— Прямо!
Раздались тяжелые шаги. Витвицкий в своем закутке представил себе вошедшего как крупного, мощного мужчину. И был недалек от истины.
Перед майором стоял накачанный человек с шеей борца и маленькими злыми глазками под низким лбом, одетый в черную зэковскую робу. Заключенный снял черную кепку и спокойно, по форме, доложил:
— Заключенный Гризамов В.Н., второй отряд, по вашему приказу прибыл.
— Проходи, садись, — кивнул ему начальник оперчасти. — Знаешь, зачем вызвал?
Гризамов сел на стул, на котором еще недавно сидел Витвицкий. Стул жалобно скрипнул, Гризамов тяжело вздохнул:
— Начальник, если ты из-за этого пидора гнойного с третьего отряда, так я его пальцем…
— Да нет, Гризамов, разговор у нас с тобой пойдет о другом. И от того, насколько у тебя хорошая память, будет зависеть, получишь ты наказание за то, что не тронул пальцем в бане заключенного Хомака. Статью за мужеложство у нас никто не отменял. Все понял?
— Куда уж понятнее… — развел руками Гризамов.
Майор открыл папку и принялся перелистывать бумаги. Витвицкий в своем убежище за шкафом слышал шуршание документов, и оно казалось бесконечным. Наконец шелест бумаг прекратился.
— Ты пять лет назад чалился в Ростовском СИЗО по подозрению в гоп-стопе. Было?
— У вас же там все написано… — ответил Гризамов.
— Тогда не срослось, тебя выпустили. Но перед этим ты посидел в одной камере с гражданином Кравченко. Тут указано, что твоим делом занимался капитан Липягин. Помнишь такого?
— Ну, вроде помню…
Витвицкий навострил слух, готовясь к откровениям, и тут же вздрогнул от резкого окрика.
— Блядь, ты че тут целку мне разыгрываешь?! Четко, внятно: Липягин тебя к Кравченко подсадил? Зачем? Что велел делать?
Заключенный вздохнул и начал говорить…
…Камера, в которую Липягин пять лет назад подсадил Гризамова, была небольшой: две шконки, одна застелена, другая голая, стол, лавки, в углу унитаз за низкой кирпичной стенкой, под потолком тусклая лампочка, забранная железной решеткой. Таких камер Гризамов на своем веку повидал не одну.
На лавке у стола сидел типичный терпила по жизни, Гризамов сразу это понял. Он и фамилию сокамерника запомнил — Кравченко. Вот этот самый Кравченко сидел на лавке и меланхолично пил чай из эмалированной кружки. А больше в камере никого не было.
С лязгом закрылась дверь. Гризамов со скрученным матрасом под мышкой подошел ближе, остановился в паре шагов от стола и еще раз демонстративно оглядел камеру, задержав взгляд на все так же пьющем чай сокамернике.
— Ну шо, сиделец, вечер в хату?
Мужчина не ответил, словно специально давая повод.
— Часик в радость, чифирек в сладость, ногам ходу, голове приходу, сто тузов по сдаче, матушку удачу ходу воровскому, а смерть — мусорскому… — ерничая, продолжил Гризамов.
— Ага. И тебе не хворать, — равнодушно кивнул Кравченко.
Гризамов сделал еще шаг вперед и посмотрел на сидящего сверху вниз.
— Ответочку забацать не хочешь? — поинтересовался Гризамов. — Шо, за губу закатал? Или ты из оленей будешь?
— Да не пыли, — поморщился Кравченко. — Вон, шконка свободна, занимай.
Гризамов, набычившись, посмотрел на Кравченко, соображая, что предпринять. Вариантов было немного. Приняв решение, он кинул свернутый матрас на стол так, что едва не сбил на пол кружку с чаем.
— А мне твоя нравится! — с вызовом бросил он.
Кравченко медленно повернул голову, поглядел на сокамерника.
— Хорошо. Занимай мою.
У него были глаза обреченного человека. Нет, все-таки первое впечатление всегда самое верное — понял Гризамов.
— Ты шо, бля, терпила по жизни?
Кравченко не ответил.
— Ты посмотри, как мне свезло, а? Терпила в хате!
Мужчина подошел к заправленной шконке и резким движением сдернул на пол матрас с подушкой, простыней и одеялом.
— Э, терпила! Шконку мне заправь!
Сокамерник не ответил, он все так же сидел без движения, сгорбившись за столом. Гризамов толкнул его в спину.
— Я шо, не по-русски сказал? Или ты, как старый вор в законе, только по фене ботаешь? Могу и так: шементом мне ламку в ажур, черт мурловый!
Гризамов снова толкнул Кравченко. Тот медленно, нехотя встал. Он оказался не мелким, высоким даже. Гризамов чуть присел, сжал кулаки, готовый к драке. Но Кравченко, не глядя на него, взял со стола матрас и постельное белье, перешагнул через лавку, подошел к шконке и принялся заправлять. Такое уж точно мог сделать только терпила.
Гризамов поглядел на сокамерника с выражением брезгливости и отвращения.
— Ты шо, в натуре, мятый, как дойка коровья? Может, и за щеку примешь без базара?
Заправлявший простыню Кравченко вдруг резко развернулся и ударил Гризамова кулаком в лицо. Удар вышел настолько быстрым, сильным и неожиданным, что тот отшатнулся и полетел через скамейку. Со стола со звоном посыпались кружка, тарелка, еще какая-то мелочь.
Гризамов мгновенно подскочил на ноги, отступил на пару шагов и тронул лицо. Нос отозвался болью, на пальцах осталась кровь. Гризамов с ненавистью поглядел на Кравченко.
— Сука! — процедил тот сквозь зубы. Он стоял перед Гризамовым злой и угрюмый, но не нападал. — Тебе следак что, откос обещал, если меня прессанешь?! Я зону топтал, я эти прогоны знаю. Ты ж из блатных, а на ментовскую хуйню повелся, да? Своему корешу намек оглоблей сделал…
— Кто тут кореш? Ты, шо ли, лохмач драный? — перебил Гризамов. — У тебя на лобешнике сто семнадцатая горит, а на жопе три короны!
Он отпихнул ногой валяющуюся на полу кружку, чтобы не мешалась под ногами, и принял бойцовскую стойку.
— Тебе следак напел, а ты уши подставил под сранье ментовское, — упавшим голосом произнес Кравченко. — Не убивал я никого. Девочку ту пальцем не тронул.
— Шо? — Гризамов страшно и зло оскалился, показывая желтые зубы. — А еще бы ты сознался, падла…
— Матерью клянусь! Не я! Вот сдохнуть мне — не трогал ее!
— Да хоть жопой своей клянись, — ухмыльнулся Гризамов. Чем больше он глядел на сокамерника, тем больше утверждался в своей правоте. — Ты — лохмач, морда тряпочная. Ни хуя тебе веры нет.
— Тогда можешь пиздить. Мне похуй.
Эти спокойно произнесенные слова сработали не хуже спусковой пружины. Гризамов с рычанием бросился на сокамерника и ударил его кулаком под дых. А когда тот согнулся от боли, добавил локтем по спине, вкладывая в удар обиду за разбитый нос. Кравченко со стоном повалился на пол. Теперь он был безопасен, и Гризамов принялся бить его ногами, норовя попасть по почкам.
— Кровью ссать будешь, гнида! — яростно орал он. — Кровью!
Витвицкий чувствовал себя удовлетворенным и опустошенным одновременно. С одной стороны, он был доволен полученным результатом, с другой — непростые разговоры, тряские поезда и паршивая погода его изрядно вымотали. Капитану казалось, что в этой командировке он промерз насквозь, поэтому даже сейчас по теплому коридору ростовского УВД он шел в плаще.
Первым, кого он встретил, не считая дежурного на входе, оказался Кесаев. Полковник вышел ему навстречу, бегло окинул с ног до головы, задержав взгляд на чемодане и папке в руках подчиненного.
— А, Виталий Иннокентьевич. С возвращением, — приветствовал он. — Вы, я гляжу, прямо с поезда. Ну как, успешно?
— Да, — Витвицкий поставил на пол чемодан, поспешно протянул начальнику папку и заговорил часто, хоть и не без гордости: — Вот отчет с протоколом допроса Гризамова. Он сознался, что по уговору со следователем Липягиным регулярно избивал в камере Кравченко, добиваясь от него признательных показаний по делу Закотновой.
— Очень хорошо, товарищ капитан, — Кесаев спокойно принял папку. — Видите, а вы говорили, что это работа не для вас.
— Я там отметил большую помощь, которую оказал мне начальник оперчасти майор Гаврилов, — поторопился добавить капитан. — Можно сделать так, чтобы о его участии узнали в Москве? В Заполярье климат суровый, он хотел бы перевестись…
Кесаев нахмурился, в мгновение растеряв все свое благодушие. Заметив такую перемену, Витвицкий умолк.
— То есть «ты мне, я тебе», да? Я вас правильно понял? — уточнил полковник с недобрым прищуром.
— Без него… — начал было Витвицкий.
— Начальник оперчасти лагеря обязан, — резко оборвал Кесаев, — вы слышите, товарищ капитан?! Обязан оказывать вам всяческое содействие! А не пытаться выгадать что-то для себя.
— Да он не пытался… — совсем растерялся Витвицкий. — Я…
— Каждый раз я в вас разочаровываюсь, Виталий Иннокентьевич.
— Но…
— Свободны! — сухо бросил начальник и зашагал по коридору.
Витвицкий смотрел ему вслед, нервно покусывая губу, но на этом его злоключения не закончились.
— А, капитан, с возвращением, — раздался рядом голос Горюнова.
Витвицкий обернулся, неприязненно посмотрел на майора. Он был последним человеком, которого Витвицкому хотелось бы сейчас видеть. На лице Горюнова играла вежливая улыбка, но в глазах его неприязни было не меньше, чем у Витвицкого.
— Что ж ты, Виталий Иннокентьевич, меня перед начальством подставляешь? — сквозь зубы зло процедил Горюнов, подходя ближе.
Витвицкий поднял чемодан.
— Оставьте меня в покое, Олег Николаевич. Я устал от ваших тайн мадридского двора.
Он попытался уйти, но майор заступил ему дорогу.
— Ишь ты! Устал он.
Витвицкий снова попробовал обойти Горюнова. Но майор не пропустил, более того — схватил за плечо, буквально требуя внимания. Это уже было слишком. Витвицкий не терпел тактильных контактов с посторонними. Он замер на секунду, глядя на руку мужчины, вцепившиеся в плечо пальцы, а затем внезапно даже для себя отвесил ему пощечину.
Горюнов от неожиданности отпустил руку капитана и ошалело вытаращился на Витвицкого. А тот, опустив глаза, обошел майора стороной и быстро пошел прочь.
Весть о возвращении Витвицкого дошла и до Ковалева, а вместе с тем птичка на хвосте прин