, — ничего такого не сделал для оправдания титула. Его происхождение вряд ли отличалось от родословной вожаков «красных курток», а сам он был типичным оппортунистом или, как отмечалось в источниках, «хамелеоном, способным менять цвет кожи, чтобы и пережить превратности судьбы, и чем-нибудь поживиться»[1997].
На этот раз Угэдэй был доволен Субэдэем и его соратниками. К своему ужасу, цзиньцы вдруг поняли, что не армия Толуя, против которой они нацелили все свои действия, была главной силой; это была хитроумная уловка монголов; на них теперь надвигался Джаггернаут Угэдэя и Субэдэя. Каким-то образом цзиньцам удалось собрать армию, по некоторым сведениям, численностью 110 000 человек под командованием Ваньянь-И. Три монгольские армии соединились в эйфории на местности возле современного города Юйчжоу. Они торжествовали после сокрушительного разгрома цзиньцев, когда Субэдэй смог занять позиции между цзиньской армией и Кайфыном. Загнанная в ловушку армия Ваньяня-И, последняя надежда цзиньцев, подвергалась методичному и беспощадному уничтожению. Это была и последняя битва полномасштабной цзиньской армии с монголами[1998].
После сражения Ваньяню-И было предложено сохранить жизнь в обмен на согласие служить монголам, но он отказался, сославшись на то, что не может поступиться своей честью и достоинством. Он попросил лишь об одном одолжении: разрешить взглянуть на великого Субэдэя. Его представили воину-ветерану, которому уже было за пятьдесят лет. Наблюдая за казнями, Субэдэй слушал со скучающим видом панегирики Ваньяня, вроде того, что по велению судьбы, а не случая, рождаются завоеватели, подобные Субэдэю. Монгольский полководец, не отличавшийся учтивостью, не проявил никакого интереса к похвалам цзиньца и приказал увести его для отсечения головы[1999].
Участь цзиньцев, казалось, теперь была предрешена. После кампании Толуя на западе вряд ли оттуда могли прийти подкрепления. Если войска и не были деморализованы, то они просто-напросто не могли противостоять монголам: у них оставалось самое большее 20 000 лошадей[2000]. Монголы заблокировали все пути для отхода. Когда Ай-цзун наконец понял, что три монгольские армии идут на него, он послал своих людей открыть плотины на Желтой реке и затопить земли вокруг города, но они опоздали: монголы предвидели такое развитие событий и заняли дамбы. Поскольку уже все войска были спешно переброшены в Кайфын, где кризис достиг своего апогея, у императора не оставалось надежд на подкрепления и освобождение. Все знатные семьи, остававшиеся в усеченной империи после 1227 года, эмигрировали в безопасные пределы Сунского царства[2001].
Оставались в запасе только самые крайние, чрезвычайнее меры. Очень слабые надежды возлагались на вмешательство Сун. Ай-цзун написал Сунскому двору очевидные предостережения: в случае победы монголы обратят внимание на территории южнее Янцзы. Но сунцы немилосердно пренебрегли воззванием о помощи, даже издевательски напомнили цзиньцам об их претензиях на феодальный сюзеренитет над династией Сун[2002]. Можно было еще рассчитывать на заболевание, которое могло поразить монголов. Перед завоевателями стояла непростая задача: в Кайфыне проживали почти миллион человек[2003]. Они были полностью обеспечены чистой водой, жаропонижающими медикаментами, чего не имелось у монголов, тогда как провинция Хэнань была рассадником чумы, дизентерии, холеры и оспы[2004]. Может быть, природа сотворит то, что не в состоянии сделать цзиньцы. С приближением летней жары Угэдэй и Толуй отошли на север, оставив Субэдэя довершать истребление цзиньцев — брать Кайфын[2005].
Если цзиньцы действительно молили судьбу, чтобы она поразила монголов, и их молитвы были услышаны, то пострадали не Субэдэй и не войска, осаждавшие город, а сам архитектор злого рока — Толуй. Когда Угэдэй и Толуй направлялись к монгольской границе, хан внезапно и тяжело заболел и находился почти при смерти. Шаманы «объясняли», что им завладели водяные духи и он исцелится только тогда, когда его заменит искупительная жертва. Толуй, любивший брата больше жизни, предложил себя в качестве такой искупительной жертвы. Затем он выпил чашу воды, над которой шаманы произносили заклинания, занемог и вскоре умер.
Так излагается это трагическое событие в «Тайной истории»[2006]. Джувейни предлагает другой вариант: Толуй, закоренелый выпивоха, перебрал во время массовой попойки, получил алкогольное отравление и умер, три дня агонизируя и мучаясь страшными болями, в возрасте 40 лет[2007]. Однако существует и третья теория, которую отстаивают некоторые авторитетные историки. Она основана на допущении того, что уже действовала эндемическая фракционность, впоследствии разрушившая единую империю Чингисхана, и Толуя отравила тайная клика заговорщиков, возможно, состоявшая из потомков Джучи[2008]. Всем степным кочевникам было присуще втайне использовать яды медленного действия. Они брали яд у монгольских змей, которые в изобилии обитали в районах вокруг озера Байкал. Яд выдавливался из зубов змеи на тарелку и хранился в высушенном виде до нужного момента. Яд приготавливался обычно осенью, его эффективность варьируется от сезона к сезону, и наибольшую силу он имеет осенью[2009].
Какими бы ни были причины смерти Толуя, она губительно подействовала на Угэдэя. Он не мог забыть, как умирал брат, и, когда напивался, плакал, ругая себя последними словами. В знак особого уважения к покойному он назначил Сорхохтани, жену Толуя, старшим административным смотрителем империи, и в этом качестве она добивалась продвижения по службе для сыновей Мункэ, Хулагу, Ариг-буги и Хубилая (впоследствии знаменитого императора Китая)[2010].
Субэдэй тем временем ужесточал блокаду Кайфына. Осада формально началась 8 апреля 1232 года. Партия мира, организовавшаяся в городе, посылала свои сигналы монголам, но 24 июля партия войны зарубила на корню любые возможности для сближения, убив монгольского посла и его сопровождение, прибывшее для обсуждения условий, а этот печальный исход мог означать только одно: война не на жизнь, а на смерть, кровопролитная и беспощадная. В любом случае, в ситуации, когда Угэдэй и Субэдэй находились на удалении друг от друга, координация командования была скомкана. Угэдэй предложил условия капитуляции без первоначального требования к императору отказаться от своего титула, но обязывавшие выплатить финансовую контрибуцию, отправить заложников из всех ведущих цзиньских семей и выделить чуть ли не легион красивых юных девиц. Поскольку Ай-цзуну позволялось сохранить титул, то он с готовностью согласился на все условия. Однако Субэдэй не пожелал ослаблять тиски блокады: он объяснил, что хан приказывал взять город осадой и свой приказ не отменял[2011]. Ай-цзун уже написал Угэдэю о согласии с условиями и совершенно неблагоразумно запретил своим воинам стрелять в монголов, чтобы не сорвать зыбкий переговорный процесс. Цзиньцы были сбиты с толку странным приказанием императора, в еще большее смятение они пришли, когда Субэдэй продемонстрировал, что он не заинтересован в мире. В своих дворцовых покоях Ай-цзуну оставалось лишь злобно возмущаться двуличием монголов[2012].
Осада продолжалась, но до взятия города было еще далеко. Кайфын состоял из двенадцати теоретически неприступных башен, в которых размещались войска численностью 60 000 человек (40 000 гарнизонных ветеранов и 20 000 молодых новобранцев). Для выравнивания тактических возможностей Субэдэй приказал возвести валы на высоту крепостных стен, поручив строить их пленным, чтобы они приняли на себя шквал стрел защитников крепости. Шестнадцатидневная бомбардировка крепости, сопровождавшаяся немыслимыми человеческими жертвами, не сломила моральный дух цзиньцев, и Субэдэй решил сделать передышку, чтобы обдумать дальнейшие действия. Монголам повезло: Субэдэй отвел войска тогда же, когда в городе вспыхнула эпидемия чумы; она свирепствовала пятьдесят дней и унесла многие тысячи жизней[2013]. Все больше цзиньских генералов скрытно перебегали к монголам, но они сами себя лишали шансов выжить, отказываясь преклониться перед Субэдэем или образами Чингиса. Один из таких честняг, Чжэн Хэшун объяснил свое поведение тем, что не желает, чтобы его считали предателем императора. Монголы отрезали ему ноги за отказ совершить преклонение и распороли рот до самых ушей. Своей стойкостью и дерзновенной непокорностью он поразил даже палачей. Один из монгольских командующих сказал жертве истязаний: «Доблестный воин, если тебе суждено возродиться, то знай, что ты возродишься одним из нас»[2014].
Субэдэй возобновил осаду в сентябре 1232 года с применением баллист, требушетов и даже черного пороха; утверждают, будто это был первый известный в истории случай использования огнестрельного оружия в крупном сражении. Осада прославилась и широким применением огнеметов и примитивных ракет. Китайцам принадлежит изобретение так называемого «огненного копья». Из шестнадцати склеенных слоев твердой бумаги свертывались трубки, заполнявшиеся смесью древесного угля (использовалась только древесина ивы), металлических обрезков, порошкового фарфора, серы и азота; трубки затем крепились к копьям. Солдаты, вооруженные этими трубками, носили с собой железные ящички с горящими угольками, которыми они воспламеняли «огненные копья», изрыгавшие пламя длиной до девяти футов