Шалава убрала с лица насмешку, посмотрела на мужичка как на клиента, оценивая его платежеспособность. Снова надула и лопнула пузырь жвачки.
— Треха. За один раз! — озвучила она ценник.
Чикатило нахмурился, сжал губы, словно совершая мучительный внутренний выбор, наконец предложил свой вариант:
— Десять. Но вы… ты сделаешь то, что скажу.
Шалава снова посмотрела на клиента, теперь уже с интересом.
— Тю-ю… Извращенец, что ли?
— Неважно. Так шо? Десять рублей.
— Ну, пошли… — ухмыльнулась она.
— Приветствую, Виталий. Как жив-здоров?
Витвицкий оторвался от документов и посмотрел на вошедшего Некрасова.
— Доброе утро. Спасибо, ничего.
— Ничего — это ничего, — наставительно сказал профессор. — Пустое место!
Он сел за свой стол, достал бумаги, разложил их и извлек из портфеля блокнот.
— Ты подготовил выписки по криминальным трупам из моргов? — дежурно спросил у Витвицкого.
— Заканчиваю. Евгений Николаевич, а можно вопрос?
— Можно, как говорят наши коллеги в погонах, Глашку за ляжку, — отозвался Некрасов, задумчиво перебирая бумаги, и посмотрел на молодого коллегу. — Какой вопрос?
— Вы вот намекнули, что просчитали психотип убийцы, — Витвицкий подсел ближе к бывшему учителю. — Что это якобы один человек и что он…
— Погоди, погоди, — остановил его Некрасов. — Сегодня в одиннадцать совещание с нашим, так сказать, начальством. Вот на нем ты все и узнаешь — ну, согласись, рассказывать одну историю дважды не комильфо.
Это прозвучало довольно обидно, но Витвицкий не успел ничего сказать. В дверь постучали, вошла Овсянникова. Ирина была в форме, без малейших следов макияжа, волосы она собрала в пучок, а на лице застыло суровое, даже злое выражение.
— А, вот и Ириша! — залопотал Некрасов. — Здравствуйте. Все хорошеете.
Девушка повернулась к Некрасову, искусственно улыбнулась, как кукла.
— Доброе утро, Евгений Николаевич!
— Доброе утро, Ирина! — тепло улыбнулся Витвицкий. — Сделать вам кофе?
Вместо ответа Овсянникова с каменным выражением лица прошла к своему столу. Понять такую перемену в поведении капитан не мог, потому смотрел на нее, часто моргая. Ирина тем временем села к столу, вытащила из ящика толстые папки, водрузила на стол.
— Ирина, кофе… — улыбаясь по инерции, повторил Витвицкий.
— Нет. Ничего не нужно, — ледяным тоном ответила она, не удостоив его даже взглядом.
Мужчина перестал улыбаться, растерянно посмотрел на Овсянникову, перевел взгляд на Некрасова, ища поддержки или понимания. Тот улыбался, словно сытый кот.
— Пойду прогуляюсь перед докладом. Тезисы в голове покручу, — сказал профессор, поднявшись из-за стола. — До встречи!
Витвицкий проводил его взглядом и подскочил к столу Ирины, едва за Некрасовым закрылась дверь.
— Ирина, что случилось? — искренне недоумевая, спросил он.
— Ничего, Виталий Иннокентьевич, — не глядя на него, отозвалась Овсянникова. — Ровным счетом ни-че-го.
Она углубилась в документы. Холодная, отстраненная, чужая. Витвицкий маялся рядом, не понимая, что произошло.
— Но так же не бывает… — не выдержал он наконец, и в голосе капитана прозвучало страдание. — Ирина, Ира! Это же… мы разумные люди. Просто объясни! Ты плохо себя чувствуешь? Заболела? Вчера же все было хорошо…
— Виталий Иннокентьевич, вы мешаете мне работать, — холодно ответила девушка.
В мазанке — небольшом домике с белеными стенами, куда Чикатило привел так и оставшуюся для него безымянной шалаву — было прохладно. Мужчина вошел, нашарил на стене выключатель, щелкнул, зажглась тусклая лампочка под потолком. Он хотел пошутить — да будет свет. Но девица смотрела так деловито, что шутить расхотелось.
— Заходите, — пригласил он.
Шалава вошла следом, оглядывая скудно обставленную комнатенку — топчан с пестрым покрывалом, старый стол, деревенский шкаф в углу. Пренебрежительно присвистнула.
— Ничего себе обстановочка! От бабки-ежки избушка осталась?
Она обидно рассмеялась.
— Вам-то какая разница? — буркнул под нос Чикатило, торопливо задергивая занавесочку на небольшом окне.
— Да что ты все суетишься? Расслабься, дурачок. Скоро все будет. И перестань мне выкать, я тебе шо, учительница, шо ли?
Чикатило запер дверь, отпер шкаф и повернулся к шалаве.
— Нет, не учительница. Ты — ученица. Раздевайся и надевай вот это…
И он протянул ей школьную форму…
В тот раз у него ничего не вышло. Не было того возбуждения, которое вызывало прикосновение к девичьей груди Тани Глагольцевой. И отсутствие трусиков под школьным платьицем не взволновало. Девица была вульгарной, нагловатой, она точно знала, чего от нее хотят, знала, что будет. В ней не было ни растерянности, ни невинности, ни страха. Только расчет.
Голый Чикатило с всклокоченными волосами сидел на кровати со страдальческим выражением на лице. Шалава в школьном платье звонко хохотала, убивая последние остатки желания.
— Ой, я не могу… Линейкой померять… Ну ты, дядя, и выдумщик! Теперь понятно, почему тебе бабы не дают…
— Заткнись! — процедил клиент.
— А то шо? После уроков меня оставишь? В угол поставишь? — девица резко перестала смеяться и посмотрела на него с брезгливостью. — Извращенец ебанутый… Шо, не стоит на нормальных, красивых баб? А шо так?
Она стянула с себя школьную форму, провела руками по загорелому, с белыми следами от купальника, телу, словно предлагая ему себя.
— Во, погляди какая… А?
Чикатило отвернулся.
— Уходи… те… — проговорил едва слышно.
— Та ясен-красен, шо уйду, — шалава принялась одеваться в свое. — Но деньги не верну.
— Просто уходите…
Девицу не пришлось просить дважды. Она быстро, ловко и умело оделась, достала из сумочки пластинку жвачки, закинула в рот.
— Ну, бывай здоров… дядя!
И вышла из мазанки, хлопнув дверью.
Чикатило долго смотрел на дверь, затем боком, словно паук, сполз с топчана, подобрал брошенную школьную форму, жадно прильнул к ней лицом, втягивая носом едва уловимый запах дешевых духов и женского тела. Он прижал ее к себе, навалился на топчан, подмяв форму под себя, и конвульсивно задергался всем телом, словно под ним была живая женщина.
В кабине Ковалева собрались обе группы. Формально шло совещание, в реальности же происходящее более всего походило на театр одного актера. Некрасов прохаживался вдоль стола и говорил в своей обычной барской манере.
— Теперь о вашем убийце. Во-первых, он один.
— И зовут его дьявол, — мрачно подал голос Липягин. — Да, вся область про это говорит.
Выступающий не отреагировал, спокойно пропустив подначку мимо ушей.
— Ваш убийца не черт с рогами. Он живет где-то рядом с вами. Живет, как все. Работает, как все. Любит борщ с салом. Футбол смотрит, за киевское «Динамо» болеет.
— Почему за «Динамо»? — поинтересовался Ковалев.
— Ну, может не за «Динамо», а за московский «Спартак», — отмахнулся Некрасов. — Речь не об этом. Важно другое: он — как все. Простой человек, понимаете?
Полковник демонстративно обидно усмехнулся:
— Просто человек, Евгений Николаевич, детей не режет. Это не человек, это дикий зверь.
— Извините, товарищ полковник, но вы сейчас неправы. Никакой зверь не станет убивать себе подобных без видимой причины. Никогда. Он — человек.
— Вы хотите сказать, что советские люди… — начал Ковалев, но Некрасов не дал ему закончить.
— Бросьте глупости говорить, — бесцеремонно оборвал профессор, едва ли не впервые допустив оттенок раздражения в голосе. — Я ничего не хочу сказать про советских людей. Я пытаюсь донести до вас простую мысль: ваш убийца — ничем не выделяющаяся личность. Готов спорить, что вы никак не отличите его среди сотни обыкновенных граждан. Он обычный, он не выделяется. Скорее даже наоборот: он может быть человеком, располагающим к себе или вызывающим сочувствие. Если бы было иначе, жертвы не шли бы с ним на контакт.
— А если вы неправы? — спросил внимательно слушавший его Кесаев.
— Если бы я был неправ, вы бы давно поймали своего преступника, — уверенно ответил Некрасов. — Я подготовлю вам предварительное заключение завтра в письменном виде.
Часть V
* * *
История с мазанкой и проституткой на мужском фиаско Чикатило не закончилась, она имела печальное продолжение. Пару недель спустя у школы две ученицы играли в классики. Одну из них звали Лена Закотнова. Уроки уже закончились, на асфальте валялись портфели, но разговор у девочек шел совсем не об уроках.
— Врешь ты все! — звонко кричала подружка Лене, продолжая прыгать по расчерченному мелом асфальту.
— А вот и нет, — сердилась Лена.
— А вот и да!
— А вот и нет!
— А вот и да! Я твоего дедушку знаю. Его не Андреем зовут.
— А дедушка Андрей мне не родной дедушка, — спорила Лена. — Он просто мой знакомый дедушка.
— Врешь! Не бывает так, чтобы чужие дедушки жвачку дарили, — уверенно сказала подружка.
— А вот и бывает!
— А вот и не бывает! — поддразнила школьница.
— А вот и бывает! Дедушка Андрей, если хочешь знать, может мне сто тыщ жвачек подарить.
— Так чего ж не подарит? — подловила Лену подружка.
— А он их с собой не носит. Говорит: «Заходи в гости, тогда подарю».
— Станет он тебе просто так столько жвачек дарить? — очень по-взрослому сказала подружка и посмотрела на Лену как на наивного ребенка.
— Станет. Ему самому не нужно, — привела школьница последний аргумент. — Он же дедушка, у него зубов, чтобы жевать, нет.
— Так чего ж ты к нему в гости не пойдешь?
— А вот и пойду! — уверенно сказала Лена и сделала последний прыжок.
Если бы подружка знала, к чему подталкивает Лену…
В кабинете стояла рабочая атмосфера. Некрасов писал заключение, Витвицкий и Овсянникова возились с документами. Капитан нет-нет да поглядывал на сидящую в стороне Ирину. Старший лейтенан