Все с облегчением вздохнули, когда он умер в 1235 году, но молодой Бела, взошедший на престол под коронационным именем Бела IV, как говорится, «открыл свою банку червей». В стране правила бал анархия, двор предпринял неуклюжую попытку девальвировать денежный оборот, крупные лендлорды предпочитали действовать сообразно своим интересам, а не законам. Сам Бела был закоренелым консерватором, ограниченным и педантичным, полностью лишенным чувства юмора и одержимым только одним желанием — избавиться от Золотой буллы и вернуть времена тезки Белы III[2293]. Зная, что отмена буллы приведет к разрыву с папством, Бела подверг репрессиям ее авторов и баронов, поддерживавших ненавистного отца. Одних он сажал в тюрьмы или ссылал, а к другим даже применял физическое насилие, ослепив одного из баронов. Выказывая свое пренебрежение к дворянству, он запретил представителям этого сословия сидеть в присутствии короля[2294]. Бела сознательно принизил роль и могущество баронов, переключив зависимость доходов королевской казны с землевладения и сельского хозяйства на чеканку монет, горную промышленность и таможенные пошлины[2295]. И если прежде короли Венгрии вознаграждали дворян, сражавшихся за них, поместьями и состояниями, то Бела не просто отказался продолжить традицию, но и экспроприировал владения, пожалованные предыдущим поколениям[2296]. Бела возвеличился до такой степени, что не принимал судебные иски от дворян, заставляя их обращаться к канцлерам и полагаться на их решения. Эти разбирательства в манере тяжбы «мистер Джарндис против мистера Джарндис» в «Холодном доме» могли тянуться годами и финансово разорить того, кто настроился дожидаться завершения, которое по обыкновению определялось иррациональными причудами канцлера[2297]. Бела все-таки повздорил с Ватиканом, когда папа Григорий IX запретил ему брать на службу при дворе евреев и мусульман; в ответ понтифик отлучил от церкви многих ближайших сановников короля. В результате аристократия возненавидела Белу даже больше, чем его отца[2298].
Тем не менее непопулярность Белы IV в конце тридцатых годов XIII века подогревалась главным образом его решениями, касавшимися куманов. Котян, их предводитель, участвовавший в сражении на реке Калка в 1222 году[2299] и многократно битый монголами, после очередного разгрома в 1238 году организовал великий побег на запад от извергов. С ним было около 40 000 воинов. Латинский император в Константинополе разрешил десяти тысячам мигрантов поселиться во Фракии (Болгария) в 1241 году, где они сыграли важную роль в становлении и развитии Болгарии как государства; одна из дочерей Котяна была выдана замуж за французского аристократа Наржо де Туси, регента Латинской империи в 1228–1231 и 1238–1239 годах[2300]. Другие 30 000 воинов во главе с Котяном появились у границ Венгрии в 1239 году и попросили разрешения поселиться на землях Белы, дав понять, что если им откажут, то они все равно войдут. Бела увидел в этом превосходную возможность для того, чтобы сформировать собственную преторианскую гвардию, защищающую от баронов. Король согласился дать им подданство, если они станут католиками и принесут ему клятву верности. Показательно, что он принял это решение без согласования с аристократией, но при страстной поддержке ордена доминиканцев[2301].
Бела отправил в лагерь Котяна депутацию доминиканских монахов как своих послов. Предводитель куманов принял условия короля, и они встретились в Трансильвании для ратификации сделки[2302]. Обе стороны вели себя цинично, используя щекотливое положение друг друга в своих интересах. Очевидно, не существовало никаких документов относительно договоренности между Котяном и Белой, и бароны заподозрили, что Бела задешево приобрел личную армию в обмен на фиктивное обращение этой армии в католичество. Утверждали, что он таким образом пытался разрешить проблему приграничной угрозы кочевников и зарекомендовать себя перед Ватиканом поборником веры[2303].
Бела притворялся, будто рад появлению новых союзников, особенно ввиду надвигающейся монгольской угрозы, но Котян и его орда отвечали на его мнимое великодушие, угоняя скот, грабя, насилуя женщин, уничтожая сады, виноградники и урожаи. Безмозглому королю Беле следовало бы прежде подумать о том, как кочевники, привыкшие существовать за счет поживы от разбоя, будут уживаться с оседлым крестьянством[2304]. Аристократия и крестьянство объединяла общая ненависть к пришельцам, а пристрастие кочевников к изнасилованию женщин побуждало к мщению, и для обеих сторон нередко делом чести было проявить особую жестокость и даже изнасиловать женщину соперника.
Всегда наличествовали две точки зрения на то, какая из сторон была в большей мере повинна. Свидетель-современник отмечал, что куманов обижало то, что венгры «укладывали их женщин в постель как ненадобные пожитки»[2305]. Но, по словам современного венгерского историка, если «куманы-мужчины чересчур донимали венгерских женщин, то уродство куманских женщин препятствовало венграм компенсировать нанесенный ущерб»[2306]. Венгры люто ненавидели куманов. Бела пытался успокоить соотечественников обещаниями расселить пришельцев по разным провинциям, но так и не сделал этого, опасаясь вызвать недовольство и мятеж банды Котяна[2307]. Крестьяне тщетно искали заступничества в местных судах, наталкиваясь на неприкрытый фаворитизм короля в отношении чужеземцев. Если куман подавал жалобу на венгра, судебное решение принималось в его пользу, если венгр предъявлял претензии к куману, его гнали прочь как смутьяна. Если венгр упорствовал, то его секли. Бела же не желал признавать фаворитизм, объясняя, что куманам оказывается обычное гостеприимство[2308].
Озлобленная венгерская аристократия была вынуждена обращаться за помощью к императору Фридриху II, который, в свою очередь, тоже был недоволен тем, что Бела сохранял нейтралитет, когда он боролся с папством. Олигархи, противники Белы, предлагали ему корону Венгрии еще в 1236–1237 годах при условии, что он вторгнется и прогонит короля Белу. Фридрих не отверг предложение, но попросил дать ему время для обдумывания этой перспективы, и положил эту идею про запас в долгий ящик[2309]. Одновременно он науськал вздорного и агрессивного вассала Фридриха II герцога Австрийского и Штирийского (1230–1246) сеять смуту в Венгрии. В этих же целях герцог предоставил Беле на ростовщических условиях огромный кабальный заем[2310].
Когда Бела попросил «Фридриха» помочь ему отразить нападение монголов, тот уклонился, сказав, что папство объявило ему войну; когда же король с той же просьбой обратился к папству, ему объяснили, что во всем виноват Фридрих: воинственность императора и препятствует Ватикану оказать помощь Венгрии[2311]. Не исключено, что император был заинтересован в ослаблении позиций Белы: королю предназначалось либо лишиться трона, либо стать его вассалом[2312].
Несмотря на все изъяны, Бела до абсурда был уверен в том, что сможет выстоять против Батыя и Субэдэя, если дело дойдет до решающей схватки. В его самоуверенности было не только самодовольство или самомнение: внешне Венгрия жила в мире давно (со времен Андраша), и Бела был убежден в своем военном могуществе, особенно сейчас, когда он располагал легкой конницей куманов. Нельзя не учитывать и влияния врожденного чувства превосходства над кочевниками-варварами, которым по определению не дано одержать верх над лучшими рыцарями христианства[2313].
В его зазнайстве отчасти было рациональное зерно: как заметил один современный историк, «венгерская армия была грозной силой, она могла успешно противостоять любой европейской державе»[2314]. В его восприятии монгольской угрозы проявилась та же благоглупость, которая побудила приютить куманов. Батый отправил к нему посольство с требованием выдворить куманов, поскольку они были давними врагами монголов. Главным посланником якобы был англичанин, поступивший на службу к монголам после пожизненного изгнания из страны. Бела не только дал вызывающе оскорбительный ответ, но и приказал убить послов, чем приговорил себя к смерти[2315].
Неделю или две Батый и Субэдэй играли с Белой в «кошки-мышки», выдвигались к границе и уходили, выманивая венгров, потом пошли в наступление уже демонстративно. Бела спешно направил войска на Верецкий перевал в северо-восточных Карпатах, наиболее вероятное место вторжения. Он объявил также всеобщую мобилизацию, получив очень вялую реакцию на призыв: крестьяне уже не раз слышали предупреждения «монголы идут», воспринимавшиеся как крики «Волки!» из притчи о мальчике-пастушке[2316]