— Ира…
Она подошла ближе, остановилась. Он бросился к ней, обнял. Ирина не оттолкнула. Он улыбнулся этому, попытался поцеловать, но она чуть отстранилась.
— Его поймали, да? — спросила тихо и просто.
Виталий расправил газету, показал заголовок. Ира прочла, снова смяла газету, с ненавистью швырнула в урну.
Витвицкий растерянно глядел на любимую женщину, не зная, чего от нее теперь ждать. Ира посмотрела на него и грустно улыбнулась:
— Пойдем домой.
14 февраля 1994 года
— Осужденный Чикатило, прямо, — холодно скомандовал конвоир.
Чикатило переступил порог и вошел в большую комнату. У стены стоял стол, за ним сидели офицер охраны и врач. Присутствие последнего добавило Чикатило тревоги.
Прокурор и конвоиры вошли следом. Тихо хлопнула дверь. Прокурор прошел вперед и присоединился к сидящим за столом.
Чикатило по-прежнему стоял посреди комнаты, не зная, как себя вести.
— Осужденный Чикатило, вы подавали прошение о помиловании на имя президента Российской Федерации Ельцина Бориса Николаевича, — официально-монотонно забубнил прокурор.
— Подавал! — оживился Чикатило. — Мне не хочется уходить из жизни, оставлять мою жену — подругу тяжелых многих лет, больную, беспомощную, она не переживет. Три года пытаются внушить мне и всему мировому общественному мнению, что Чикатило — преступник, насильник, убийца, людоед…
Сидящие за столом переглянулись, офицер охраны поморщился. Чикатило вошел во вкус и говорил теперь уверенно, с напором, будто перед журналистской камерой:
— Без всяких фактов и доказательств! В погоне за сенсацией никто не замечает голословных, надуманных утверждений. Содержат меня, больного человека, в камере смертника, по сфабрикованному делу, без суда и без следствия…
— Довольно! — громко оборвал его прокурор. — Вам отказано в помиловании.
Слова ударили по ушам, Чикатило пошатнулся. Этого не могло быть, он ведь все сделал правильно… И его интервью… Журналисты — четвертая власть… Эта девушка… Алена… Она же обещала, что все сработает.
Чикатило снял очки, заморгал часто-часто и опустил голову.
— Это немыслимо. Моя трагедия совпала с кризисом коммунизма. Я — жертва и орудие этого монстра, — заговорил он с тихим возмущением, с каждым словом все больше распаляясь, повышая голос. — Мне обещала четвертая власть! Свободная пресса! Прошу реабилитировать моих деда и отца, отменить мой смешной приговор тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года на три месяца тюрьмы за хищение того, что украли другие. Моя жизнь связана с жизнью страны! Мы — мирные люди! Не ждали агрессии Наполеона и Гитлера, но ответили партизанщиной.
Сидящие за столом снова переглянулись. Прокурор встал.
— Чикатило, хватит! — И бросил конвою: — Проводите его.
— В Москву? — с надеждой спросил Чикатило.
— Выполняйте! — проигнорировав вопрос, приказал конвоирам прокурор.
Конвоиры молча вели его по коридору, кажущемуся бесконечным. Он шел, едва переставляя ноги, а в голове крутилось по кругу, словно на заевшей пластинке:
Меня травили, преследовали, как бешеного волка, десятки лет от рождения. Меня изгнали из работы, из жилья — на вокзалы, в электрички, в лесополосы!
Чикатило шаркал по коридору. Впереди у стены стояла симпатичная девушка. Конвоиры словно бы не видели ее. Но он видел совершенно точно. И она его видела. Когда Чикатило провели мимо, девушка не сказала ни слова, молча проводила его взглядом.
Я предупреждал всех: «Спасите, помогите». Но ассирийская мафия доконала меня. Вынудила меня перейти к партизанским методам защиты, против всех, кто шел в партизанский лес, преследовал меня, всех агентов мафии я направлял как «языков» к командиру партизанского отряда. Я защищал свою честь и свою хату на баррикаде до последнего…
У стены стоял мальчик. Кажется, его звали Валера.
— А мы скоро придем? — спросил он Чикатило, когда они поравнялись.
Осужденный не ответил, в его голове звучало:
Прошу перевести меня в Москву! Туда, где можно говорить правду о моем странном, сенсационном деле! Я хочу написать мемуары о моей трагической жизни, чтоб встретиться со специалистами — юристами, сексопатологами, психиатрами! Вызовите прессу! Это произвол!
Чикатило подвели к тяжелой металлической двери. Лязгнул засов, дверь распахнулась. Он уперся, обернулся на конвоиров:
— А вы?
— Проходите, — отстраненно произнес сопровождавший его и конвоиров офицер.
— Да? Я… Я иду, — забормотал Чикатило и вдруг снова обернулся, почти закричал, неожиданно резко. — А вы?!
— Прямо! — скомандовал холодно один из конвоиров. — Осужденный, выполняйте!
Чикатило замешкался, снова с надеждой поглядел на офицера, будто искал у него защиты, будто хотел сейчас услышать от него другое решение.
Конвоир подтолкнул Чикатило в распахнутую дверь, второй начал закрывать дверь. Но Чикатило вдруг резко развернулся и заорал через приоткрытую дверь высоким истеричным голосом:
— Почему меня не помиловали? А мораторий на смертную казнь? У нас свобода!
Конвоиры навалились на дверь.
— Где журналисты? — Чикатило забарабанил кулаками по гулкому железу. — Почему нет журналистов?! Я хочу сделать заявление!
Под натиском конвоиров дверь закрылась, лязгнул засов.
Чикатило затравленно обернулся. В расстрельном кабинете — небольшом помещении два на три метра — не должно было находиться никого, кроме него. Но почему-то он увидел перед собой мальчишку с косо повязанным пионерским галстуком. Он увел его с железнодорожной платформы, чтобы показать щенка овчарки. Кажется, мальчика звали Сережа…
Сейчас Сережа смотрел на него с превосходством.
— Струсил? — спросил он с насмешкой. — Трус-трус, белорус, на войну собрался…
Чикатило обернулся и снова принялся стучать в дверь:
— Откройте! Вы не имеете права! Я буду на вас жаловаться лично Ельцину Борису Николаевичу! Он демократ, он меня помилует! Откройте!
Но в коридоре стояла гробовая тишина. Чикатило отшатнулся от двери, сделал шаг назад, завертелся, заозирался, оглядывая крохотное пространство комнаты. Кроме двери, через которую он вошел, здесь была еще одна металлическая дверь с маленьким железным окошком.
Это была последняя надежда. Чикатило бросился ко второй двери, принялся пинать, бить по ней кулаками.
— Откройте! — кричал он, срывая голос. — Откройте! Выпустите меня! Сохраните мне жизнь!
Словно услышав его, железное окошко в двери распахнулось, и Чикатило увидел направленный на него ствол пистолета. Он перестал кричать и замер, словно прикинувшееся мертвым насекомое, как делал всегда в минуты опасности.
В звенящей тишине раздался еле слышный щелчок — пистолет сняли с предохранителя. Рядом с Чикатило возникла, выступив из темноты, девушка в модном пальто:
— Вам плохо? — спросила заботливо. — Может, «Скорую» вызвать?
— Нет, — отозвался с другой стороны звонкий мальчишеский голос.
Чикатило обернулся. Мальчик стоял рядом, улыбался, держа в руке удочку и бидончик:
— На электричку опоздаю — мамка заругает. Она велела, чтобы я к обеду был, а то больше не отпустит.
Чикатило затравленно завертелся. Перед глазами замелькали лица.
— Батьку я сроду не видела, а мамка на ферме работает, в Божковке, — увлеченно рассказывала девушка-бродяжка. — Ну деревня такая под Белой Калитвой. Я, как школу окончила, поступать сюда поехала, в это… в училище, ГПТУ которое. Но там общага как тюрьма, а я свободу люблю. Шевели мослами, дядя Андрейка, трубы горят.
— Извините, у вас двух копеек не будет? — заискивающе спросил Саша. — Мне мамке позвонить надо…
— Хорошее сегодня пиво. Свежее, — раздался над самым ухом голос Мальвины.
— Вы сказали — Ил-2? А мы с пацанами модель Пе-8 строим.
— О, господи… Извините… Я бог знает, что подумала…
Звучали из темноты голоса, мелькали лица. Почему все они пришли к нему в этот последний момент? Зачем? За что? Так не бывает!
— А вот и бывает! — улыбалась Леночка Закотнова. — Дедушка Андрей, если хочешь знать, может мне сто тыщ жвачек подарить.
Он не услышал выстрела — просто перестал видеть, ощущать, думать. Перестал быть живым. И в этот момент где-то очень далеко, на грани угасающего слуха, простучали колеса, а потом раздался протяжный, тревожный гудок электрички…
Конец
Послесловие
Эта книга, как и первая ее часть, далась нам непросто. Работать над ней было тяжело: трудно писать на подобные темы. Трудно, но нужно. Нас часто спрашивают: «Зачем?» Объясним: это тоже страница нашей истории. Да, страница мрачная, жуткая, но история не бывает правильной или неправильной, и сделать вид, что такой страницы в ней не было, — значит, неминуемо прийти к ее повторению.
А повторять такое нельзя.
Первая книга «Чикатило. Явление зверя» вышла год назад. За этот год нам часто говорили, что, затрагивая такую тему, авторы плодят зло. Это не так. К большому нашему сожалению, с 14 февраля 1994 года, дня, когда приговор Андрею Чикатило был приведен в исполнение, — зла в мире не стало меньше. Более того, зло научилось самооправданию. Зрителю показывают Ганнибала Лектера, и он сопереживает кровавому маньяку, тая перед харизмой Энтони Хопкинса. Зрителю показывают Декстера, объясняя, что он хороший человек. Да, кровавый убийца, но убийца с принципами, и зритель понимает маньяка и принимает его. При этом даже не замечает, что начинает оправдывать зло, ведь оно вроде как ненастоящее, выдуманное.
В нашей книге зло не выдумано, оттого оно страшнее, оттого сильнее бьет по нервам. Но мы не оправдываем зло, просто говорим о нем честно, откровенно, открыто. И история наша не о зле, а о честных, хороших людях, которые со злом этим боролись.
Нас часто спрашивают о некоторых несоответствиях между нашими героями и реальными людьми, участвовавшими в описываемых событиях. Напомним, что книга, которую вы держите в руках, — художественное произведение. Образы как жертв, так и милиционеров имеют реальные прототипы, но являются в большей степени собирательными. Все фамилии изменены, и сдел