конями[2556]. Особое место в духовной жизни занимали культы родников и горных вершин: вода считалась символом высших магических сил. Поклонение солнцу было одним из самых важных обычаев, но по каким-то неясным причинам монголы ассоциировали солнце с югом и, отдавая дань уважения светилу, вставали на колени и кланялись в сторону юга[2557].
В отличие от богов и богинь, исполнявших определенные функции, анимистические верования чаще всего касались стихий, и обряды обычно совершались самими мирянами (и женщинами). Например, поклоняться земле как божеству можно было и дома, изготовив семейного бога из войлока. Воскурение фимиама, сопровождавшееся молитвой и совершавшееся, вероятно, «мирским проповедником», было наиболее распространенной формой ублажения ветра и гор. Обычный обряд чествования божества заключался в том, чтобы девять раз встать на колени (магическое число!) с непокрытой головой, сняв пояс и обернув им шею[2558].
Поклонение огню сопровождалось более существенными подношениями, например, дарилась баранья лопатка, покрытая топленым маслом. В некоторых районах Монголии жертвоприношение огню было исключительной прерогативой женщин, и оно совершалось на двадцать девятый день последнего месяца года[2559]. Еще одним свидетельством, опровергающим утверждения о монотеизме монгольской религии, может служить тот факт, что в отдельных случаях кочевники, согласно грустному замечанию Карпини, вели себя как идолопоклонники: после заклания животного они подносили в чаше его сердце идолу[2560]. Этими идолами могли быть какие угодно изображения — и животных и людей, что антропологи назвали бы зооморфическими и антропоморфическими образами. Места совершения культовых обрядов обозначались каменными пирамидами со столбом в центре. Мирские проповедники — иногда их вольно называют «общинными шаманами» (этой проблеме уделяется неоправданно большое внимание) — произносили молитвы и совершали жертвоприношение, не вытворяя никаких эффектных шаманских трюков вроде полетов в небо или превращения в животных[2561].
Анимизм как мистический компонент религии служит связующим звеном между трансцендентальностью монгольской фольклорной веры в бога Вечного Синего Неба и приземленной функциональностью шаманизма. И сегодня не прекращаются академические дебаты о предназначении и духовной миссии шаманов, этих странных персонажей, которых в разных культурах называли и знахарями, и колдунами-заклинателями. Некоторые специалисты указывают на неопределенность самого понятия шаманизм, которое отображает попытку объединить разнообразные элементы одного и того же явления, обнаруженного в различных культурах, и требуют для точности всегда оговаривать, о каком шаманизме идет речь — монгольском, африканском, североамериканском или каком-то ином его варианте. Отдельные радикальные эмпирики даже настаивают на том, что и в рамках монгольской культуры необходимо выделять различные типы шаманизма, а также внешаманской религиозной магии[2562]. Некоторые авторы различают «черных» шаманов, впадающих в транс, принимающих образ какого-нибудь животного или взлетающих на небеса, и «белых» шаманов, которые не совершают загадочных деяний, а, подобно западным священникам, выступают в роли посредников между повседневной реальностью и сверхъестественностью, ограничиваясь благословениями людей и домашних животных от имени духов и божеств «верхнего, неземного мира»[2563].
Мы не будем вдаваться в детали этих чисто технических дебатов. В общих чертах сущность и функциональность монгольского шаманизма совершенно ясна: оберегать человека, его семью, имущество, стада от болезней и других проявлений зла и злых духов; можно сказать, что шаманизм является порождением веры в демонов.
Демоны, наводившие страх на монголов, тоже были многообразные: не только традиционные призраки, фантомы и привидения, но и демоны неба, птицы-демоны, блуждающие бесовские огни. «Черные» шаманы считали, что они лучше всего подготовлены для борьбы с демонами благодаря своим способностям вступать в контакты с душами умерших предков; подразумевалось, что имеет смысл обращаться напрямую к прародителям, «победившим» смерть. Сразу же обращает на себя внимание концептуальная проблема шаманизма: его поборники утверждали, что могут контактировать и с духами умерших, и с духами природы, но тогда в каждом конкретном случае не будет полной ясности, с кем именно установлен контакт. Возникает и другая проблема, связанная с тем, что в монгольской космологии не существовало концепции царства мертвых или потустороннего мира вроде Аида, Елисейских полей, Рая и Ада. Монголы представляли загробную жизнь как продолжение жизни на земле, и это указывает еще на одно ключевое свойство шаманизма — его практицизм. В религии монголов всегда интересовало главным образом то, что она даст им при жизни, а не потом. Поэтому в шамане видели прежде всего целителя, доктора, а не священника. Шаманизм, включавший и поклонение предкам, и анимизм, и тотемизм, был классическим примером религиозной мистификации и одурманивания[2564].
Шаманизм играл важную роль в монгольском образе жизни, и в раннем кочевом обществе вожди племен зачастую брали на себя обязанности шамана. Неудивительно, что они вели себя так, словно на них держалась вся вселенная. Исключительность и элитарность положения шамана сделали эту профессию вожделенной и со временем наследственной. Свое превосходство и привилегированность они оправдывали рисками, которым себя подвергали, совершая обряд вызова духа: опасность исходила не от демонов, а возникала вследствие того, что во время работы душа покидала тело и лишалась защиты[2565]. Для обретения власти над погодой и болезнями и магической силы для предвидения будущего шаман должен был впасть в транс, преждевременное пробуждение из которого чревато летальным исходом. Кроме того, требовалось выдержать церемонию инициации, пройти через серию пыток, включавшую расчленение духами и съедение дикими животными, прежде чем вернуться в свое прежнее состояние — классический ритуал символической смерти и воскрешения[2566].
Для совершения профессиональных обрядов шаман надевал специальную одежду и вооружался магическими талисманами: предполагалось, что только лишь в особом снаряжении он мог получить доступ к духам умерших людей. Он надевал головной убор из перьев и халат, украшенный различными металлическими предметами и колокольчиками. Одни шаманы одевались так, чтобы походить на орла; другие носили халаты с кожаными или тканевыми полосками, указывающими на сходство со змеем; третьи облачались в халаты, напоминающие шкуру тигра. Во всех случаях главная идея одеяний заключалась в том, чтобы передать образ могущественного и страшного зверя. Шаманы также надевали передник, к которому прикреплялись зеркальца, обычно девять штук (снова эта магическая цифра!); зеркальца предназначались для того, чтобы отпугивать злых духов, отражать их тайные замыслы и защищать шамана от невидимого оружия, которое демоны могут использовать против него. Некоторые монгольские шаманы надевали кожаную корону и некую имитацию рога, изображая тотемное животное[2567]. В числе других необходимых аксессуаров были красный платок, бубен и посох. Бубен был самым важным предметом шаманского снаряжения: с его помощью шаман и вызывал духов для работы с ними. Иногда в бубен бил ассистент[2568]. У шамана также имелся скипетр или колотушка, которая служила чем-то вроде волшебной палочки в сказках западного фольклора: предположительно, она наделяла его способностью передвигаться в те места, где требовалось побороть демонов.
Нарядившись таким образом, шаман погружался в транс или экстаз. В отличие от западного спиритуализма, в котором духи довлели над медиумом, шаман, впадая в транс, был сувереном и хозяином всего процесса[2569]. Он парил в небесах, поскольку только там можно было отвратить болезни и другие неприятности. Он совершал путешествие в небесах на магическом коне, подобно тому, как летает ведьма на метле в западном фольклоре или суеверии. Шаманством обыкновенно занимались мужчины, хотя встречались и шаманки: в «жрицы» чаще всего посвящались дочери вождей. Однако участие женщин в этом священнодействии не поощрялось, и если женщина все-таки становилась «жрицей», ее обязанности ограничивались ворожбой и целительством на том основании, что борьба с демонами слишком опасна[2570].
Ясно, что религия в Монголии отличалась не только многосложностью и синкретизмом различных верований, но и противоречивостью, прежде всего между трансцендентной концепцией Вечного Синего Неба и практикой шаманизма. Если даже разрешить головоломку относительно сосуществования душ умерших людей, демонов и духов природы — отчасти отраженной в разделении труда между «черными» и «белыми» шаманами, а также между истинными шаманами и другими магами и прорицателями, — то все равно мы не обнаружим прямой связи между вселенной Тенгри и миром, в котором подвизаются шаманы. Мы вправе задаться вопросом: почему шаманы никогда не направляют свою энергию на службу Вечному Синему Небу? Шаманизм иногда называют автохтоном, явлением, проросшим спонтанно и естественным путем исключительно на монгольской почве. Но как тогда соотнести это явление с совершенно иными принципами поклонения богу огня и огню, которые представляются не менее автохтонными и связанными с зороастризмом Персии?