А вот Ирине нравилось. Нравилось, что вокруг кипит жизнь, что она нужна, что без нее, дежурного офицера, ничего не решается и не делается.
Она сидела за столом в «аквариуме», заполняла журнал. На столе стояли телефоны, за стеклянным барьером с надписью «Дежурная часть» топтались несколько посетителей. Помощник дежурного, молодой лейтенант с такой же, как у Овсянниковой, красной повязкой на рукаве о чем-то разговаривал с одним из посетителей.
Зазвонил телефон. Овсянникова, не отрываясь от журнала, свободной рукой сняла трубку.
— Дежурная часть. Старший лейтенант Овсянникова.
— Здравствуйте, это из ресторана «Балканы» вас беспокоят, администратор, — забился в трубке звучный баритон. — Тут такое дело… У нас клиент напился…
— Звоните ноль-два, приедет наряд, — несколько удивившись — уж администратор «центрового» ресторана должен был знать такие вещи, — сказала старший лейтенант.
Но оказалось, что администратор все знал и позвонил в дежурку не случайно.
— Понимаете… — пророкотал баритон, — он корочку показал. Капитан милиции.
Овсянникова отодвинула журнал, отложила ручку.
— Дебоширит?
— Если бы… — вздохнул в трубке администратор. — Он стихи читает с эстрады. Про любовь. Час уже! Ансамблю играть не дает.
Ирина на мгновение замерла с трубкой у уха, нахмурилась, потом спросила, уже зная ответ:
— А фамилия этого капитана случайно не Витвицкий?
* * *
Чикатило шел по залу ожидания автовокзала. На сиденьях, выстроенных рядами, кое-где сидели одинокие пассажиры. Зал был погружен в полумрак, горели редкие лампы.
У билетных касс стояла женщина с подпитым лицом, у нее были ярко накрашены губы и подведены глаза. Она копалась в сумочке, хотя касса давно закрылась.
На дальнем ряду сидений устроился Ахметов, внимательно наблюдая за мужчиной в плаще и шляпе. Тот не видел его, он искал, напряженно искал в полумраке ночного автовокзала одну из вечно ошивающихся здесь женщин-пьянчужек, которые согласны за три рубля, а иногда и за рубль быстренько обслужить небрезгливого мужчину.
Наконец, нашарив взглядом женщину у кассы, Чикатило подошел к ней. Договорились они быстро, и спустя несколько секунд пара пошла в угол зала ожидания, к закрытому ларьку с броской надписью «СОЮЗПЕЧАТЬ».
Чикатило сел в кресло так, чтобы со стороны зала его было видно со спины. Перед ним находилось темное окно-витрина, за которым раскинулась бесконечная ночь. Женщина опустилась перед Чикатило на корточки, расстегнула ему ширинку. На лице ее возникла смесь брезгливости и жалости.
— Это че? Вялого мусолить? — хрипло спросила она.
Клиент молчал, глядел в ночь. Там, в большом стекле, было видно их мутное отражение — женщина на корточках перед сидящим мужчиной. Пьянчужка, не дождавшись ответа, вздохнула, наклонила голову, взяла член в рот и начала сосать с нарочито чавкающим звуком.
Ахметов издали наблюдал за ними, морщась от омерзения. Остальные пассажиры в зале дремали, ничего не замечая. Не выдержав, молодой милиционер отвел взгляд. На сиденье позади него, спина к спине, сел неслышно подошедший капитан.
— Я в буфете был, — сказал он, протягивая Ахметову сверток коричневой бумаги с проступающими жирными пятнами. — На вот.
Ахметов принял сверток, развернул — внутри оказалась пара сморщенных пирожков. Переведя взгляд на Чикатило и проститутку, делающую ему минет, Ахметов решительно вернул сверток.
— Спасибо, товарищ капитан. Я не голодный.
— Ешь давай. Кто знает, сколько нам здесь еще куковать, — капитан был напорист.
Ахметов без энтузиазма взял пирожок, откусил, начал жевать.
— Как наш приятель? — спросил капитан. — Нашел, кого искал?
Ахметов хотел ответить, но не успел. Женщина, ублажавшая Чикатило, вдруг резко поднялась с корточек и громко, нетрезво, крикнула на весь зал ожидания:
— Да пошел ты! Импотент несчастный!
Она развернулась и, пошатываясь, пошла по проходу. Чикатило поднялся, попытался догнать ее, но с расстегнутыми брюками это оказалось затруднительно.
Пьянчужка, пройдя половину зала, обернулась и снова крикнула:
— Импотент!
Мужчина сел обратно, завозился со штанами. Несколько пассажиров проснулись, пооглядывались, не понимая, что происходит, но вскоре успокоились и снова погрузились в сон.
— Задержать? — кивнув на уходящую, спросил Ахметов.
— Шмару? Да на кой она нам? — капитан пожал плечами. — Сидим и не отсвечиваем.
Произошедшее, судя по всему, произвело на Чикатило серьезное впечатление. Он сидел ссутулившись, опустив плечи и обхватив голову руками.
— Товарищ капитан, может, это не он? — спросил Ахметов.
— Ахметов, мы его весь день пасли. Ты сам все видел. Нормальные люди так себя не ведут. Он это, — убежденно сказал капитан.
Чикатило сидел все в той же трагической позе. За окнами автовокзала занимался рассвет.
Овсянникова вошла в полупустой зал ресторана и сразу увидела Витвицкого. Он стоял на эстраде среди инструментов, с бокалом вина в руке, заметно пьяный, другой рукой придерживал микрофон — или скорее держался за него, чтобы не упасть. У барной стойки собрались официантки в белых передничках, женщина-администратор с высокой прической и пара поваров в белых халатах.
Витвицкий, завывая как настоящий поэт и дирижируя бокалом, читал стихи:
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
Овсянникову, облаченную в форму, с кобурой на боку, стали замечать. Официантки зашушукались, музыканты у эстрады переглядывались, кто-то из солидарности даже попытался обратить внимание Витвицкого, мол, парень, шухер, менты. Но пьяному капитану все было нипочем. Со слезами на глазах он вдохновенно продолжал читать:
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, —
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?[5]
Закончив стихотворение, Витвицкий сделал глоток из бокала. Официантки зааплодировали. Из-за дальнего столика раздался мужской голос:
— Друг, давай Есенина!
Капитан собрался с мыслями, осушил бокал, не глядя поставил его на синтезатор. Бокал упал, его подхватил один из музыкантов, а Витвицкий уже читал Есенина, с надрывом выкрикивая в микрофон:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь…
Овсянникова решила, что пора заканчивать этот поэтический вечер, и с сердитым лицом двинулась к эстраде. Витвицкий, не видя ее, продолжал:
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили…
Взбежав на эстраду, Ирина встала перед мужчиной:
— Так. Хватит!
Он осекся, заметив Овсянникову, пошатнулся и вновь ухватился за микрофон, чтобы не упасть. Как ни странно, ему это удалось.
— И… Ирина! Зачем вы здесь? — спросил Витвицкий.
— Вы очень громко читали стихи, Виталий Иннокентьевич, — ответила Овсянникова. — На весь город слышно.
— Да-а? Серьезно? — капитан пьяно улыбнулся. — Я могу еще!
И закатив глаза, он снова заголосил в микрофон:
— Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле[6]…
— Я сказала — хватит! — рявкнула Овсянникова.
— Э, пусть читает! — раздался из зала недовольный мужской голос, тот самый, что заказывал Есенина.
Старший лейтенант резко повернулась к залу. Ее глаза буквально метали молнии. Мужчина за дальним столиком поднял руки в извинительном жесте.
— Все, гражданин начальница, молчу-молчу.
Резко повернувшись, Овсянникова прошипела Витвицкому:
— Марш за мной. Позорище!
Чеканя шаг, она прошла по залу к выходу. Витвицкий, разведя руками, — мол, а что делать? — послушно поплелся за ней. Музыканты быстро заняли эстраду, разобрали инструменты, с ходу начали играть «Айсберг» Пугачевой. Солистка запела знакомые всей стране слова:
Ледяной горою айсберг из тумана вырастает,
И несет его теченьем по бескрайним по морям.
Хорошо тому, кто знает, как опасен в океане,
Как опасен в океане айсберг встречным кораблям[7].
Овсянникова вывела Витвицкого в пустое, скупо освещенное парой бра фойе ресторана.
— Ты еще и алкаш к тому же?! — сердито спросила она.
— Что ты… я… — мямлил мужчина, тщетно пытаясь сохранять равновесие и не шататься.
— Как в кино — «вообще не пьешь»? — в голосе Овсянниковой отчетливо слышался сарказм.
— Ну-у-у… да! — Витвицкий так часто закивал, что едва не упал.
— У меня дежурство, я еле на ногах стою, голова кругом — и тут звонят из ресторана. Хорошо, что попали на меня, а если бы наряд вызвали? — голос девушки звенел. — Что ты молчишь?! Капитан Витвицкий в КПЗ, а? Зачем ты напился? Что это за стихи?
— Есенин, — послушно ответил капитан. — А еще были Заболоцкого. И Иннокентия Анненкова. Его звали… как дедушку моего! Хочешь, я тебе еще прочту?
Из зала доносилась песня, странным образом дополняющая этот разговор: