тнести неблагодарность, патологическую подозрительность и паранойю, коварность, злобность и ревнивость. Примером самой черной неблагодарности служит его отношение к человеку, фактически спасшему его от верной гибели после ранения в шею ядовитой стрелой Джэбэ в сражении с тайджиутами в 1200 году. Джэлмэ сохранил ему жизнь, отсасывая кровь из раны и сплевывая ее на землю. Вместо благодарности Чингис грубо сказал: «Не мог ли ты сплевывать подальше?» Потом он еще заподозрил Джэлмэ в предательстве, когда тот ушел в лагерь тайджиутов, чтобы принести молока хану, измученному жаждой[772].
Чингисхан повел себя не самым лучшим образом, но это был далеко не единственный случай, когда он проявлял неблагодарность и параноидное недоверие к людям. Даже к родне он относился с недоверием, а иногда и со злобой, везде ему мерещились заговоры, подлинные или надуманные, он казнил не один десяток потенциальных претендентов на ханский престол и приходил в ярость от одной мысли, что кто-то наступает ему на пятки. Он чуть не казнил Хасара без суда и расследования, на основании лишь инсинуаций и наговоров шамана Теб-Тенгри[773]. Вследствие склонности к приступам бешенства он превратил пьяную драку с кланом джуркинов в полномасштабную межплеменную вражду[774]. Он подверг пыткам и чуть не убил очень способного и преданного Наяа, заподозрив в совершении прелюбодеяния со своей царицей Хулан[775]. Ясно, что задолго до сведения счетов с Джамухой он уже испытывал к нему недружественные чувства, завидуя, что анда обладает качествами, которых нет у него, в частности, пользуется репутацией человека цельного и искреннего, рыцаря sans peur et sans reproche[776], имеющего код чести и моральных принципов и строго его соблюдающего[777].
Чингисхан был совершенно непредсказуем в ярости. В двадцатых годах XIII века после покорения Трансоксианы он нанял местного лингвиста и писца для обмена посланиями с исламскими князьями Западной Азии. Джэбэ сообщил, что Мосул, персидский эмир, собирается напасть на Сирию, и великий хан повелел запретить персу это делать. Секретарь, возомнив себя дипломатом, перефразировал и отредактировал послание в персидском стиле, придав ему высокопарность и многоречивость и используя льстивую форму обращения, принятую в исламском сообществе. Когда письмо перевели на монгольский язык и прочитали Чингису, он рассвирепел. «Ты — предатель, — рявкнул он секретарю, который уже дрожал от страха. — Эмир Мосул, прочитав это, еще больше обнаглеет!» Чингисхан хлопнул в ладоши, вызвав стражу, и приказал казнить секретаря[778].
Вспышки ярости были тем более удивительны, что он не терпел проявления эмоций со стороны кого-либо. Сам он не стыдился несдержанности, но выпустил указ, повелевавший всем придворным контролировать свои чувства, запретив даже Джагатаю открыто скорбеть по поводу утраты сына. Истории известен лишь один случай, когда Чингисхан взял себя в руки — не ответил на замечание священника-мусульманина, упрекнувшего его в том, что он погубил столько жизней в исламском мире. Великий хан хотел сделать из этого человека фаворита, исходя из его прежних заявлений, но, услышав выговор, побагровел от гнева и бросил наземь лук и стрелы. Все, кто стоял рядом, были уверены, что Чингис прикажет казнить священника. Но, напрягшись, он смолчал, унял возмущение, готовое вот-вот взорваться, и лишь резко вышел. Придворные посоветовали незадачливому имаму поскорее удалиться и больше никогда не показываться на глаза хану[779].
Если ко всем этим деталям добавить бесцветное поведение Чингисхана на поле битвы, то мы получим довольное негативную картину. Из «Тайной истории» следует, что все сражения на пути к вершинам власти в Монголии Тэмуджин выиграл благодаря искусству своих полководцев либо в результате обыкновенного везения или предательства. Он потерпел поражение от Джамухи при Далан-Балджуте и выиграл битву в урочище Койтен только благодаря фортуне, когда конфедерация антиборджигинов распалась; разгромить меркитов ему помогли Джамуха и Тоорил; кереитов поверг Чаурхан; победа над найманами была одержана благодаря советам Додай-черби и усилиям Джэбэ, Хубилая, Джэлмэ и Субэдэя. Возникает вопрос: как этот посредственный полководец, неблагодарный и болезненно недоверчивый параноик, подверженный припадкам неконтролируемой ярости и не испытывавший добрых чувств даже к своим родичам, смог создать мировую империю?[780]
Понятно, что этот отрицательный образ вырисовывается из подборки негативных штрихов в том расплывчатом портрете Чингисхана, какой можно увидеть в «Тайной истории». Для создания более полного, сбалансированного и объективного портрета у нас имеется достаточно и позитивных характеристик. Чингисхан был превосходным слушателем и судьей как людей, так и мнений. Он знал, что у него великолепные полководцы, и опирался на них. Тэмуджин, впоследствии Чингисхан обладал редчайшим обаянием, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что под его знамена шли самые разные люди после мимолетного знакомства: Боорчу, кидань Елюй Ахай, дети Сорхан-ширы, сыновья Дай-сечена. Он действительно обходился сурово с родственниками, но проявлял великодушие к фаворитам и к тем, кто помог ему в беде. На курултае 1206 года Чингисхан осыпал щедротами не только великих соратников, как Боорчу и Мухали, но и простых смертных Бадая и Кишлиха, табунщиков, предупредивших его о заговоре Тоорила и Нилхи[781]. Он всегда заботился о детях павших героев, один пример — Хуилдар, другой — Нарин-Тоорил, сын Чаган-гоа, убитого Джамухой при Далан-Балджуте[782].
С особой теплотой Чингисхан относился к сводному брату Шиги-Хутуху: начальник лагеря чуть не лишился жизни за халатность, когда 15-летний Шиги убежал из стана на охоту. Историки всегда отмечают его любовь к внукам: когда позднее одного из них убили во время осады Бамиана, он повелел истребить в крепости все живое вплоть до кошек, собак и домашней птицы. Он был способен совершать и внезапные акты великодушия — по наитию или капризу: однажды, увидев крестьянина, изнемогшего от тяжелой ноши и палящего солнца, великий хан распорядился освободить его от всех податей и крепостной повинности. В другом случае он избавил целый город от резни во время тангутских войн, откликнувшись на мольбы тангутского мальчика Чагана, объяснившего, что правитель, его отец, хотел сдать цитадель без кровопролития, но ему помешала клика твердолобых офицеров. Впоследствии Чингисхан усыновил мальчишку[783].
Никто и никогда не пытался изображать Чингисхана святым. Общепринято представление о нем как о человеке жестоком, мстительном, вероломном и двуличном. Некоторые авторы утверждают, будто он был настоящим психопатом, скрывавшим страсть к убийству под маской рационализма и считавшим, что надо лишать жизни за предательство, измену и трусость[784]. Но насколько жестоким он был? В глазах современников он не был чрезмерно жесток, и зверства, совершенные им и расцененные нами в XXI веке как преступления против человечности, были обычными деяниями у многих народов XIII века, в том числе в среде крестоносцев. Вряд ли современники считали его таким же исключительно жестоким, каким называли своего короля современники Генриха VIII в XVI веке; вряд ли он превосходил злодействами Тамерлана; наверняка можно документально доказать, что он был менее кровожаден, чем его современники кидани, персы и цзиньцы Китая[785]. Чингисхан предстает менее жестоким, чем его современник и заклятый враг Джелал ад-Дин (см. главы 9 и 10). Джелал с ухмылкой наблюдал за тем, как его люди вбивали колышки в уши монгольских пленников, отдавал узников на растерзание толпам и потом сам обязательно отрубал кому-нибудь голову.
Некоторые историки приводят такие примеры злодейств Чингисхана, как вливание расплавленного свинца в горло правителю Отрара (см. главу 9) или вспарывание живота старухи, проглотившей жемчуг: эти истории апокрифичные и являются продуктом воображения вражеской пропаганды[786]. Политика Чингисхана «сдаваться или умереть» всегда давала противнику возможность сохранить свою жизнь. Один из советников так изложил отношение Чингисхана к массовой бойне: «Основу государства составляет народ. Если после завоевания страны уничтожается ее население, то какая выгода от этого государству? Более того, если убивают невинных людей, то укрепляется воля противника к сопротивлению. Это никак не согласуется с желаниями государя»[787].
Оправданием «достойных сожаления» убийств, согласно монгольской идеологии, могло быть положение о том, что любой человек, выступающий против желаний хана, ipso facto[788] является бунтовщиком, и во всех государствах признается право суверена казнить бунтовщиков. Чингисхан, как утверждает легенда, был сыном Бога, поскольку он был зачат, когда луч света проник в лоно матери и оплодотворил ее; официально несчастный Есугей играет роль статиста, подобно Иосифу по отношению к Марии в Библии. Если вы представитель Бога, то, по убеждению испанских конкистадоров, имеете право убивать аборигенов, когда они отказываются креститься и признать слово Божье; какую же силу приобретает этот аргумент, если завоеватель, сын Бога, зачат смертной матерью от бессмертного отца, подобно всем другим величайшим героям мифологии?