Затем Чингисхан официально подтвердил, а курултай ратифицировал назначение Угэдэя преемником. В действительности, по его мнению, ни один из сыновей не был достойным наследником и не обладал для этого всеми необходимыми великому хану качествами: военной искушенностью, стойкостью, силой воли, энергией, пониманием человеческой натуры, политической интуицией. По отдельности у каждого сына имелись те или иные способности: Джучи был человеком великодушным, либеральным и творческим; Джагатай отличался жесткостью, несгибаемостью воли, беспощадностью и даже определенной кровожадностью; Толуй обладал несомненным даром полководца, а Угэдэй был проницательным, доброжелательным и тонким политиком, знатоком человеческой психологии. Никто из них не был идеальным кандидатом; наилучшим оказался Угэдэй[1863].
На курултае Угэдэй сказал, что исполнит волю отца, но сомневается в том, что его собственные сыновья обладают способностями управлять империей. Чингисхан ответил, что не должно быть наследственных правителей, их должен избирать курултай на основе реальных достоинств. Если так и было на самом деле, то Чингисхан явно выбивался из традиций своего времени. В Монголии той эпохи можно было насчитать четыре варианта наследования. Один из них можно было бы назвать побочной линией наследования, когда младший брат наследовал старшему брату, и в таком случае претендентом мог стать Тэмуге. Другой известный вариант — право первородства, отдававший пальму первенства Джучи и его потомкам. Прямо противоположный подход — давняя монгольская традиция наследования титула младшим сыном: тогда следующим ханом должен был стать Толуй. И наконец, Чингисхан в роли нового типа деспота мог сам выдвинуть кандидатуру преемника и создать иной династический прецедент[1864]. Надо заметить, что Чингисхан не избрал ни один из этих вариантов и не дал никаких указаний для будущих поколений. Он просто-напросто объявил Угэдэя как наиболее подходящую кандидатуру, не выдвинув сколько-нибудь удовлетворительных логических или «философских» обоснований и оставив разрешение этих проблем будущим курултаям, характер и состав которых даже не обсуждался, что, собственно, и послужило причиной неизбежной фракционности и формирования условий для гражданской войны. Если кто и заронил семя раздора, то это, похоже, сделал сам великий хан[1865].
В конце июля 1227 года, когда переговоры о капитуляции Чжунсина практически завершились, а массовая резня в городе вот-вот должна была состояться, Чингисхан почувствовал себя совсем плохо: он вызвал к себе сыновей и самых доверенных советников и полководцев. Есуй и Толуй объявили монголам, что у хана лихорадка, но элита знала, что хан при смерти. Верховное военное командование хотело временно вывести войска из Си Ся, но Чингисхан даже приподнялся в постели, чтобы отменить приказ, пригрозив, что это лишь даст тангутам повод для надежд. Сыновьям он еще раз объяснил порядок наследования и характер построения империи, сказав с грустью: «Жизнь коротка. Я не смог завоевать весь мир. Вам предстоит сделать это»[1866].
Чингисхан повелел обустроить новую столицу Каракорум не возле Бурхан-Халдун, что напоминало бы об ограниченном, местечковом характере монгольского менталитета, а у сакральной горы Отюкен-Йыш в долине реки Орхон, чтобы акцентировать внимание на богоданности его статуса как властелина мира и, как следствие, неизбежном осуждении на смерть любого, кто посмеет не повиноваться монголам[1867]. В отношении тангутов великий хан выразил пожелание, чтобы исполнение его прежнего наказа «убить их всех» было ограничено рамками царской семьи, тангутской знати и военного персонала: массовое убийство могло дать миру неверный сигнал, будто Чингисхан испытывал особую ненависть к буддизму (тангуты были буддистами), а он стремился насаждать образ религиозной толерантности монголов[1868].
Толуй и его полководцы получили последние наставления по поводу завершающей стадии завоевания империи Цзинь. Нет никаких сомнений в том, что западные подходы к провинции Хэнань труднодоступны: в укрепленных городах-крепостях размещены превосходные войска; кроме того, они защищены рекой Хуанхэ с севера и горами Циньлинь с юга. Тем не менее наступать надо с юга, из верховий реки Тан в провинции Хэнань. Конечно, это территория принадлежит династии Сун, что означает и неизбежность войны с сунцами, но если строго придерживаться данной стратегии, то Кайфын уже падет к тому времени, когда сунцы успеют провести мобилизацию. А поскольку их главный враг — Цзинь — будет уничтожен, то и сунцы, возможно, проигнорируют вызывающее поведение монголов[1869].
Самые подробные наставления касались предания смерти Моди и тангутской царской семьи. Тангутского правителя вначале надлежало удостоить почетного титула, прежде чем казнить, и не только для того, чтобы поубавить враждебность буддистов. Согласно верованиям монгола, «добродетели», почести и лавры повергнутых врагов добавляют ему могущества в загробной жизни; более того, душа казненного и удостоенного особых почестей человека превращается из злого духа в доброго заступника и покровителя. Полагают, что в числе причин, побудивших Чингисхана дать приказание массового убийства, неумеренного даже по ханским стандартам, было и желание застраховаться на случай кончины: чем больше будет убито тангутов, тем многочисленнее будет почетный эскорт в жизни после смерти[1870]. Когда Мо-ди и его семью доставили в лагерь Чингисхана, великий хан уже был мертв, но они не знали об этом. С ними поступили особенно немилосердно: их не допустили к императору, заставив стоять у входа в юрту и разговаривать через некую занавешенную решетку[1871]. Их приговорили к смерти и казнили, как сообщают хронисты, разрубив мечами на куски.
Смерть человека, уже воспринимавшегося завоевателем мира, вызвала эмоции на грани суеверного страха и благоговения: людская природа устроена так, что не может согласиться с тем, что и великие деятели могут умереть обыкновенным или даже банальным образом. Поэтому начали распространяться самые невероятные слухи. Одни утверждали, что хана погубила эпидемия тифа, поразившая монгольскую армию. Однако к августу 1227 года эпидемия прекратилась, и между смертью хана и самым опасным периодом инфекционного заражения прошло достаточно много времени, что полностью исключало возможность такого исхода[1872]. Маловероятной представлялась и версия смерти от малярии; еще менее правдоподобным было разъяснение монгольского шамана, усмотревшего главную причину в «колдовстве». С другой стороны, монах Карпини, посетивший монгольский двор в сороковых годах XIII века, доказывал, что хана сразила молния: путешественник явно основывал свое предположение на суеверных страхах монголов, особенно боявшихся этого природного явления[1873]. Тангуты, якобы завладевшие черепом великого хана, не менее убежденно утверждали, будто Чингисхан умер от септицемии (сепсиса) крови после ранения стрелой в ногу: это была очевидная мутация реального события, произошедшего в 1212 году, когда хан был ранен стрелой во время кампании против цзиньцев.
Но самой дерзновенной была легенда тангутов о том, что Чингисхан затащил в постель жену тангутского правителя Кюрбелдишин[1874], и она нанесла смертельную рану его гениталиям. К несчастью для авторов этой былины, она является копией мифа (кстати, более правдоподобного) об Аттиле, убитого именно таким образом. Дабы скрыть «срам» происшествия, гунны придумали историю о том, что Аттила скончался из-за безостановочного носового кровотечения. Согласно источникам, тангутскую царицу казнили вместе с супругом, и они появились в лагере Чингисхана после его смерти. С учетом этого обстоятельства сочинители слухов несколько изменили постельную версию кончины великого монгольского хана. В новом варианте легенды безымянная тангутская красавица-патриотка принесла себя в жертву: она вложила во влагалище стекло или стальное лезвие, из-за чего Чингисхан истек кровью. Естественно, полностью отсутствуют физиологические описания самой процедуры[1875].
В сравнении с легендами и мифами менее эффектна, но более вероятна смерть из-за последствий падения с коня. Известно, что тяжелые падения, вызывающие повреждения внутренних органов, провоцируют возникновение карцином, а некоторые описания сцен у смертного ложа, приводимые источниками, указывают на возможность заболевания раком. Какая-либо определенность в таких случаях вряд ли достижима. Умный и эрудированный Игорь де Рахевильц отмечал: «Действительные причины смерти Чингиза неизвестны; без сомнения, они не были известны большинству людей в его время (за исключением узкого круга приближенных хана), о чем и свидетельствуют противоречивые сообщения наших источников»[1876].
Неясность, присущая отображению основных событий в жизни Чингисхана в источниках или в последующих трудах историков, характерна и для установления даты его смерти. У нас имеется в наличии несколько вариантов: 16, 18, 25 и 28 августа 1227 года[1877]. Еще больше неопределенности связано с местом погребения. Если верить Рашиду, то, похоже, монгольская знать игнорировала последнюю волю хана: рассказывали, будто однажды, незадолго перед смертью, он отправился на охоту и, обратив внимание на одинокое дерево где-то в горах Люпаньшань, распорядился, чтобы его похоронили именно здесь