В любом случае, мы имеем полное право предположить, что религия Тенгри и Вечного Синего Неба гораздо более «автохтонна», чем шаманизм, поскольку бескрайность неба в степях могла послужить естественным источником для зарождения веры в верховного небесного бога[2572].
Две теории дают различные объяснения популярности шаманизма в Монголии. Одна из них проистекает из идей социолога Эмиля Дюркгейма, первым указавшего на то, что религия переносит структуры человеческого общества на мироздание. Согласно этой теории, небольшие общины, вроде кочевых племен, воспринимают мир духов схожим со своим собственным ограниченным окружением, где все связи и контакты прямые и непосредственные. Крутые иерархии статусов и родословных в большей степени присущи «универсальным» религиям, и в этом отношении монголы были более органичны и естественны, чем их соседи. Приверженцы другой теории доказывают, что шаманизм является продуктом влияния более широкого мира оседлых обществ на «охотничье-собирательские и прочие примитивные социальные организмы»[2573].
Конечно же, религия в Монголии тех времен совершенно не совпадала с вероисповеданиями соседей (христианством, буддизмом, исламом, конфуцианством), но перманентно оставался неразрешенным конфликт между официальным тенгеризмом и шаманством. Как мы уже видели, Чингисхан последовательно выбрасывал за борт элементы шаманизма и активно продвигал культ Тенгри отчасти и по той причине, что шаманство неуместно для мировой империи. Шаманизм больше соответствовал миру Тэмуджина, бедного монгольского мальчишки, а империя Чингисхана нуждалась в универсальной религии. Космология неба и земли какое-то время удовлетворяла эту потребность, но после его смерти культ Тенгри постепенно вытеснялся и замещался более универсальными и функциональными религиями вроде ислама, буддизма и христианства[2574]. Тем не менее шаманизм оказался настолько сильной и почитаемой традицией в Монголии, что сохранял свою актуальность до конца XIV века и далее, заняв особенно прочные позиции в племени бурятов, тогда как остальная часть империи за пределами Монголии перенимала другие веры[2575].
Приложение 2Крах каракитаев
Елюй Даши, основатель государства Каракитаев, был даже более яркой личностью, чем Чингисхан. Незаурядный апломб Елюя проявился еще в Монголии, когда он провозгласил себя царем вольных киданей, но настоящим самодержцем он стал в 1132 году, когда придумал себе новый титул гурхана, признанный и войсками[2576]. Елюй уже показал себя способным оппортунистом и политиком. Когда правитель города Баласагуна, столицы Караханидов (территория современного Кыргызстана), в 1128 году попросил помощи против восставших канглы, Елюй без промедления явился с армией и занял трон, как написал персидский историк Джувейни, «воссел на престол, и это ему ничего не стоило»[2577]. Еще одним положительным моментом этого события было то, что он получил 16 000 киданьских воинов, служивших у Караханидов наемниками. Численность его воинства неуклонно возрастала, и в 1132–1134 годах он захватил еще три важных города: Кашгар, оазисное поселение (на стыке границ современных Китая, Таджикистана и Кыргызстана), Хотан и Бешбалык (оба города находятся в современной китайской провинции Синьцзян)[2578]. Вдохновившись успехами, он попытался вторгнуться в Китай, но потерпел фиаско.
После этого Елюй решил пойти дальше на запад и в 1137 году прибыл в Ферганскую долину (место соприкосновения Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана), плодородный регион на северном маршруте Великого шелкового пути, главную торговую артерию между Китаем и Персией[2579]. В том же году он нанес разгромное поражение Караханидам Махмуда II в сражении под Ходжентом (современный Таджикистан). Эта победа означала большие перемены в его судьбе. Караханиды были когда-то самым могущественным государством в регионе, но, покорившись тюркам-сельджукам, стали их вассалами и платили дань, формально сохраняя независимость. Махмуд призвал на помощь сельджуков, и те не могли не отозваться на просьбу, тем более что Кашгар, Хотан и Бешбалык тоже были их вассалами[2580].
Надо отметить, что своими завоеваниями Елюй нажил себе могущественного врага. На тот момент сельджуки, бич первых двух крестовых походов, занимали господствующее положение в Западной Азии с 1037 года, владея империей, простиравшейся от Гиндукуша до Западной Турции и от Арала на севере до Персидского залива[2581]. К счастью для Елюя, сельджуки уже миновали пик своей лучшей поры, но в 1141 году немого нашлось бы людей, готовых сделать ставку на киданей в противостоянии с грозными тюрками. Как бы то ни было, Елюй Даши, совершенно уверенный в своих силах, отправился сразиться с ними в долину Катван, пролегавшую севернее Самарканда: там 9 сентября 1141 года и произошла знаменитая битва, принесшая славу Елюю, хотя сельджуки и имели численное превосходство три к одному.
Сельджуки, которыми командовал сам султан Ахмад Санджар, потерпели поражение, продемонстрировав, что заметно сдали со времен 1-го Крестового похода. Армия была уничтожена, потери были значительные, дав предлог персидским историкам для еще большей гиперболизации. В сражении участвовали, возможно, 20 000 киданей и 60 000 сельджуков, но хронисты умудрились насчитать свыше 100 000 жертв. По всем оценкам, поражение было сокрушительное. Сам султан Санджар сумел бежать, но жена и все семейство попали в плен[2582].
Победа позволила каракитаям стать господствующей силой в западной Центральной Азии. По мнению некоторых историков, с этого времени сельджуки продолжали ослабевать и уже не пытались возродиться (империя прекратила свое существование в 1194 году). Елюй теперь располагал победоносной внушительной армией численностью 25 000 воинов; по другим данным — от 70 000 до 100 000[2583]. Его победа над тюрками произвела сенсацию во всем мире и, как полагают, послужила основой для рождения легенды о пресвитере Джоне (Иоанне), христианском царе на Востоке, побеждающим исламских врагов христианства и помогающим борьбе сил Креста против сил Полумесяца[2584].
Как бы то ни было, победа в Катванской битве заложила основы государства Каракитаев. Вскоре последовало завоевание Трансоксианы (Мавераннахра). Государство Каракитаев занимало огромное пространство от уйгурских земель на востоке и до Трансоксианы на западе и от озера Балхаш на севере и до Балха в Афганистане на юге[2585]. Но ни самому Елюю, ни его государству не суждено было долго жить. Елюй Даши умер в 1143 году. Его государство в полную силу просуществовало менее двух лет; после кончины основателя сразу же началось и его постепенное угасания[2586].
Однако царство, оставленное в наследство малолетнему сыну Илию (вдова Сяо Табуян была поначалу регентшей), впечатляло не только территориями, но и богатствами. Его вассалами были и карлуки Алмалыка, и уйгуры, и мусульмане-тюрки Хорезма, пользовавшиеся номинальной автономией и аккуратно платившие дань[2587]. Экономика государства была более диверсифицированной, чем в Монголии: население занималось скотоводством, земледелием и примитивным материальным производством. Интересно отметить, как изменялся характер пастбищного скотоводства по мере удаления на запад. Если у монголов любимым животным была лошадь, тангуты в равной мере ценили коня и верблюда, то для каракитаев самыми важными животными были овцы и волы (по некоторым прикидкам, поголовье домашнего скота на 41 процент состояло из овечьих отар, 26 процентов приходилось на волов и только 19 процентов занимали лошади)[2588]. На полях выращивались дыни, виноград, персики, груши, сливы, миндаль, гранат, пшеница, рис, другие зерновые культуры; хлопководство тоже было важнейшей отраслей сельского хозяйства. Мануфактуры и кустарные мастерские изготовляли керамику, стеклянную посуду, инструмент, домашнюю утварь, оружие, повозки, лодки, украшения, в том числе из нефрита, глазурь, одежду, действовали текстильные, ткацкие, бумажные, винодельческие производства[2589].
Каракитай всегда стремился, так сказать, оставаться Китаем вне Китая и беречь идентичность Ляо. Хотя Елюй Даши основал многонациональное государство, в котором жили китайцы, кидани, тюрки и найманы, элита, состоявшая преимущественно из китайцев, сохраняла средневековый китайский менталитет как отражение особой силы духа, богатства и статуса, и эту традицию надлежало увековечить[2590]. Каракитайская знать преданно хранила китайскую идентичность и отказывалась обращаться в исламскую веру даже тогда, когда мусульманами стали большинство подданных. И в этой, и в других сферах, особенно в делах управления и администрации, как, например, позже при назначении монгольских дарухачи, каракитаи придерживались принципов и старой системы империи Ляо (титулы, календарь, монеты и пр.), и новой империи Чингисхана, а современные историки теперь с удовольствием адаптируют инновации Чингиса к древним киданьским моделям