[492]. Пока же Чингисхан проводил реорганизацию, сравнимую со знаменитыми реформами Клисфена в Афинах в начале VI века до нашей эры. Аналогия оправдана, поскольку Клисфен трансформировал политическую базу в Афинах, заменив традиционное родовое деление на территориальные «кланы» согласно местожительству или «дему»: жители теперь должны были именоваться не по отчеству, а по названию местности, родового «дема», деревни. Там тоже присутствовала десятичная система и существовали мифические родственные группы или фратрии, члены которых вели свое происхождение от древних предков, затерявшихся во мгле античной мифологии. Демы объединялись в тридцать триттий, а в каждом десятке новых племен должны были создаваться три особых триттия: один — городской, один — прибрежный, один — внутриматериковый[493].
И наконец, феномен «супертрайбализма» из возможности, которая постоянно присутствовала в монгольской истории и упускалась вследствие фракционности и недальновидности вождей, стал реальностью. Используя книжный язык политологии, можно сказать, что мы наблюдаем типичный процесс «государственного строительства». Прежние попытки проводить политику панмонголизма преследовали кратковременные цели максимизировать военные успехи[494]. Чингисхан блистательно разрушил старую клановую систему, заменив ее, по выражению одного комментатора, «реформатированной десятичной клановой структурой»[495]. Новое сословие сановников не могло передать по наследству свои привилегии детям, поскольку меритократическая система «вознаграждения по способностям и заслугам» исключала непотизм и кумовство. Лишь одна проблема, связанная с открытым приемом на службу, как это казалось «старым монголам», могла возникнуть со временем, когда в минганах и туменах большинство с неизбежностью будет состоять из представителей покоренных народов[496].
Критики Чингисхана иногда подвергают сомнению его достижения, педантично указывая на то, что десятичная система искони принадлежала киданям, одно время доминировавшим в степях. Но такими упрощенными замечаниями вряд ли можно умалить историческую роль Чингисхана и его монголов. Они во многом шли непроторенными путями, проявляя самобытность и находчивость, не всегда удобную и приятную для соседей. Их идеология была глобалистской, они были способны молниеносно мобилизоваться, преодолевать огромные расстояния и вести немыслимо опустошительные войны. В своем менталитете и образе жизни они многое переняли из других культур, в том числе от тюрков, персов, китайцев и киданей[497]. И новое государство Чингисхана было самобытное, не простое скопление племен, а унитарное национальное образование, созданное путем слома старой клановой системы, перераспределения отдельных элементов, сращивания и слияния их в новое государственное содружество.
Есть смысл еще раз напомнить о том, насколько Чингисхан смог революционизировать степное сообщество. Изначально монголы жили семьями, которые эволюционировали в кочевые группы из пятидесяти до сотни человек, переросшие в кланы, по определению означавшие фракционность и разлад. Бытовало фактическое рабство или, по крайней мере, вассальная зависимость — бедные семьи отправляли сыновей в услужение вождю клана в обмен на обеспечение средствами для существования. Такие молодые люди (их называли «отогу боолод») не могли уйти от хозяина, в отличие от свободных соплеменников[498]. Два главных монгольских клана — тайджиуты и борджигины — постоянно враждовали по любому поводу, спорили даже по поводу того, кто из них проявляет больше милосердия в отношении крепостных (историки сделали вывод, что борджигины)[499]. В каждом племени, предположительно, были традиционные «сыны света», «нируны», и менее достойные существа «дарлекины»; оба клана считали себя «нирунами», относя соперника в категорию, можно сказать, «морлоков»[500][501]. Взаимодействие могло быть только во время охоты за добычей или грандиозного налета. Чингис родился, когда монголы все еще платили дань цзиньцам и были «маленьким народом, глупым народом, жадными и грубыми варварами». После реформ 1206 года отдельные индивиды и целые племена сражались бок о бок с воинами, которых прежде следовало убивать: Чингисхан мудро определил безопасную численность побежденных кереитов, найманов и других племен в каждом мингане[502]. До Чингисхана племена Монголии сражались только за поживу или в гражданской войне за наследие. После 1206 года можно было не только вдоволь поживиться добычей, но и возникла новая атмосфера в войсках, позволявшая каждому человеку прославиться без того, чтобы автоматически приписывать подвиги таланту полководца, как это случалось раньше.
Но были и негативные моменты. Вместе с водой — родословными и другими атрибутами клановой системы — Чингисхан выбросил и ребенка — включая и традицию взаимоотношений «анд», которая стала отмирать после 1206 года. Наряду с возникновением того, что мы называем государством, чему способствовала крупномасштабная мобилизация всего населения, углубилось неравенство в богатстве, статусе и рангах; парадоксально, но меритократия породила новый класс «жирных котов»[503]. Безусловно, все эти тенденции взаимно переплетались, однако именно новая вера в небывалые экономические возможности погубила значимость отношений побратимства. Как верно заметил один историк, «после унификации Чингисханом жизни в степях отмерла необходимость во взаимоотношениях анд, поскольку вожди кочевников стали неотъемлемой частью нового императива и утратили свою автономию»[504].
Последним необходимым дополнением к новой системе государственного устройства стало формирование собственной версии преторианской стражи — кешиктенов. О степени милитаризации нового государства свидетельствует статистика. До 1206 года у Чингисхана было 150 телохранителей: 80 ночных и 70 дневных стражей. После курултая 1206 года Чингисхан довел численность дневной стражи до 10 000 человек, утвердив, кроме того, 1000 человек ночными стражами и 1000 человек колчаноносцами[505]. Они и составляли знаменитый кешик Чингисхана. Резкое увеличение численности стражи не имело никакого отношения к безопасности: после успешного завершения монгольских войн угроза хану значительно снизилась, но именно такой железной хваткой Чингисхан брал в руки свою новую государственную систему. Для того чтобы обеспечить преданность командующих минганами, да и всех власть имущих в своем государстве, Чингисхан призвал на службу, по крайней мере, одного сына из каждой семьи фактически в качестве заложника и гаранта хорошего поведения[506]. Забирая детей в возрасте пятнадцати лет и приобщая их к нормам меритократии и безусловной верности хану, Чингис создавал воинство, абсолютно преданное ему и его государству и чуждое клановым ценностям, народным обычаям и традиционному флибустьерству. Многоплеменная элита исполняла только приказы Чингисхана.
В основе преданности лежала правдоподобная видимость того, что Чингисхан знал в лицо и имена каждого кешиктена из 10-тысячной стражи; имена, которые он не помнил, ему нашептывали приближенные: этот феномен потом в точности повторит Наполеон[507]. По обыкновению Чингисхан предельно точно определял обязанности стражи и колчаноносцев: к примеру, ночным стражам запрещалось покидать лагерь, несмотря на опасность, если, конечно, вылазку не устраивал сам хан. Дисциплина была суровая. За пропуск дежурства в первый раз полагалось наказание из трех палочных ударов, во второй раз — семь палочных ударов, а в третий раз — тридцать семь палочных ударов и ссылка в места не столь отдаленные. Начальникам стражи не разрешалось снимать с дежурства кого-либо без позволения самого хана, бить стражников (если они не уходили с поста) и казнить. Стражникам за хорошую службу полагалось вознаграждение деньгами, выпивкой и женщинами, и, кроме того, по своему положению они были выше армейского воина, включая и командующих минганами[508]. Возникала абсурдная ситуация: Субэдэй и Джэбэ теоретически уступали любому стражнику в кешике, хотя командовали минганами и входили в узкий круг из девяти самых преданных паладинов.
Кешик был типичным примером военной паранойи Чингисхана. Военное формирование постепенно взяло на себя и гражданские функции, превратившись одновременно и в штабной колледж, и в школу для подготовки гражданской администрации. На его основе были организованы десять ведомств, на которые возлагались определенные задачи — от обслуживания двора, кухни, лагеря, ухода за стадами скота и табунами лошадей до отправки посланников в зарубежные миссии[509]. С годами Чингисхан все чаще использовал стражу в роли гражданских администраторов: в соответствии с привычными аномалиями в его системе эти люди, занимавшие скромные должности в охране, назначались на высокие посты в имперской администрации[510]. Ночные стражники также участвовали в разрешении судебных дел наравне с верховным судьей Шиги-Хутуху[511]. Кешик сыграл главную роль в становлении администрации будущей монгольской империи