между страниц большой общей тетради, убрал в портфель. Подхватив портфель и плащ, он покинул речной берег и растворился в утреннем тумане.
Спустя несколько часов он стоял в очереди возле кассы местного универмага. Обычный, неприметный, как все. Терпеливо дождавшись, когда покупатели, стоявшие впереди, рассчитаются, Чикатило нагнулся к вырезанному в прозрачном оргстекле окошечку:
— Будьте любезны, моток шпагата в хозяйственный.
Кассирша с каменным лицом щелкала кнопками на кассе, пробивая чек.
— И еще кассету TDK в пятый отдел! — спохватился Чикатило, вспомнив о просьбе жены.
Женщина недовольно поджала губы — мол, сразу надо говорить, но второй чек пробила. Мельком взглянув на руки покупателя, забиравшего чек из алюминиевого лоточка, она подумала, что такие тщательно вымытые пальцы с чистыми ногтями могут быть только у врача…
В зоне прилета ростовского аэропорта было шумно и многолюдно. Кесаев и Витвицкий стояли среди встречающих в ожидании Некрасова. Наконец капитан заметил высокого, крупного мужчину с проседью на висках, плывущего через толпу пассажиров, словно айсберг через море пакового льда.
С непривычно радостной для него улыбкой Витвицкий устремился навстречу Некрасову.
— Евгений Николаевич!
Профессор, думавший о чем-то своем, остановился, медленно повернул голову. Витвицкий махал ему рукой, пробираясь через толпу. Некрасов наконец заметил встречающего, улыбнулся в ответ и зарокотал хорошо поставленным баритоном на весь аэропорт:
— А-а, Виталий Иннокентьевич! Дорогой ты мой человек! Сколько же мы не виделись? Года три?
Витвицкий подхватил из рук Некрасова сумку, они пошли рядом.
— Два года и семь месяцев.
— Меня всегда поражала твоя точность, Виталий. Ну, рассказывай, как жизнь? Откуда ты здесь взялся? Какими судьбами?
— Я здесь в составе специальной следственной группы, — мужчина остановился, кивнул в сторону, где ждал Кесаев. — Собственно вот… работаю под началом полковника Кесаева.
Профессор увидел полковника, поджал губы. На лице Кесаева было практически такое же выражение.
— Здравствуйте, Евгений Николаевич, — сказал он сухо.
— Добрый день, Тимур Русланович, — очень сдержанно кивнул в ответ Некрасов. — Ну что, снова будем работать вместе, как в старые добрые?
— А что делать? — пожал плечами Кесаев. — Пойдемте, машина ждет.
Через полтора часа после того как Кесаев представил Некрасова своей группе, московский гость и Витвицкий обедали в ресторане. В их манере говорить, двигаться, даже держать нож и вилку было что-то неуловимо созвучное, нарочито интеллигентное. Наедине с Некрасовым психолог стал более живым, будто вылез из кокона, в котором находился все это время.
— Евгений Николаевич, мне показалось или вы с Тимуром Руслановичем друг друга недолюбливаете?
— Показалось, Виталий, конечно, показалось, — усмехнулся профессор с таким выражением лица, что Витвицкому сразу стало ясно, что его подозрения были небеспочвенны. — Нас с Тимуром Руслановичем связывают очень недолгие и исключительно рабочие отношения. Лучше расскажи о вашем деле. Ты ведь здесь давно, насколько я понимаю? И зная твой характер, полагаю, уже сделал какие-то заключения?
— Сделал. Но тут все… сложно. Очень, — капитан нахмурился.
— Отчего ж так невесело? Не уверен в своих выводах?
— Я в них уверен, Евгений Николаевич. Причем чем дальше, тем больше… — неожиданно он отложил вилку и буквально выкрикнул, с какой-то детской обидой: — Вот только начальство в моих выводах сильно сомневается!
Некрасов засмеялся, но беззлобно и не обидно, как взрослый смеется над ребенком.
— Се ля ви. Но тем интереснее будет тебя послушать. Я весь внимание.
— Я бы очень хотел поделиться своим мнением и послушать, что вы думаете по этому поводу, но, полагаю, будет правильно, если вы сперва познакомитесь с материалами дела и составите о нем свое представление, — твердо сказал Витвицкий и даже привстал, словно собираясь прямо сейчас идти знакомить бывшего наставника с материалами дела.
— Разумно, — кивнул Некрасов и хитро подмигнул Витвицкому. — Но, думаю, будет правильно, если мы сперва закончим с обедом.
Его собеседник улыбнулся, сел поудобнее, взялся за отложенную вилку.
— Конечно, Евгений Николаевич.
— Тогда расскажи, как твои дела. Про успехи в науке знаю, слежу за публикациями. А как на личном фронте? Не женился еще?
Витвицкий застенчиво улыбнулся, отрицательно покачал головой.
— Ну и правильно, — благодушно сказал профессор. — Для человека интеллектуального склада жена — обуза и раздражитель. Да и все эти страсти-мордасти — любовь, страдания, вздохи на скамейке — только отвлекают от главного. Разум ученого должен быть холодным и ясным, как морозное утро. Верно?
Витвицкий продолжал улыбаться, но ничего не ответил — видно было, что он не согласен, однако не захотел возражать.
Ковалев и Липягин курили на крыльце здания УВД. Это был их послеобеденный ритуал, некое действо — покурить на свежем воздухе, а не в душном кабинете.
— Москвичи профессора вызвали, — сказал Липягин.
— Из Сербского? Экспертиза? — уточнил Ковалев, выпуская струю сизого дыма.
— Я тоже вначале так подумал, а потом оказалось, что нет. У него профиль другой. Психо-чего-то-там!
К зданию подъехала серая «Волга», из нее вышли Некрасов и Витвицкий, двинулись по ступенькам к дверям, о чем-то оживленно беседуя. Липягин заметил их, окликнул профессора, словно старого знакомого:
— Евгений Николаевич! На минутку, будьте добры…
Некрасов удивленно оглянулся, нахмурился, но подошел. Витвицкий мялся в стороне.