. Кланы тоже разделялись на группы в зависимости от характера обока или урука. Обоком считалось происхождение от далекого мифического предка, а уруком — от предка недавнего и хорошо известного, например, от Хайду или Есугея. Эти этнонимы могли еще называться «черной костью» и «белой костью». Браки заключались между представителями «черной» и «белой» кости, но не в рамках одной из них[474].
Клан борджигинов, обок, вел свое происхождение от мифического Бодончара, монгольского Ромула, рожденного после смерти отца от луча божественного света. Однако у этой истории есть и не менее былинное дополнение о происхождении Бодончара от серо-голубого волка и рыжей лани, прародителей всех монголов[475]. Мало того, обок разветвлялся и дробился на новые кланы, которые, в свою очередь, тоже разветвлялись и дробились, образуя побочные генеалогии. Поскольку весь процесс отличался текучестью и произвольностью, очень трудно составить ясное представление о структуре степных сообществ и отношениях между родами и кланами[476]. Парадоксально, но «подобающими», более жизненными, оказывались мифологические, а не действительные генеалогии, так как придворные и слуги, неродственные вождю, признавались членами того же самого обока.
Но это еще не все. Некоторые особенно независимые вожди отделялись и создавали свои кланы с собственными придворными; известны флибустьеры, первоначально ассоциированные с Тэмуджином. Кланы разъединялись на подгруппы и вновь срастались в образования, являвшиеся по сути новыми кланами[477]. В результате порождалось хаотичное нагромождение кланов, семейств и отдельных альянсов, борющихся за свое место под солнцем. Любой аристократ мог заявить о праве на то, чтобы стать вождем клана, и видел в соседе прежде всего потенциального врага. Если в племени даже и создавалась на какое-то время атмосфера политической слаженности, то в нем все равно отсутствовала сколько-нибудь различимая особая культура[478]. Неслучайно Монголию XII века иногда сравнивают со страной чудес, в которую попадает Алиса, царством абсурда и путаницы. Любое политическое образование, основанное на племенных, клановых и родословных связях, нестабильно от природы: в нем нет социальной сплачивающей среды. Оттого все кочевые империи до Чингисхана появлялись и исчезали как миражи[479].
Только гений Чингисхана мог уловить необходимость не только слома старой системы, но и сохранения одного из ее важнейших инструментов — нукеров, верных напарников военачальника. Крайне сложно описать функциональную роль нукера. В какой-то мере она сопоставима с ролью комита римского императора, но, пожалуй, у нукеров больше сходства с хускарлами, гвардейцами англосаксонских правителей[480]. Если могущественный вождь племени способен обеспечить достойную поживу и защиту от внешних угроз, то простой монгол не будет разбираться в нюансах мифических и реальных генеалогий.
Чингисхан превосходно знал слабости человеческой натуры и понимал, что в глубине души каждый монгол хотел бы стать ханом или по крайней мере сохранять свою свободу и независимость. Рядом с традиционным почтительным отношением к хану и всаднику в душе монгола всегда соседствовали индивидуалистические и даже анархические устремления. Удовлетворить такой менталитет, обиженный тем, что никогда не станет ханом, можно было лишь большими количествами награбленного добра[481]. Надо было внушать верность хану, а не племени или клану, и такую верность можно было поддерживать только достаточно весомыми наградами и дарами. Чингисхан понимал бесперспективность политической базы, построенной лишь с опорой на аристократию: интересы своего племени она всегда поставит выше интересов верховной власти или державы (отсюда поощрительные действия на принципах меритократии — награждение конюхов и табунщиков на курултае 1206 года). Тогда еще разрыв в благосостоянии между олигархами и простолюдинами, владевшими большими стадами скота, не был столь разителен, как в более поздние времена. Чингисхан назначил нукерами менее высокородных аристократов, простолюдинов и даже возвышал бывших крепостных; кичливую знать он ублажал иными средствами[482].
При поддержке верных паладинов и простонародья в великом совете, которое могло не согласиться с ним в деталях, но не в стратегии, Чингисхан мог ставить перед собой любые цели. Для построения сверхдержавы ему был необходим постоянный приток материальных ресурсов и богатств, а это означало перманентную потребность в завоеваниях; чересчур длительный период мира мог расслабить стражей его нового государства.
Чингисхан был и превосходным тактиком. Он понимал, что слишком быстрые перемены могут насторожить и оттолкнуть людей, и поэтому действовал осмотрительно, создавая видимость последовательности и преемственности[483]. Великий новатор создавал военизированный режим, но закамуфлировал его десятичной системой устройства. Он изобрел новый тип клановых связей, фактически повторив давнюю десятичную схему под другим соусом и подтвердив преемственность старой традиции мифических родословных. В сущности, Чингисхан совершил двойной трюк — породил умозрительные, мифические клановые построения, основанные на первоначальных схемах, которые тоже были надуманными[484].
Основу военно-государственного устройства после 1206 года составляли два новых структурных образования — тумен и кешик. Тумен в буквальном смысле означал войско численностью десять тысяч человек, что примерно соответствовало размерам римского легиона; кешиком называлась преторианская гвардия Чингисхана. Но самым главным его нововведением была обязательная воинская служба для всех мужчин в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет. Армия численностью 95 000 человек состояла из десятков (арбанов), сотен (ягунов), тысяч (минганов) и десятков тысяч (туменов). Все мужчины, женщины и дети Монголии, население которой тогда составляло около двух миллионов человек, приписывались к минганам, и каждый знал, что на ратном поприще и надо проявлять свою верность[485]. Минганы функционировали как основные политические, социальные и военные ячейки нового государства Чингисхана, хотя в истории наибольшую известность получили тумены. Минганы должны были заменить кланы, племена и родовые сообщества в формировании монолитной монгольской нации.
Примечательно, что Чингисхан ставил во главе этих новых военизированных формирований и бывших пастухов и плотников. Возможно, до 20 процентов военачальников были назначены Чингисханом исключительно с учетом их особых талантов, около 10 процентов были его прямыми или приемными родственниками и остальные 70 процентов представляли класс традиционных племенных вождей. Все они наделялись правом владеть военной поживой, когда хан объявлял «открытый сезон», и охотничьими трофеями[486]. Всем назначался испытательный срок, и любой начальник мог быть уволен, если не исполнял должным образом свои обязанности или не удовлетворял требованиям хана. Все командиры минганов подчинялись командующим туменами, темникам, самым верным друзьям хана.
Характер отношений между «паладинами» и темниками не совсем ясен. Логично было бы всех их назначить темниками, но Чингисхан предпочел не делать этого[487]. Хорчи, которого на курултае наградили лишь семью прелестными девушками, был послан командовать туменом у лесных народов Сибири. Получил назначение темником и Хунан, который в качестве значительной фигуры больше нигде и ни по какому другому поводу не упоминается. Темниками стали также Наяа и Бучжир, которые не были паладинами[488]. С другой стороны, в «Тайной истории» без каких-либо объяснений утверждается, что Субэдэй и Джэбе получили под командование всего лишь минганы, хотя и были паладинами. Более того, другой паладин Чилаун вообще остался без поста командующего[489]. Из всех паладинов только Мухали, Боорчу и Хубилай были назначены командовать туменами. Непонятно также, почему Чингисхан не назначил военачальником Борохула.
Десятичная система военно-государственного устройства не уничтожила клановость, но она позволяла Чингисхану обходить традиционные механизмы племенной субординации. Найманы, кереиты и другие покоренные племена были раздроблены и рассеяны по всей Монголии, чтобы они больше не смогли объединиться. Начальники минганов решали, где и как будут жить их люди, но последнее слово всегда было за великим ханом. Реально командующих туменами было восемьдесят восемь, а не девяносто пять: в силу особого благоволения хана самые верные племена — унгираты, онгуты и икересы — удостоились права создавать свои объединения, поэтому по одному единому командующему было у трех туменов унгиратов, у пяти туменов онгутов и у двух туменов икересов[490] под страхом смертной казни запрещалось покидать свое соединение и переходить в другое[491].
Из этого эмбриона и родилась государственно-административная система монгольской империи. По мере расширения географии завоеваний требовалось вносить усовершенствования в эту систему прежде всего для управления отдаленными территориями, вводить новые должности гражданской администрации технократов и финансовых экспертов и так называемых семуренов и дарухачи, наместников императора, хотя все эти новшества появились в двадцатые и тридцатые годы