Наконец осознав трагичность ситуации по рыдающим женам и наложницам, Ай-цзун попытался сбежать, воспользовавшись каналом, но быстро понял, что и этот путь перекрыт монголами[2032]. Вернувшись в город, он увидел первые языки пламени, загоравшиеся в предместьях. Чувствуя, что близок конец, он повесился, предпочтя смерть позорному плену или гибели от руки палача. Поначалу Субэдэй не поверил, что император мертв, пока перед ним не положили мертвое тело и отрубленную голову[2033].
Так печально оборвалась жизнь последнего цзиньского императора, а вместе с нею и закончилась династия цзиньцев-чжурчжэней, просуществовавшая почти сто двадцать лет. Цзиньцы сражались стойко и мужественно двадцать три года, оказав монголам самое жесткое до сего времени сопротивление. Но и монголы продемонстрировали все на что способны. Один историк написал: «Ни одна степная держава еще не боролась с таким упорством и желанием против династии, столь твердо упрочившейся и способной к самозащите»[2034].
С неизбежностью альянс победоносных союзников распался. В благодарность за помощь Угэдэй разрешил сунцам закрепиться на юго-востоке Хэнаня, но император Сун пожадничал, напал на монголов и даже на короткое время в июле — августе 1234 года захватил и удерживал Кайфын и Лоян, пока его оттуда не выгнали[2035]. На великом курултае 1235 года Угэдэй объявил о кампании по завоеванию Сун. Вначале она проходила успешно. На сунцев одновременно двинулись три армии: одну из них возглавлял Годан[2036], сын Угэдэя, другой командовал Кучу, тоже сын Угэдэя, а третью вел Чаган.
Когда монголы ушли из Хэнаня в 1234 году, сунцы подумали, что они побоялись сразиться с их сильными армиями. В действительности монголы отвели войска из-за голода. Вторгнувшись в Хэнань, сунцы сами начали голодать и в ослабленном состоянии не могли выстоять против монголов, когда те предприняли контрнаступление, выдворив сунцев из Хэнаня и нанеся им тяжелые потери[2037]. Монгольские армии дошли до Хуанчжоу (возле современного Уханя на реке Янцзы), но не смогли удержать то, что завоевали. К 1239 году война выдохлась, потому что внимание Угэдэя отвлекли другие дела. В сороковых годах XIII века в Монголии сложилась предгрозовая ситуация, чреватая гражданской войной и исключавшая проведение серьезной военной кампании против империи Сун, и лишь в 1279 году после двадцати лет напряженной борьбы император Хубилай стал полноправным правителем единого Китая[2038].
К грандиозным успехам монголов в Китае и Иране следует добавить и окончательное покорение Угэдэем Кореи. Как мы помним, после смерти Мухали в 1223 году Корея попыталась сбросить монгольское иго. Чингисхан, занятый другими, более неотложными проблемами, не обратил особого внимания на события, происходившие в далеком крае за рекой Ялу. Даже убийство послов в 1224 году — официально якобы бандитами, а на самом деле переодетыми корейскими воинами — не побудило хана к тому, чтобы послать новую экспедицию. Монголы терпели до 1233 года и вялотекущее восстание Пусянь Ваньну в Маньчжурии.
Корея не смогла в полной мере воспользоваться свободой, предоставленной чрезвычайной загруженностью Чингисхана в других географических регионах: с 1223 года, именно после смерти Мухали, ее побережье стало подвергаться постоянным, масштабным и наглым налетам японских флибустьеров, не проявлявших активности все предыдущие сто лет. Ущерб, наносимый разорительными набегами пиратов, ослаблял могущество корейского государства и затушевывал опасность монгольской проблемы[2039]. Однако Угэдэй, взойдя на ханский престол, сразу же повелел начать полное завоевание Кореи и направил на полуостров значительные войска во главе с генералом Сартаком (не путать с более знаменитым сыном Батыя, носившим такое же имя).
В 1231 году монгольские войска двинулись по Корее, как обычно, опустошая все на своем пути, убивая мужчин старше 10 лет, захватывая женщин и детей и распределяя их между солдатами; интервенция к тому же спровоцировала восстание рабов[2040]. Корейцы знали смертоносность монгольских стрел, но теперь на них обрушилось еще более губительное новейшее оружие, в том числе и новый вариант огнемета, в котором использовался жир, усиливавший извергавшееся пламя и затруднявший его тушение[2041]. Кровавый террор охватил земли от Пхеньяна до Кэсона; корейский правитель Коджон бежал на остров Канхвадо (располагается западнее Сеула) и пребывал там следующие тридцать лет. Монголы потребовали огромные репарации за свой уход: бессчетное количество золота, серебра, жемчуга, пушнины, 20 000 лошадей и заложников в качестве гарантов хорошего поведения корейцев в будущем[2042]. Монголы затем переправились через реку Ялу обратно в Маньчжурию, чтобы усмирять восстание, оставив в Корее наместников и политических комиссаров надзирать за исполнением предписаний Угэдэя. Но Сартак внезапно умер, и его смерть, похоже, способствовала возрождению движения сопротивления. Множились партизанские отряды, боевики убивали монгольских чиновников, буддистские монахи развернули ожесточенную антимонгольскую пропаганду[2043]. Нестабильности добавлял и ежегодный отвод небольшой монгольской оккупационной армии на зимнюю охоту в Маньчжурию[2044].
Угэдэй, возмущенный неспособностью своих эмиссаров навести порядок в Корее, на великом курултае в 1235 году объявил об организации новой экспедиции, чтобы навсегда усмирить полуостров. Огромную армию теперь возглавили генерал-тангут Багатур и второй командующий Хон Бок-вон, корейский перебежчик: они получили наставления уничтожить все рудименты оппозиции, но не тратить время и ресурсы на морскую операцию по захвату острова Канхвадо. Монголы вновь переправились через реку Ялу и «отутюжили» корейцев в самой смертоносной кампании весной 1236 года, дойдя до южного течения реки Ханган через Анчжу и Качжу.
Корейцы возобновили партизанскую войну; монголы ответили полномасштабным геноцидом[2045]. Каждый раз, когда какая-либо местность вроде бы усмирялась, там вновь начинались партизанские выступления, вызывавшие ответные жесткие меры. Наконец Коджон в своем убежище на острове Канхвадо понял, что он больше не может выносить страдания своего народа. В 1238 году он подписал принудительное перемирие и отправил в новую столицу Угэдэя Каракорум делегацию для переговоров о заключении договора о постоянном мире. Монголы требовали его личного присутствия, но он отказался приехать, отправив монголам заложниками ближайших родственников.
Мир наступил в 1241 году, но перепуганный Коджон остаток своей жизни провел на острове. Как бы то ни было, в Корее монголы приобрели полезный опыт ведения морских операций, который им пригодился при завоевании империи Сун. Когда Коджон умер в 1259 году, процарствовав 46 лет, монголы вторглись на остров и разрушили все крепостные стены и фортификации. Корея была аннексирована Хубилай-ханом, хотя династия Корё просуществовала до 1392 года[2046].
К концу своего правления Угэдэй с полным основанием мог сказать, что завершил миссию отца и завладел империей, простиравшейся от Тихого океана до Каспия. Оставалась незаполненной только одна маленькая клеточка в трансазиатском пазле — Тибет. Чингисхан сам нередко демонстрировал интерес к этому загадочному горному региону, и Угэдэй унаследовал это влечение. Он отправлял на Тибет две экспедиции: одну под началом Годана в 1236 году, другую, вызвавшую, как утверждают, катастрофические последствия, — в 1240-м[2047]. Тибет был покорен должным образом во время ханства Мункэ в пятидесятые годы XIII века.
Согласно одной версии истории — оспариваемой некоторыми специалистами — внук Чингисхана встречался с Сапаном[2048], настоятелем Сакья, секты тибетского буддизма, и предложил мирно подчиниться монгольской гегемонии. Сапан согласился с «мудрым решением» и отправил «пастырские послания» духовным и светским руководителям, рекомендуя поступить именно таким образом. Хубилай-хан впоследствии объявил школу Сакья наиболее предпочтительной верой на Тибете[2049].
Успешные кампании монголов на Тибете, в Корее, Китае и Иране завершили лишь часть заветов Чингисхана — в сфере военных завоеваний и формирования нового типа внешнеполитических отношений. Решать проблемы мирного времени оказывалось нередко более сложно и многотрудно.
Глава 15Управление Монгольской империей
Угэдэй несправедливо недооценен историками. По крайней мере, не существует ни одного хвалебного жизнеописания. Есть почитатели у Чингисхана, Хубилая и даже у Мункэ, нередко некритичные, дающие только агиографию. Блистательные успехи Угэдэя в сфере внешней политики почти не упоминаются, как и его достижения в консолидировании деяний Чингисхана и создании солидной финансовой базы.
Образно говоря, Чингисхан оставил ему в наследство «чашу с ядом» в самых разных областях жизни. Угэдэй унаследовал финансовый кризис; ему пришлось утверждать власть кагана в борьбе против высокомерной, коварной, анархичной, алчной и агрессивной клики местных олигархов, в которую входил и его брат Джагатай. Он был властителем второго поколения, чье возвышение вызывало споры. Ему недоставало личной обаятельности Чингисхана, его престижа и авторитета, имперской харизмы завоевателя мира. Угэдэй должен был укреплять свои позиции, выстраивая новые институциональные опоры.