[2503]. А цели его никоим образом не были связаны с намеренной демонстрацией изуверства при грабеже, что было свойственно кочевникам в прошлом; он стремился завоевать мир во имя Тенгри, создать империю, в которой монголы будут собирать дань и наслаждаться плодами завоеваний, сохраняя традиционный образ жизни, столь милый сердцу Чингисхана[2504].
Поскольку для Чингисхана роль завоевателя мира была самоочевидной, то не было и необходимости в том, чтобы насаждать враждебность в отношениях с покоренными народами или доказывать их неполноценность, то, что они — недочеловеки. Он на удивление не испытывал никаких расовых или религиозных предубеждений и отличался веротерпимостью. Нападки современников были обыкновенными пропагандистскими атаками, рассчитанными на то, чтобы возбудить ненависть к интервентам, компенсировать психологическую травму, нанесенную поражениями, либо безграмотными попытками разъяснить не поддающийся обыкновенному разумению феномен с Востока[2505].
Отчасти сами монголы повинны в том, что о них создалось малоприятное впечатление. С самого начала о них пошла дурная слава, как о людях коварных и плутоватых. Они были живым подтверждением максимы Гоббса (цитировалась ранее) о том, что договор, не закрепленный мечом, имеет силу только на словах. Примерно то же самое цинично говорил Чингисхан: «Дичь, убитую на словах, не положишь на лошадь. С дичи, убитой на словах, не снимешь шкуру»[2506]. Истории о том, что каждый монгол убил по сто человек в Хорезме за пять лет, больше похоже на байки, хотя теоретически сделать это, наверное, возможно. Однако в мире абсурда имеют место и такие фантазии: каждый из 50 000 монголов за один день убивал двадцать четыре человека. Современный комментатор написал по этому поводу:
«Кто поддерживал порядок, когда жертвы ожидали своей очереди на казнь? Кто затачивал ножи и мечи для исполнения этой тяжелой миссии? Куда должны были складываться горы тел и пожитков? Работали палачи посменно или трудились и по ночам? Подавалась ли еда и напитки палачам и жертвам?»[2507]
Примечательно и такое допущение: зачастую местные рекруты затмевали самих монголов энтузиазмом и страстью к массовой бойне; в данном случае показательно поведение грузин при осаде Багдада в 1258 году[2508]. Важно судить о действиях Чингисхана по меркам XIII, а не XXI века. Он превзошел других убийц эпохи масштабами, а не характером умерщвления людей. Можно привести немало примеров массовых расправ: цзиньцев над сунцами в Кайфыне в 1127 году; собратьев-христиан над альбигойцами при Безье и Каркассоне в 1209 году; убийство 8000 шотландцев королем Эдуардом I при Бервике в 1296 году; истребление 30 000 индусов при Читторе в 1303 году войсками Ала ад-Дин Хилджи; ослепление болгар византийцами в 1014 году; жестокосердное поведение христиан в Антиохии и Иерусалиме во время 1-го Крестового похода. В данном случае нельзя не согласиться со здравым суждением российского историка: «Чингис был не более и не менее жестоким, чем другие создатели империй, жившие и до него, и после него. Моральные оценки малопродуктивны для понимания его значимости»[2509].
Чингисхана и его монголов принято обвинять в порабощении России. Отсюда якобы и проистекают предрасположенность русской нации к автократии и череда деспотов от Ивана Грозного до Путина, среди которых наибольшую известность приобрели Петр Великий, Екатерина Великая, Ленин и Сталин. Вслед за психологом К. Г. Юнгом, увидевшим в Гитлере интроекцию, воплощение Вотана и немецких лесных богов, некоторые русские эксперты приняли на вооружение теорию о том, что «монгольское иго» за два с половиной века нанесло непреходящую травму, внедрив тиранию в коллективное сознание и задержав национальное развитие на три столетия[2510].
Лучшие русские ученые отвергают эту идею, считая, что влияние монголов на Россию носило поверхностный характер. Дональд Островский утверждает, что священнослужители русского православия XVI века использовали клише «монгольского ига» для затушевывания неудач как нации, так и самой церкви[2511]. По мнению Георгия Вернадского, в долгосрочном плане монгольское нашествие даже принесло пользу, приобщив Россию к международной сети торговых связей, а панмонголизм кооптировал княжества Руси в процесс средневековой «глобализации»; его точку зрения разделяет и Чарлз Гальперин[2512]. Русские княжества, особенно на северо-востоке, не только оправились от интервенции к восьмидесятым годам XIII века, но и получили стимул для развития от экспансии «мировой системы», приводимой в движение монголами[2513].
В XIX веке имперская пропаганда все и любые проблемы и затруднения объясняла последствиями «монгольского ига»; Чингисхану и его преемникам вменялась в вину в том числе и привычка «обособлять» женщин, якобы унаследованная от времен массового обращения в ислам населения Золотой Орды[2514]. Мы должны разочаровать авторов подобных умозаключений: монголы не обособляли и не отгораживали женщин. Карпини, Рубрук, Марко Поло, все путешественники, посетившие монгольские ханские дворы, отмечали значимую роль женщин в монгольском социуме, используя этот факт для напыщенного разглагольствования о «противоестественности» равных отношений между полами[2515]. Гальперин заходит еще дальше, утверждая, что обособление женщин было исконно Muscovite традицией с XVI века[2516]. С уверенностью можно сказать лишь одно: Русь немало позаимствовала из административной практики монголов — неразумно было бы не сделать этого — и на русскую культуру и правопорядок, безусловно, повлияла Великая Яса[2517]. Клише «монгольского ига» иногда употреблялось и в советскую эпоху, хотя главные усилия идеологов направлялись на доказательство того, что пришествие Чингисхана означало триумф феодализма над племенным укладом жизни, что соответствует парадигме исторического материализма, как это и предусмотрено ортодоксальным марксизмом. Нелепо, но ранние советские исследователи пытались применить теорию марксизма к интерпретации деяний Чингисхана и его монголов, несмотря на то, что номадизм является самой неподходящей социологической категорией для анализа с классовых позиций[2518].
Если мы признаем, что есть основания для реабилитации монголов от огульных обвинений в чрезмерной жесткости и варварском отношении к завоеванным народам, то следовало бы с осторожностью воспринимать и рассуждения о благодеяниях для человечества, приписываемых Чингисхану и его преемникам. Здесь мы сталкиваемся с двумя мнениями. Одни авторы пытаются доказать, что благодаря монголам в Евразии наступила длительная эра мира, другие настроены скептически, заявляя, что если и был Pax Mongolica, то очень недолго.
Защитники Чингисхана утверждают, что благодаря его деятельности Китай вступил в контакт с исламским миром и, соответственно, с Западом, который уже был представлен в мусульманстве крестоносцами. Торговля и свод законов Ясы были главными столпами монгольской системы сохранения мира, подкреплявшейся ямской службой коммуникаций. Благорасположение к торговле со временем проявлялось все более явственно, особенно после того, как сам Чингисхан убедился в том, что сельское хозяйство приносит больше богатства, чем номадизм[2519]. Рассказывали, будто можно было проделать путь от Палестины до Монголии и не подвергнуться нападению, хотя дорога была дальняя и нелегкая. Даже в самые блаженные годы Pax Mongolica путешествие из Турции в Пекин занимало 295 дней[2520].
Все же именно монголы открыли мир. До 1250 года на Западе преобладало узкое европейское видение мира, заканчивавшегося в Иерусалиме. Путешествия Карпини, Рубрука, Марко Поло (и китайского несторианского монаха Раббана Саумы в обратном направлении) раздвинули горизонты мироздания. Образованная часть человечества, наконец, поняла подлинные размеры среды обитания и численности населения[2521]. Земной шар словно ужался, когда венецианские купцы появились в Пекине, монгольские посланники — в Бордо и Нортхемптоне, генуэзские консулы — в Тебризе. Уже на постоянной основе в Китае пребывали арабские налоговые чиновники, в Египте — монгольские адвокаты и французские мастера-ремесленники — в Каракоруме. В иранском искусстве появились уйгурские и китайские мотивы[2522]. Из Китая в исламский мир и на европейский континент пришло знание огнестрельного оружия, шелковых тканей, керамики и ксилографии.
Монгольская империя была своего рода мостом, по которому шла торговля, передавались достижения технологии, науки и культуры и необязательно только лишь между Ираном и Китаем, а монгольские завоевания служили мостовыми опорами, державшими на себе «мировую систему» сотню лет после 1250 года[2523]. Возродился, соединив Арал и Каспий с Византией, южный маршрут Великого шелкового пути, вытесненный прежде из употребления северной и промежуточной трассами