Нехитрое это занятие посреди ночи казалось пугающе бессмысленным.
— Андрей, ты что? — прошептала Фаина.
Чикатило застыл, словно насекомое, которое притворяется мертвым, потом медленно повернул голову и посмотрел на жену и дочь. Взгляд его был стеклянным, он промычал что-то невнятное.
— Тебе же завтра рано вставать… — растерянно прошептала женщина.
И от этой заботливой растерянности Чикатило «отмер». Чтобы оценить ситуацию и то, как она выглядит со стороны близких, ему хватило секунды. Чикатило положил на стол нож и вымученно улыбнулся:
— Да я вот… Мне же новую должность предложили… Опять по снабжению, — мягко, будто извиняясь, проговорил он. — Вспоминаю утраченные навыки, так сказать.
— В три часа ночи?..
— А что делать? Новая жизнь у нас теперь будет, Фенечка. Теперь будет новая жизнь…
Чикатило улыбнулся.
На другое утро Чикатило пришел в РОВД и написал заявление о вступлении в ДНД — добровольную народную дружину. Теперь заявление лежало на столе перед командиром дружины, а сам командир очень внимательно разглядывал Чикатило.
— Скажите-ка, Андрей Романович, а почему вы решили вступить в ряды ДНД?
— Мне кажется, каждый советский человек должен отдавать долг своей родине всеми средствами, какими может.
От пафосной фразы командир скривился, будто съел дольку лимона.
— Ишь ты! Говорите — прям как газетную статью читаете.
— Так я их писал… — мягко улыбнулся Чикатило, — ну, статьи газетные. Был внештатным корреспондентом, так сказать.
— А теперь, значит, во внештатные сотрудники милиции? Экий вы разносторонний. Ну, хорошо. А если не по писаному, а по-простому, по-человечески. Зачем вам это?
— По-простому… — Чикатило посерьезнел. — Знаете, у меня двое детей. Сын и дочка. Хочу сделать все, чтобы они могли спокойно ходить по улице хоть днем, хоть ночью и чувствовать себя при этом в безопасности.
Командир внимательно посмотрел на Чикатило, кивнул и перевел взгляд на документы. Что-то в этом человеке вызывало у него сомнение, но что именно, уловить он никак не мог.
— У вас, я смотрю, повышение по службе. Вы теперь начальник отдела. Новые служебные обязанности, новые нюансы, а тут еще такая нагрузка — работа дружинника… Это ведь не прогулки по парку. Уверены, что справитесь?
— Справлюсь, — горячо пообещал мужчина.
— Ну, смотрите, — принял наконец решение командир и полез в ящик стола.
Оттуда он извлек чистое удостоверение, печать и красную повязку с надписью «дружинник». Заполнив удостоверение, расписался, приложил печать и встал из-за стола. Чикатило, чувствуя торжественность момента, поднялся следом.
— Чикатило Андрей Романович, поздравляю вас с вступлением в ряды добровольной народной дружины, — официально произнес командир, вручил Чикатило повязку и удостоверение, пожал руку. — Удачи вам на поприще охраны порядка.
Дверь кабинета начальника Липягин открывал без трепета, но с любопытством. Ковалев только-только вернулся из Москвы и сразу вызвал к себе зама.
— Тук-тук, — сказал майор, заглядывая в кабинет.
Сидящий за столом Ковалев шутливого тона не поддержал, указал на стулья перед собой.
— Проходи, садись.
Липягин закрыл дверь, сел к столу, прикидывая, что стало причиной столь серьезного настроения: в Москве что-то не так пошло? Или он в отсутствие начальства где-то набедокурил?
— Как в Москве, Александр Семеныч? Что сказали? — решил начать с самой безопасной версии Липягин.
— К ордену боевого Красного Знамени тебя представить хотят, — с мрачным сарказмом буркнул полковник. — Что там скажут? Вот…
И он протянул Липягину папку. Майор потянул тесемку, раскрыл папку, быстро побежал глазами по тексту.
— Это чего?
— Того, — буркнул Ковалев. — Изучи на досуге и донеси до сведения всего состава.
Липягин перевернул пару страниц:
— Это Кесаев, что ли, намудрил?
— Кесаев придумал, — кивнул Ковалев, — а в Москве одобрили. Так что у нас теперь боевая операция. «Лесополоса»! Все строго по регламенту, никакой отсебятины и импровизации. Системный подход.
— Значит, пляшем под московскую дудку? — нахмурился Липягин. — А с «дураками» чего?
— Чего с «дураками»? Оформляй «за недоказанностью» и отпускай, — сердито махнул рукой Ковалев. — Сколько можно их кормить за казенный счет?
Приказ долетел до СИЗО без проволочек. Их отпустили на следующее утро. Шеин стоял у зарешеченного окошка и глядел, как милиционер в окошке выкладывает перед ним личные вещи.
Рядом топтался уже прошедший процедуру Жарков. Через плечо с любопытством заглядывал Тарасюк. В стороне у стены ждал усатый конвоир.
— …Часы «Старт» на кожаном ремешке. Нож перочинный, — закончил перечисление милиционер в окошке и протянул Шеину бумагу. — Распишитесь.
Шеин забрал вещи — все было на месте, ничего не пропало — и начирикал под списком корявенькую загогулину, отдаленно напоминавшую букву Ш. Он не успел еще отойти, застегивал на запястье часы, как в окошко проворно втиснулся Тарасюк.
— Мое давай!
…А после усатый вывел их на двор и повел к воротам. Шеин глядел на бывших однокашников. Только теперь, при дневном свете, стало видно, насколько они бледные, в помятой одежде, с отросшими, взъерошенными волосами.
Тарасюк весело подмигнул Шеину, обогнал усатого конвоира, развернулся к нему лицом и принялся дурашливо приплясывать, напевая:
Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла,
И вновь, назад, и вновь ему с утра…[14]
— Иди уже, — прервал песнопение конвоир, — под звуки нестареющего вальса.
Он остановился у ворот, отпер калитку, вышел, придерживая дверь, и выпустил Шеина, Жаркова и Тарасюка.
— Все, голуби, свободны. Гуляйте. И не дай вам бог снова у нас оказаться.
Усатый зашел обратно в калитку, с лязгом запер ее.
Жарков, Шеин и Тарасюк остались у ворот одни. Перед ними снова был огромный мир и полная свобода, а они переминались с ноги на ногу, боязливо озирались и поглядывали на редких прохожих и машины так, словно видели их в первый раз в жизни. Они были растерянны и подавлены, Шеин чувствовал это в себе, чувствовал в приятелях, только не умел сказать.
— Ну, шо? Куреха есть у кого? — прервал молчание Жарков.
— Пошел ты… — грубо отмахнулся от приятеля Шеин, памятуя о прежних обидах, каких немало было на допросах. — Стукач хуев.
— Сам стукач, — огрызнулся Жарков.
— Э, хорош вам лаяться, — осадил дружбанов Тарасюк. — Жрать охота…
— Я бы тоже пожрал, — мгновенно переключился Жарков на животрепещущую тему.
— Хуев тебе полванны, сука, — обиженно сказал Шеин, хотя на самом деле ругаться и выяснять отношения сейчас не хотелось. — Заложил меня ментам!
— Шея, ну все! — примирительно сказал Тарасюк. — Я вот шо думаю, пацаны… А пошли к нам в общагу, столовая уже открылась. Гроши есть у кого?
— У меня пятнадцать копеек, — погрустнел Жарков.
— У меня рваный, — нехотя достал из кармана мятый рубль Шеин. — Но я этого чмора кормить не буду!
— Поровну поделим, — решил за всех Тарасюк. — Мы же — мафия!
От неестественного, придуманного, заграничного этого слова ему вдруг стало весело, и он рассмеялся. Жарков и Шеин стояли рядом хмурые, но вскоре, один за другим, засмеялись и они, снимая нервное напряжение.
— Шеин, Тарасюк, Жарков! — раздался громкий окрик.
Троица обернулась на строгий знакомый голос. В стороне припарковался старенький интернатовский «пазик» с желтой табличкой «ДЕТИ» на лобовом стекле. Рядом стояла директриса интерната Виктория Петровна.
— Ну, что замолчали? Подойдите ко мне.
Прекратив смеяться, горбясь, непроизвольно втягивая головы в плечи, Шеин, Жарков и Тарасюк гуськом поплелись к автобусу. Сейчас они походили на нашкодивших школьников младших классов.
— Виктория Петровна, ну мы же ничего не сделали… — жалобно протянул Жарков.
— Знаю, знаю. Из милиции звонили. Сказали, «выпускаем ваших шутников»… Выдрать бы вас как сидоровых коз! Жаль, советское законодательство не позволяет.
— А шо они вам-то позвонили? — мрачно поинтересовался Шеин. — Мы ж взрослые давно.
— Взрослые… — вздохнула Виктория Петровна. — Кому вы нужны-то, кроме альма-матер своей? Ну-ка марш в автобус! Поедем к нам, хоть покормлю вас по-человечески, а там будем с каждым отдельно решать.
— А чего с нами решать? — вскинулся Тарасюк. — Работа…
— С работы-то вас поувольняли, — перебила директриса, — знаете, нет?
— Да и ладно, — улыбнулся Жарков. — А какое сегодня меню?
— Хорошо бы котлеты… — мечтательно подхватил Тарасюк.
Виктория Петровна не выдержала и отвернулась, чтобы спрятать подступившие слезы. Ей было безумно жаль этих грубых, глупых, непутевых и так на всю жизнь оставшихся детьми учеников.
— Будут вам котлеты. И макароны.
— И компот? — спросил Жарков.
— И компот, — вымученно улыбнулась женщина, судорожно борясь с желанием разреветься.
Жарков, за ним Тарасюк и Шеин весело полезли в автобус. Про свое самое ближайшее будущее они все поняли, а то, что будет потом, их сейчас попросту не интересовало.
* * *
У Чикатило тоже все складывалось благополучно. Он стоял возле РОВД в ожидании первого дежурства. Удостоверение дружинника открывало новые горизонты. Теперь он мог не собирать сплетни и не гадать о том, что затевают в милиции для поимки Ростовского потрошителя. Милиция первой расскажет ему об этом как своему добровольному помощнику.
Рядом с Чикатило стоял молодой веселый мужчина с фамилией Панасенко. Они уже успели познакомиться, и по всему выходило — должны были стать напарниками. Панасенко травил анекдоты, Чикатило слушал его вполуха и вежливо улыбался.