— Видели. А других подозреваемых не было? — спросил полковник.
— Не было. Нет, сперва-то мы всех подряд проверяли. Да иначе и быть не могло. Убийство ребенка. Да на сексуальной почве. Все УВД на ушах стояло.
Бывший милиционер жадно отпил из кружки, утер рукавом рот.
— А потом этот упырь нашелся. В нескольких домах от места, где тело обнаружили. Мы местных проверять стали, до него дошли — ахнули. Он, оказывается, сидел по созвучной статье. За изнасилование и убийство.
— За это разве не высшая мера предусмотрена? — тихо спросил сидевший в углу Витвицкий.
— Сто вторая со сто семнадцатой? — Виктор снова отпил из кружки. — Конечно, вышак. Но наш суд, самый гуманный в мире, этого Кравченко в связи с его несовершеннолетием тогда не расстрелял, а посадил.
— В материалах дела сказано, что он освободился досрочно за добросовестный труд, хорошее поведение и в связи с раскаянием в содеянном, — заметил Кесаев. — И после отсидки в нарушениях замечен не был. Работал, жена, ребенок.
— И что? — Косачев помрачнел. — Знаешь, как в народе говорят: сколько волка ни корми, он все одно в лес смотрит.
— И что, сомнений никаких не было?
— Какие сомнения? — Виктор допил чай, поставил кружку в грязную раковину. — А потом — он же сам показания дал.
— И вы уверены, что это он убил? И показания из него не выбивали? — продолжал задавать вопросы следователь.
— Слушай, полковник, ты на что намекаешь? — разозлился Виктор. — В том, что это он убил, советский суд уверен.
— А почему же тогда вы сразу после этого дела уволились? — подал голос из своего угла капитан.
Виктор издал странный гортанный звук, глаза его намокли. Он отвернулся, откашлялся и хрипло, давя слезы, заговорил:
— А потому что больше работать не мог. Ты фотографии девочки видел? А я ее — вот как тебя сейчас… И мне того зрелища на всю оставшуюся жизнь хватило. Он ее, сука, насиловал и ножом бил, но умерла она не от этого. Он ее придушил, когда она закричать попыталась. А у нее весь живот ножом истыкан… И там… ниже… все разорвано было… и спереди и сзади… А ей девять лет всего было!.. Всего девять!!!
Мужчина повернулся, его заплаканное лицо было искажено от ярости. Выкрикнув последние фразы, он вдруг как-то странно обмяк, словно у него кончился завод, сел на свободный табурет, уткнулся лицом в руки.
Кесаев поднялся из-за стола.
— Спасибо, что нашли время для нас, Виктор. Мы пойдем.
Косачев поднял лицо, вытер красные, воспаленные глаза и с болью поглядел на полковника.
— Сука, блядь… А ты говоришь, сомнение… Не может там никаких сомнений быть.
Виктор слукавил. Поначалу сомнения у следственной группы имелись и круг подозреваемых был довольно широк. По описанию женщины, видевшей убийцу и Леночку Закотнову, специально приглашенный художник делал зарисовки. Они сидели в кабинете Косачева, выбирая варианты.
— Так?
— Да, только у него еще очки были, — кивала женщина.
Художник быстро добавлял нужные детали.
— Такие?
— Не, подлиньше, — качала головой свидетельница.
— Так? — после серии движений карандашом спрашивал художник.
Женщина, прищурившись, долго рассматривала портрет, наконец кивнула.
— Да, похоже.
Виктор взял у художника рисунок, в котором по очертаниям очень отдаленно можно было опознать Чикатило.
— Спасибо. Вы свободны. Если что-то еще вспомните, обращайтесь, — Виктор протянул свидетельнице бумажку с телефоном. — Вы нам очень помогли.
Когда женщина и художник ушли, Липягин, молчком сидевший за соседним столом, взял рисунок, повертел в руках.
— Что скажешь? — спросил его следователь.
— «Вот очки, пальто и шляпа. День у папы выходной»[4], — с усмешкой процитировал Липягин Маршака и бросил рисунок на стол. — Никого мы по этому портрету не найдем.
— Почему?
— А ты внимательно посмотри.
Виктор послушно посмотрел на портрет, перевел взгляд на коллегу, так и не сообразив, к чему тот клонит.
— Если на меня очки со шляпой нацепить, я тоже буду на эту картинку похож, — с усмешкой объяснил тот.
— Ничего другого у нас все равно нет. Дам в розыск и по учебным заведениям на всякий случай, — Виктор забрал портрет и направился к вешалке.
В тот же день размноженный портрет предполагаемого убийцы был разослан по всем школам, училищам и техникумам города. Попал он и в школу, где несколько лет назад работал Чикатило.
Секретарша, приняв портрет под роспись от курьера, положила его в папку и вернулась к своему любимому занятию — она читала Дюма, «Графиню де Монсоро».
В приемную вошел директор школы. Женщина быстро убрала книгу, приняла деловитый и озабоченный вид.
— Виктор Михайлович, Наталья Евгеньевна просила передать, что на завтра вызвала к вам Цицину с родителями. Я записала на шестнадцать часов, у вас же там окно.
— Хорошо, — кивнул директор. — Что-то еще?
Секретарша взяла со стола конверт с портретом, протянула начальнику.
— Вот. Из милиции приходили. Они какого-то преступника ищут, просили передать вам, чтобы вы донесли информацию до сотрудников.
Мужчина взял конверт, повертел в руках.
— Спасибо, Светлана.
Пройдя в свой кабинет, директор занялся было методичками, выданными в гороно, но взгляд его нет-нет да и возвращался к конверту. Наконец, отложив методички, он открыл конверт, достал рисунок, некоторое время рассматривал его. Узнав человека на нем, он резко отбросил рисунок, подтянул к себе телефонный аппарат и набрал номер.
— Алло, милиция?
После беседы с бывшим следователем Виктором Косачевым Кесаев возвращался на работу в глубокой задумчивости. На крыльце управления он столкнулся с Горюновым — тот спешил в гостиницу.
— Добрый вечер, Тимур Русланович.
Кесаев пожал майору руку.
— Привет, Олег. Что у нас плохого?
Горюнов пожал плечами.
— Ничего. Работаем. Вас все потеряли. Ковалев спрашивал несколько раз.
— Он у себя? — поинтересовался мужчина.
Горюнов кивнул.
— Зайду к нему. А ты подготовь мне отчет по сегодняшним наработкам, — Кесаев легко, словно юноша, взбежал по ступенькам.
Показав на входе дежурному удостоверение, он сразу отправился к Ковалеву. Интуиция подсказывала, что разговор будет непростым, но внутренне Кесаев уже был к нему готов. Постучав в дверь, он дождался ответа и вошел.
— Спрашивали меня, Александр Семенович?
Ковалев в расстегнутом кителе, мрачный и хмурый, сидел за столом. Увидев московского коллегу, кивнул.
— Спрашивал. Присаживайтесь, товарищ полковник.
Кесаев прошел к столу, Ковалев поднялся, застегнул китель и стал подчеркнуто официален. Кесаев усмехнулся. Предчувствие его не обмануло.
Полковник вернулся, сел на свое место и сразу взял быка за рога:
— Вы, помнится, говорили, что мы общее дело делаем, Тимур Русланович. Так?
— Полагаю, что так, — согласился следователь.
— Тогда что за саботаж вы устроили?
— Не понимаю, о чем вы, товарищ полковник, — Кесаев посмотрел Ковалеву в глаза.
Резко открыв ящик стола, Ковалев достал папку с делом, подчеркнуто аккуратно положил ее на стол. Это было дело Закотновой.
— Об этом, — в голосе мужчины чувствовалась плохо скрываемая злость. — Зачем это дело подняли из архива?
— Есть предположение, что это дело может иметь отношение к нашему расследованию, — спокойно сказал Кесаев.
— Не может! Хватит, товарищ полковник! — Ковалев повысил голос, он почти кричал. — Я почти смирился с тем, что вы препятствуете и не даете передать в суд дело Жаркова, Шеина и Тарасюка, хотя на это нет ни единой веской причины! Я терпел, когда ваши сотрудники выковыривали из архива нераскрытые дела. Но тащить оттуда закрытые я вам не позволю!
Кесаев почувствовал, что настроение хозяина кабинета передалось и ему, но постарался сдержаться.
— Не в вашей компетенции мне что-то запрещать, Александр Семенович, — все так же спокойно сказал он.
— Так я обращусь к тем, у кого есть такая компетенция! — бросил Ковалев.
— Это ваше право, — кивнул Кесаев. — И что-то мне подсказывает, что вы им уже воспользовались.
— Опять намеки? Вы приехали помогать нам в расследовании, а вместо этого расшатываете работу управления и ставите под сомнение наш авторитет. Вы уедете, а нам здесь еще работать!
Кесаев развел руками.
— Для того чтобы мы уехали, надо сперва найти преступника.
Ковалев наклонился через стол и прошипел сквозь зубы:
— Вот и ищите!
Кесаев не ответил. Молча поднялся и не прощаясь вышел.
Он шел по коридору к своему кабинету и пытался выстроить в голове события пятилетней давности. Как тогда все было? Чем руководствовались тот же Ковалев, тот же Липягин, спившийся Косачев? Почему они были уверены, что Кравченко действительно убийца?
Кесаев не знал, но предполагал, что Кравченко арестовали у дома, когда он возвращался с работы. На самом деле так оно и было — серые «Жигули» с операми и Липягиным стояли в проулке, милиционеры курили, ждали.
Появился Кравченко — он шел не спеша, в руках авоська с хлебом, бутылкой молока и макаронами в бумажном свертке.
Липягин отдал короткую команду, дверцы автомобиля распахнулись, оперативники встали по сторонам от мужчины. Липягин продемонстрировал удостоверение.
— Гражданин Кравченко?
Кравченко был растерян, но, услышав фамилию, утвердительно кивнул.
— Капитан Липягин, уголовный розыск. Вы задержаны.
Кравченко скривился, как от зубной боли.
— Опять… Да что я сделал-то, начальник?!
Липягин быстро оглянулся, бросил:
— Марш в машину!
Оперативники схватили подозреваемого за руки, авоська выпала, бутылка молока разбилась. Кравченко попытался сопротивляться, но оперативники были сильнее, они запихнули мужчину в «Жигули», Липягин сел на переднее сиденье. На тротуаре осталась лежать авоська с хлебом и разбившимся молоком; по асфальту растекалась белая лужа.