— Ира…
Овсянникова открыла глаза, увидела Витвицкого — и снова закрыла. Он сел на стул рядом с кроватью, взял ее за руку. Она едва заметно улыбнулась разбитыми губами, но глаза не открыла.
1992 год
На этот раз в зале суда было уже несколько телекамер, а журналисты стояли плотной стеной позади рядов кресел с участниками процесса. История про Чикатило пошла гулять по газетным страницам.
Сам герой желтых статей со скованными руками сидел в клетке, опустив голову. Но едва появились судьи и прозвучало: «Встать! Суд идет!», как Чикатило вскочил и, обращаясь к журналистам (только к ним!) громко сказал:
— Я хочу зробити заяву.
— Вы уже делали заявления. Достаточно, — попытался остановить его судья, а Чикатило уже говорил для журналистов, коверкая и перемежая мову русскими словами, но не обращая на это внимания:
— У нас вільна країна. Я сорок років на комуністів робил. Чесно робил. Верил у перемогу комуністичного ладу. А тепер виходить, все це була брехня.
— Вам не давали слова! Сядьте! — раздраженно бросил судья.
— Але найстрашніша брехня відбувається тут і зараз. Мене обвиняють у страшних вещах, тільки тому що я українець, — не слушая, кричал Чикатило.
Щелкали затворы фотоаппаратов, то и дело зал озаряли вспышки.
— Я вимагаю нового адвоката. Хочу щоб мене захищав українець! — бесновался за решеткой Чикатило.
— Какого адвоката? — не понял судья.
— Я вимагаю нового адвоката! — обрадованно завопил Чикатило. — Хочу того, якого мені виділив Народний Рух України. У Києві живе.
Судья старательно сдерживался — пресса в зале, как бы не опозориться на всю страну.
— Подсудимый, предъявите суду соответствующую бумагу либо дайте адрес вашего адвоката, чтобы с ним можно было связаться.
— Які бумаги? Яку адресу? Я не пам’ятаю адреси, я не молода людина, я не обязан все пам’ятати. Прокурори у вас тут без всяких адрес з’являються. Я вимагаю адвоката. Це моє конституційне право.
— Хорошо. Имя у вашего адвоката есть?
Чикатило замялся, но тут же нашелся с ответом:
— Шевченка! Степан Романович! У Києві живе.
Судья тяжелым взглядом посмотрел на Чикатило, ему уже все стало ясно.
— Подсудимый, вы ранее говорили, что Степаном Романовичем звали вашего якобы съеденного брата.
— Це інше! — заорал Чикатило, тряся прутья решетки. — Я вимагаю адвоката! Шевченка Степана Романовича!
— Я вижу в вашем требовании попытку затянуть судебный процесс, — негромко произнес судья, косясь на журналистов.
— Я не розумію, що ви говорите, — заявил Чикатило. — Я вимагаю адвоката і перекладача. Ви хочете мене заплутати. Мені потрібен перекладач на українську мову.
В зале поднялся шум, послышались выкрики. Судья вынужден был объявить перерыв.
Подавленный, невыспавшийся Витвицкий шел к зданию УВД, полностью погруженный в свои мысли.
— Капитан! — окликнул его Горюнов.
Витвицкий никак не отреагировал.
— Виталий Иннокентьевич! — Горюнов догнал Витвицкого, придержал за локоть.
— Доброе утро, Олег Николаевич, — хмуро глянув на Горюнова, сказал Витвицкий.
— Не очень-то оно и доброе, капитан. Там люди приехали по запросу Брагина. Инспекция по личному составу МВД. Будут искать источник утечки информации, через который потрошитель узнает о действиях милиции по его поимке и о ходе операции «Лесополоса». Угадай, кто у них первым в списке?
Витвицкий невесело улыбнулся:
— Не удивлен.
— Я понимаю, все на нервах, но прошу тебя, капитан, держи себя в руках, — попросил Олег Николаевич как-то очень по-свойски.
— Вы зря обо мне беспокоитесь.
— Я не о тебе беспокоюсь, а о деле.
Витвицкий помолчал, кивнул:
— Спасибо за совет, Олег Николаевич.
Полчаса спустя Витвицкий уже беседовал с двумя майорами из инспекции по личному составу. Впрочем, беседа больше напоминала допрос. Витвицкого вся эта ситуация сильно нервировала, и он хотел как можно скорее закончить разговор, но «товарищи майоры» никуда не торопились.
— Виталий Иннокентьевич, в начале работы вашей межведомственной группы вы много времени проводили в архивах, — говорил первый.
— Что значит «проводил»? — пожал плечами Витвицкий. — Я там работал…
— По чьей инициативе? — быстро спросил второй майор.
Витвицкий перевел взгляд с одного инспектора на другого, нахмурился.
— Что значит «по чьей инициативе»? Не очень понимаю вопрос.
— Кто вас туда послал? — уточнил первый майор.
Витвицкий снова вынужденно перевел взгляд с одного инспектора на другого, припоминая, что такая схема называется «перекрестный допрос».
— У вас же на руках документы. Там должен быть приказ начальника группы…
— Мы знаем, где и что должно быть, — жестко оборвал его второй. — Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, иначе мне придется поставить отметку в графе «Уклоняется от прямых ответов». Вы понимаете, что это значит в вашем случае?
И опять Витвицкий вынужден поворачивать голову.
— Да в каком «вашем» случае? — разозлился он. — Вы что, меня в чем-то подозреваете? Если да — предъявите обвинение! Я, в конце концов, тоже знаю законы.
— Вот именно что «тоже»… — хмыкнул второй майор.
Витвицкий опустил голову, перестав следить глазами за инспекторами.
— Вернемся к нашим вопросам. Итак, вы работали в архиве. Вы выносили оттуда какие-либо документы? — спросил первый.
— Что?! — вскинулся Витвицкий. — Нет, конечно. Это же должностное преступление. Только копии для работы.
— Кому вы передавали эти копии?
— Да много кому… Эксперту Некрасову, например.
Майоры переглянулись, второй сделал пометку, кивнул:
— То есть человеку, не входящему в группу и не имеющему допуска. А вам известно, что это нарушение внутреннего документооборота?
— Причем грубейшее нарушение, — подхватил второй.
Витвицкий еще ниже опустил голову и ничего не ответил.
Часть VI
1992 год
Чикатило ходил по камере, напряженно размышляя о своем положении. Он то и дело посматривал на лампочку под потолком, словно бы ожидая, что увидит там петлю. Затем взгляд Чикатило упал на раковину. Он подошел, открыл воду, намочил руки, встряхнул.
В двери заскрежетал ключ — за Чикатило пришли. Он замер, не поворачиваясь к двери. Губы тряслись, руки ходили ходуном.
— Подсудимый Чикатило, на выход! — без эмоций произнес начальник конвоя.
Взгляд Чикатило упал на брусочек мыла на краю раковины. Он быстрым движением схватил мыло, отломил кусочек и сунул в рот, после чего повернулся и пошел к двери, заложив руки за спину.
Овсянникова за пару дней, проведенных в больнице, стала чувствовать себя намного лучше. Она лежала в палате одна, на тумбочке в банке с водой стоял букет цветов, рядом высилась гора фруктов, сладости, банка сока — коллеги не забывали навещать Ирину.
В палату вошел Витвицкий.
— Здравствуй.
Овсянникова с трудом улыбнулась разбитыми губами. Витвицкий сел рядом, посмотрел на сок, апельсины, цветы, выпечку на тумбочке. Овсянникова перехватила его взгляд.
— Это ребята заходили. Вот, принесли…
— А я прямо с допроса, без ничего… — виновато развел руками Витвицкий.
— И слава богу, мне этого на год хватит, — Ирина говорила тихо, с трудом.
— Шутишь — это хороший признак! — улыбнулся Витвицкий.
— Виталий, я сегодня ночью никак не могла уснуть, все думала… — перебила его Овсянникова. — Ты мог бы посмотреть в деле об убийстве…
— Не мог бы! Меня отстранили от работы! — почти выкрикнул Витвицкий, но тут же спохватился. — Извини. Не хотел говорить… Просто… В отношении меня инициировано служебное расследование.
— А я… я потеряла ребенка, — тихо и горько сказала Ирина.
Витвицкий посмотрел на Овсянникову с жалостью и сочувствием, снял дрожащей рукой очки, снова надел, опять снял…
— Ира… — он помолчал и вдруг рассердился. — Это потому, что ты меня не послушала! Я же говорил, не нужно этих ночных дежурств!
Овсянникова приподнялась на локте, прохрипела в ответ:
— Ты вообще слышишь, что говоришь? Да я, может быть, подобралась к нему ближе всех! Была в одном шаге! А ты обвиняешь меня… — Она заплакала. — Меня, а не его!
Наступила звенящая тишина. Овсянникова уткнулась лицом в подушку, плечи ее вздрагивали.
— Я хочу, чтобы ты уволилась из органов, — тихо сказал Витвицкий. — Ты слышишь? — Он сделал паузу и закончил. — Я боюсь тебя потерять.
Овсянникова оторвала мокрое от слез лицо от подушки. В ее глазах была злость и даже ненависть.
— «Я хочу», «я боюсь»… — Она закашлялась, но быстро совладала с собой и с необычайным напором продолжила. — «Я», «я», «я»… А меня ты спросил?! Обо мне подумал?! Виталик нашел себе любимую игрушку и боится ее потерять, да? Как в детском садике, да?! А это не садик, это жизнь! Это он убил нашего ребенка… Он убивает детей даже на расстоянии. Я уснуть теперь боюсь… Потому что, когда засыпаю, слышу, как он плачет!
Витвицкий, раздавленный этим эмоциональным напором, непонимающе моргал.
— Кто плачет, Ира?
Овсянникова осеклась, откинулась на подушку, закрыла глаза.
— Уходи, — тихо сказала она.
1992 год
Чикатило сидел в клетке, подслеповато щурясь, и слушал судью. В зале было битком народу и еще больше прессы и камер.
— …И рассмотрев все обстоятельства дела, суд вынес приговор в отношении гражданина Чикатило Андрея Романовича… — звучно читал судья, не глядя по сторонам.
Чикатило внимательно посмотрел на судью, затем перевел взгляд на объективы камер, и губы его растянулись в некоем подобии улыбки. Чикатило украдкой начал жевать мыло, которое держал все это время за щекой.
— Подсудимый, встаньте! — голос судьи зазвенел. — Сейчас будет оглашен приговор по вашему делу…
Чикатило встал, покачнулся, ухватился за прутья решетки, прижался к ним и закричал: