Главными виновниками краха Елюя, видимо, были мусульманские купцы. В тридцатые годы XIII века их присутствие в Китае существенно возросло. Они объединились в «уртак» (тюркское понятие, означающее «партнер») — ассоциацию официально лицензированных торговцев и монгольской знати, организованную с целью личного обогащения[2097]. Их не любили в Китае по многим причинам: они были иностранцами, с чуждой культурой и языком, продувными эксплуататорами-кровопийцами, особенно немилосердными в роли налоговых коллекторов, нанятых властями. Эти исламские плутократы были врагами для мирного, дисциплинированного и добропорядочного населения Китая. Налоги, поступавшие в виде серебра в казну монгольского двора, обычно вкладывались в бизнес этих купцов, которые выдавали ссуды под ростовщические проценты[2098]. Нередко они одалживали деньги у монголов и ссужали их по ставке 100 процентов, учреждая местные агентства из-за высокой стоимости жизни в северном Китае в годы войны, природных катаклизмов и постоянного возрастания налогов. Мусульманские торговцы ежегодно конвертировали доходы от 100-процентного тарифа в капитал, и за десять лет капитал со сложными процентами уже в 1000 раз превышал первоначальную ссуду[2099]. «Уртак» погашал первоначальный заем с достаточно высокой процентной ставкой, удовлетворявшей Угэдэя, и когда они предложили заработать дополнительные доходы на откупе налогов, их предложение было с энтузиазмом принято.
Тщетно Елюй предупреждал хана о том, что откупщики будут подрывать центральное правительство, кастрируют секретариат. К 1238 году общая сумма налогов в Китае составляла 22 000 слитков серебра, и Елюй говорил: если квота удвоится, чего добиваются купцы, то крестьяне прибегнут к насилию, начнут убивать государевых чиновников, займутся разбоем и бандитизмом[2100]. Угэдэй не придал никакого значения его словам. Деньги его совершенно не интересовали, он получал удовольствие азартного игрока от победы, придававшей уверенности в могуществе. Еще в начале тридцатых годов он пробовал свои силы на спекулятивном рынке: когда весь годовой налоговый сбор в Китае не превышал 10 000 слитков серебра, хан сам инвестировал 500 слитков. Как заметил один современный историк, «при таких темпах утечки денег из казны неудивительна потребность в повышении налоговых квот»[2101].
Наконец, в 1239 году Угэдэй полностью доверился спекулянтам, отдал им на откуп сбор налогов в Китае и удвоил годовую квоту с 22 000 до 44 000 слитков серебра. Одно это лишало сна Елюя, но неприятностей добавляла и оппозиция монгольских олигархов, чиновников, как назначенных Угэдэем, так и служивших в его секретариате. Шиги-Хутуху и Чинкай поначалу пытались сохранять нейтралитет, Чинкай отбивал поползновения купцов, Шиги защищал Елюя от ненависти когорты «старых монголов». Когда они поняли, что Елюй теряет благоволение Угэдэя, оба бывших соратника переметнулись в лагерь побеждающей стороны и даже начали вредительствовать[2102]. Трио протеже Чинкая — Кадак, проводивший перепись населения под номинальным руководством Шиги, Махмуд Ялавач и откупщик Абд ад-Рахман — были главными исполнителями кампании дискредитации Елюя в 1239 году.
Могущественными противниками Елюя в самом Китае были его соплеменник кидань Шимо Сяньдэбу, перебежавший от цзиньцев еще в 1212 году и вошедший в доверие и к Угэдэю, и к Чинкаю (Шимо был вторым после Елюя самым главным сановником в секретариате), и Буйрук Кайя, уйгур, бывший телохранитель Чингисхана, в тридцатых годах исполнявший особо важные задания Угэдэя в Китае как его чрезвычайный и полномочный посол[2103].
Наконец, и сам Угэдэй разуверился в Елюе. Великий хан все еще испытывал некоторую привязанность к ученому человеку, но после 1235 года, когда алкоголизм стал доминировать в поведении самодержца, он постепенно утратил интерес к нему. Хотя, надо сказать, в ранний период они превосходно ладили друг с другом. Узнав, что Елюй (по удивительной аналогии с Плинием Старшим, о котором хан, естественно, и слыхом не слыхал) как-то сказал, что день надо посвящать государственной службе, а вечера — учению, Угэдэй стал требовать, чтобы советник, появляясь при дворе, обязательно принимал участие в попойках. Однажды Елюй перепил на дворцовом приеме и заполз в карету, чтобы выспаться. Угэдэй нашел его там и начал трясти за плечи. В полусонном и почти бессознательном состоянии Елюй не признал великого хана и осыпал его проклятиями. Увидев все-таки, кого он клянет, Елюй вскочил и принес тысячу извинений. Угэдэй от души рассмеялся и сказал: «Ага, вы предпочитаете потягивать в одиночестве и наклюкаться втихаря, а не с нами». Уходил хан, фыркая от удовольствия[2104].
Минуло десятилетие, и Угэдэй начал менять свое отношение к Елюю. Нам остается лишь гадать о возможных мотивах. Возможно, Угэдэй запрезирал своего министра после того инцидента, когда Елюй отказался мстить заговорщикам, собиравшимся его убить, а возмездие в таких случаях было священной обязанностью монгола. Может быть, Угэдэй постепенно отходил от политики и государственных дел, замыкаясь в Каракоруме, как Тиберий на Капри, и Елюй ему стал досаждать. А, возможно, Угэдэй решил, что Елюй — неудачник, наживший слишком много врагов? Нет. Напрашивается самое простое и правдоподобное объяснение: Елюй стал мешать Угэдэю предаваться азартным финансовым играм вместе с мусульманскими купцами и, когда надо, сорвать куш[2105]. Соблазнившись проектом Абд ад-Рашида удвоить налоговую квоту, Угэдэй в 1239 году пожаловал ему контракт на откуп налогов и уволил Елюя, сохранив ему титулы и положение придворного астролога, но больше не обращаясь к нему за советами и консультациями. Тогда же Угэдэй перевел Махмуда Ялавача из Туркестана в Китай на роль старшего администратора.
1239–1241 годы были самым смутным временем для китайского крестьянства: Абд ад-Рахман и его подельники неистовствовали. Наиболее эффективной была афера с займами, дававшимися Угэдэем: на эти деньги закупались товары, которые затем объявлялись украденными, а местность, на которой якобы совершилась «кража», обязывалась возместить потери (иногда это давало повод для четырехкратного увеличения налогов, как это случалось в 1238 и 1239 годах[2106]. К 1241 году даже Угэдэй утомился от безудержной и наглой коррупции, прогнал Абд ад-Рахмана, ликвидировал систему откупа и вернулся к порядкам Елюя, правда, не вернув его на прежнее место[2107].
Тем временем Чинкай выдвинул обвинения против Елюя, приписав ему растраты на основе косвенных свидетельств о коррупции в среде налоговых коллекторов[2108]. Это, безусловно, в определенной мере имело прямое отношение к борьбе за власть, вспыхнувшей после смерти Угэдэя в декабре 1241 года. Снова Елюй промахнулся, поставив не на ту лошадку при дворе, попал в немилость и умер в 1244 году, измученный неудачами и опечаленный смертью жены, случившейся ранее в том же году. Некоторые историки полагают, что он ушел из жизни вовремя, лишив врагов возможности его убить[2109].
Регентша Дорегене вернула Абд ад-Рахмана, пожаловав ему еще несколько лет для занятий вымогательствами и поборами в 1243–1246 годах. В общем, можно сказать, что если бы кому-то и довелось смеяться последним, то этим человеком мог быть только Елюй. Чинкаю пришлось горько сожалеть о своем альянсе с мусульманскими купцами. А Махмуду Ялавачу и Чинкаю пришлось бежать и искать защиты у Годана[2110], второго сына Угэдэя, от гнева регентши. И по иронии судьбы большая часть программы Елюя для Китая была реализована при царствовании Хубилай-хана[2111]. Человек необычайно талантливый, способный преодолевать ограниченность обыденного сознания, обладавший соломоновым видением проблем империи, потерпел фиаско только из-за того, что не был политиком.
Несмотря на расточительство, неуемные затраты на ловчих птиц, охоту и щедрые подаяния, Угэдэй всегда располагал избыточными финансовыми ресурсами, которые пополнялись за счет доходов от инвестиций. Часть средств он использовал для строительства монгольской столицы, в которой, как он полагал, империя нуждалась, хотя сам, как и отец, предпочитал жить в юрте. Чингисхан, вернувшись из Хорезма, обустроил ставку на берегах реки Орхон, состоявшую из множества юрт и кибиток, наказав брату Тэмуге запланировать создание надлежащего столичного города. Верховья Орхона считались исключительно важным регионом по целому ряду причин — коммерческих, стратегических и идеологических. Местность Каракорума служила летним пастбищем для кереитов, а буддийский храм стоял здесь со времен династии Ляо[2112].
Чингисхан умер раньше, и ему не довелось увидеть город; его завет исполнил Угэдэй, основав и построив в 1235 году Каракорум. Здесь многочисленные ремесленники и мастера, захваченные в плен в различных военных кампаниях, наконец могли заняться своим делом; прежде монголы использовали их в своих традиционных примитивных занятиях. Чужеземные умельцы делали стремена и прицелы для арбалетов, кузнецы подковывали лошадей, дубильщики выделывали меха и кожи, изготавливали седла и сбрую, плотники-столяры фасонировали луки и стрелы, ленчики для седел, кибитки и юрты, каркасы для войлочных жилищ кочевников