[2524]. Появились зачатки монгольской эстетической культуры, хотя зарождение монгольской литературы датируется в основном XIV веком. Известна поэма, написанная в 1225 году и посвященная состязанию лучников, устроенному в честь возвращения Чингисхана из триумфального похода в Хорезм. Монгольские скульптуры на темы смерти, растительного и животного мира, войн, мифологии — обычно исполненные в виде наскальных изображений, петроглифов — стали более утонченными, как и фрески и живопись на буддистские сюжеты, предзнаменовавшие неизбежное обращение Монголии в XVI веке в ламаистский буддизм[2525]. Некоторые авторы даже прослеживают связь Pax Mongolica с открытием Нового Света Колумбом[2526].
Конечно, не подлежит сомнению то, что монгольские завоевания способствовали распространению знаний; достижения культуры и технологии передавались из Западной Европы в Китай и vice versa (наоборот) через Средний Восток, а религиозные перевоплощения стали реальны даже в самых удаленных регионах. Но можно ли в таком случае говорить о подлинном Монгольском мире? Исключительно большой интерес комментаторов вызвало замечание Карпини о том, что в Монгольской империи в середине сороковых годов XIII века не было ни одной значительной кражи или ограбления[2527]. Возможно, это было случайное совпадение, и оно отражало нетипичную ситуацию? Некоторые историки полагают, что если и имел место Монгольский мир, то этот период был очень непродолжительным, возможно, всего лишь двадцать лет, в 1242–1261 годах[2528]. Затем империя распалась на четыре фрагмента — настроенные друг против друга: ильханы против улуса Джагатая, Золотая Орда — против Китая Хубилая. Этот пример не идет ни в какое сравнение с Pax Romana, Римским миром, длившимся два столетия[2529].
Другие авторы уверены в том, что это было одностороннее движение, поскольку Китай не представлен личностями, подобными Рубруку, Марко Поло или Джованни Монтекорвино[2530][2531]. Дипломатические контакты монгольского мира с Западом были ничтожны и быстро иссякли[2532]. Значимость путешествий через Азию с Запада явно преувеличена; они совершенно несопоставимы с прорывами Эры открытий, стартовавшей в конце XV века. Коллапс единой империи Чингисхана стал ключевым фактором в том, что Европа вышла вперед, к наступлению XVI века, обогнав Восток, и этот процесс начинался еще в 1260 году[2533]. Подлинная мировая система возможна лишь тогда, когда налажены морские торговые связи. Но монголы боялись моря и правильно поступали, как это доказало неудавшееся вторжение в Японию: они предпочитали изматывающее передвижение по тверди суши, иногда по полтора года, плаванию по безбрежным зыбким океанам, среди которых самым страшным казался Индийский океан[2534]. Безопасность, предоставлявшаяся международным торговцам, проистекала из раннего партнерства Чингисхана с купцами, и может показаться, что не было никакой идеологии в том, что монголы поощряли коммерческую предприимчивость. Монголы не считали коммерческий интерес неким отдаленным и нейтральным фактором, и если на вражеской территории обнаруживались купцы, то они зачислялись в разряд врагов, их убивали, а товары подлежали конфискации по приказу полевого командующего[2535].
Наконец, о непредумышленных последствиях, обусловленных тем, что империя играла роль стержня «мировой системы». Чума рогатого скота или ящур, заболевание копытных животных, похожее на корь, которая поражает людей, выкашивала целые стада в Азии, начиная с сороковых годов XIII века: ее распространили монгольские завоеватели в 1236–1242 годах. Еще ужаснее то, что монголы, возможно, виновны в распространении «черной смерти». Предложены противоречивые версии происхождения этой пандемии, но ясно и то, что главный вектор расползания болезни проходил через Центральную Азию по новым маршрутам Великого шелкового пути, открытым монгольскими завоеваниями, с конечным пунктом назначения в Крыму[2536].
Империи Александра Великого, Тамерлана и Наполеона распались сразу же после их кончины. Империя, созданная гением Чингисхана, просуществовала дольше, а талантами Угэдэя, наследовавшего отцу, она была расширена до мировых масштабов. Династия, основанная Чингисханом, уникальная, единственная в своем роде, sui generis[2537]. Она не поддается анализу с точки зрения общепринятых теорий и являет собой непреодолимое препятствие для линейной концепции исторического процесса. Приверженцы линейной теории пытались включить общество Чингисхана под условным названием «номадизм-плюс» в подгруппу феодализма, но все признаки, свойственные этому классовому определению, как перемежающийся труд и военная служба вассала сеньору, не согласуются с монгольской практикой.
Попытки пристегнуть практику чингисидов к феодализму объяснимы. Характер свиты (нукеры или кешиктены) обычно служит основным признаком перехода от племенного жизненного порядка к феодальной формации, поскольку приуменьшается значимость родства и биологические узы верности подменяются условно-договорными отношениями[2538]. Русские историки придумали термин «кочевой феодализм», и даже великий монголовед Рахевильц писал о некой «разновидности феодализма»[2539]. Но феодализм — главным образом категория экономическая, а ключевой особенностью монгольской империи всегда были межличностные отношения и личностно мотивированная политика, как это легко обнаруживается в политических решениях и действиях Чингисхана и Угэдэя. Чингисхан, никогда не забывавший о малочисленности монголов и не любивший терять людей, предпочитал дома использовать рабский труд, в битвах — чужеземцев и ввозил в Монголию порабощенных мастеров, ремесленников и специалистов разного профиля. Угэдэй переориентировался на эксплуатацию оседлого населения, сосредоточившись на сборе торговых пошлин, налогов и барщину[2540].
Однако монгольская система всегда отличалась врожденной нестабильностью. Монголия не торговала и ничего не производила и целиком зависела от трудоспособности покоренных народов. Подобно акулам или Червонной королеве Льюиса Кэрролла, монголы не могли стоять на месте и должны были постоянно перемещаться, двигаться вперед. Кочевое пастбищное скотоводство требовало более специализированных и квалифицированных трудовых навыков в сравнении с дофеодальным земледелием, но повышение производительности, как в современном сельском хозяйстве, исключалось. Почву можно было улучшить, но стада могли обойтись той же самой землей. Иными словами, оседлое сельское хозяйство позволяло улучшать качество жизни[2541]. Пасторализм как способ материального производства стал несовместим с политической системой государственного изымания податей. Масштабы мировой империи вступили в противоречие с ограниченностью пастбищного скотоводства.
Кроме того, монголы не могли предаваться завоеваниям до бесконечности, хотя именно этого и требовала политическая система, нуждавшаяся в постоянном увеличении потока податей для удовлетворения запросов возрастающего числа олигархов. Если бы они даже дошли до Атлантики, пузырь лопнул бы рано или поздно и ограниченность системы проявилась бы в полной мере[2542]. Монгольская империя была обречена на неминуемую кончину. Потенциал краха был заложен в самой системе. В любом случае, вожди должны были столкнуться с неизбежной дилеммой. Если бы они предпочли остаться номадами, тогда им пришлось бы навязать хотя бы полукочевой образ жизни всем покоренным народам, но демографическое возрастание местного населения вынудило бы его восстать против угнетателей. Как никак, а соотношение численности монголов и народов, обложенных данью, выражалось пропорцией 1 к 100[2543].
С другой стороны, отказ от пасторализма и коней — движущей силы экспансии и завоеваний — открывал бы тоже прямой путь к катастрофе. Если бы монголы слились с покоренными народами — посредством забвения кочевых обычаев, заимствования новых культурных ценностей, китаизации — они лишились бы военного превосходства, предоставив подданным возможность восстать и свергнуть поработителей[2544]. Великая гражданская война между Хубилаем и младшим братом Ариг-бугой в 1260–1262 годах как раз и разгорелась из-за разногласий между сторонниками приобщения к другой культуре и приверженцами несгибаемого пасторализма[2545]. Ретроспективно можно сказать, что монгольский эксперимент был обречен с самого начала, хотя его современники об этом, конечно, не догадывались [2546].
Одна из прихотей мировой истории заключается в том, что номадизм, требовавший от людей высочайшую степень кооперации и предотвращавший строгое разделение труда и, соответственно, возникновение интеллектуальной или образованной элиты, побуждал правителей к меритократии, благодаря чему Чингисхан и завоевал в современной Монголии репутацию основоположника демократии и национального героя