Christotokos (Христоносица), а не Theotokos (Богоносица)[811]. Ортодоксальным христианам идея совмещения двух ипостасей, имеющих разную природу, в одном образе кажется абсурдом, но для несториан в ней было гораздо меньше абсурда, чем в концепции трех персонажей в одном Боге.
Манихейство почило в бозе к 1000 году, но несторианское христианство набирало силу, в VII веке распространилось по всей Азии, а к 635 году появилось и в Китае, где ему был оказан радушный прием[812]. Халифат покровительствовал несторианам, а династия Тан в Китае (618–907) предоставила их миссионерам статус одной из основных религиозных меньшинств Поднебесного царства[813]. В VIII веке императоры Тан запретили буддизм, но разрешили христианство — по крайней мере до перемены умонастроений в 845 году, когда в империи Тан объявили вне закона и христианство, и буддизм, и манихейство. Последние два вероисповедания пережили времена гонений успешнее, чем несториане, и в некоторых районах происходили процессы слияния или смешения буддизма и манихейства[814]. В империях Ляо и Цзинь христианство пришло в упадок, ожило и активизировалось, когда монголы завоевали Китай, создав династию Юань, и вновь и довольно быстро захирело при династии Мин после 1368 года[815].
Чингисхан ценил несторианское христианство, потому что оно было главным верованием и идеологией для немонгольских народов, завоеванных в Азии, включая кереитов, найманов и уйгуров. Некоторые из его самых важных сановников были несториане, в том числе и Чинкай, самый влиятельный среди них[816]. Благодаря Чингисхану несторианские христиане полвека жили припеваючи в степях, чем досадили францисканским миссионерам с Запада Карпини и Рубруку, побывавшим у монголов в сороковых годах XIII века[817]. Надо отдать должное проницательности Чингисхана, жившего на островке шаманизма и язычества в окружении массовых универсальных религий-идеологий — конфуцианства, даосизма, буддизма, ислама, несторианского христианства, — и никогда не ощущавшего ни малейшего комплекса неполноценности или угрозы от соседства с великими духовными соперниками.
Отдельная тема — пренебрежительное отношение Чингисхана к родственникам, прежде всего к братьям. О раздорах с Хасаром мы уже упоминали, и им не суждено было закончиться счастливо. У Хачиуна, дружившего с Хасаром и не ладившего с Тэмуге, самые лучшие отношения будто бы сложились именно с Тэмуджином, но, если некоторые источники считают его «человеком, которого не было», то и эти слова, возможно, ничего не значат. К Тэмуге Чингисхан обычно выказывал презрение, но иногда мог и похвалить, как это, например, случилось во время войны с найманами в 1204 году. «Тэмуге, — сказал он, — сын матушки Оэлун. Слывет отчаянным смельчаком. Из-за непогоды не подведет, из-за стоянки не отстанет»[818][819].
Тэмуге родился в 1168 году и прожил дольше всех среди сыновей Оэлун (его казнили в 1246 году в возрасте семидесяти восьми лет после неудачной попытки совершить переворот). Он был младшим сыном или отчигином («царевичем — хранителем очага»), самым значимым отпрыском в семье, согласно монгольским обычаям; ему достались в наследство и первоначальное жилище отца, и все его жены[820]. Он был любимчиком матери, искусным политиком, и вместе с Оэлун правил Монголией, когда Чингисхан отвлекался на военные кампании. Возможно, определенная неприязнь к нему Чингисхана возникла вследствие того, что он отличался леностью (якобы), интеллектуальными запросами и проявлял интерес к культуре империи Цзинь, государства Каракитаев и Си Ся[821].
Но неприветливость или бездушность Чингисхана не распространялись на сыновей, которых он любил безумно (по крайней мере, вначале). Старший сын Джучи родился приблизительно в 1182 году, и его происхождение всегда окутано тайной: его считают незаконнорожденным ребенком, плодом изнасилования Бортэ вождем меркитов. Этому обстоятельству сам Чингисхан не придавал никакого значения, что делает ему честь, и не раз ругал Джагатая, ненавидевшего Джучи, требуя от него не забывать, что оба они выношены одной матерью[822]. Джучи впервые упоминается в связи с попытками Чингиса закрепить альянс с Тоорил-ханом «перекрестными» браками с Нилхой (Сэнгумом, сыном Тоорил-хана) и его сестрой в 1203 году и уже более зримо предстает на курултае в 1206 году, получая щедрые дары[823]. Хотя Чингисхан относился к нему благожелательно, источники не оставляют никаких сомнений в том, что Джучи не переносил отца, сам Чингисхан считал его недостаточно жестким военачальником, и между ними нередко возникали ссоры. Возможно, Джучи мало видел отца в годы формирования характера — Чингисхан почти постоянно отсутствовал, проводя военные кампании, и это сказалось на их взаимоотношениях.
Так, по крайней мере, думал Кокоцос, один из наиболее интеллектуальных придворных Чингиса, назначенный «наставником» Джагатая в 1206 году. Он говорил: многие годы Чингисхан был так занят, что не сходил с коня, не спал в нормальной постели, голодал и всегда пребывал на волоске от гибели: «Черная голова его к седлу приторочена, черная кровь его слита в огромный кожаный бурдюк»[824]. Другая причина могла заключаться в том, что Джучи, человек, безусловно, кичливый, возможно, был самым головастым среди сыновей и склонным к тому, чтобы подвергать сомнению политические решения и то будущее, которое Чингисхан наметил для империи. Несмотря на неверие отца в его военные таланты, все имеющиеся свидетельства доказывают, что он был воинственный, энергичный и отважный человек, любил охоту, стрельбу из лука и драки; некоторые считают, что Чингис втайне испытывал перед ним благоговейный страх[825].
Джучи всегда был против политики Чингисхана «сдавайтесь или умрите», убеждая его в том, что он лишает себя таким образом одаренных людей. Однажды после победы над меркитами Джучи попросил отца сохранить жизнь превосходному меркитскому лучнику Хултукану, который станет украшением армии будущей империи. Чингис ответил непреклонно, что не пощадит ни одного меркита: они — первейшие враги монголов, предатели, вероломная пятая колонна в Монголии для цзиньцев и прочих недругов. «Я собрал столько земель для тебя. Какая от него польза тебе?»[826] Возможно, этот инцидент и положил начало отчуждению Джучи от отца. Джучи женился на Бек-Тутмиш-фуджин, сестре Ибака-беки, одной из жен отца, и Сорхахтани-беки, жены Толуя. Она родила ему, как говорят (можно ли знать об этом со всей определенностью?), четырнадцать сыновей. Только трое из них вошли в историю: Орда, ничем не примечательная личность, Батый (Бату) и Беркэ, прославившиеся как ханы Золотой Орды (северо-западная часть Монгольской империи). Джучи, кроме того, имел множество и других жен и наложниц, принесших ему, как говорят, еще около сорока сыновей. Понятно, что сведения о количестве жен и детей Джучи весьма путаные[827].
Джагатай (ок. 1184–1242), второй сын Чингиса, вступает в «Тайную историю» довольно поздно, когда он участвует в дележе добычи на курултае в 1206 году. Это обстоятельство кажется странным, если учесть, что к тому времени и Джучи и Угэдэй уже проявили себя в нескончаемых войнах Чингисхана. Может быть, вследствие того, что отец старался держать его в тени, пока не возмужает?[828] Существует и другое объяснение: возможно, воспитание сыновей Чингиса изменилось, когда Тататонга, хранитель печати, которого отец приставил к ним в качестве учителя, переключился на уйгурскую педагогику[829]. В любом случае, Джагатай, повзрослев, стал суровым, бесстрастным, безапелляционным, лишенным воображения педантом, «солдатом из солдат». В то же время все источники отмечают его ограниченность, вспыльчивость и горячность[830].
Фанатическую твердолобость он проявлял по двум проблемам. Во-первых, Джагатай наотрез отказывался признавать братом Джучи, меркитского бастарда. Он часто заговаривал на эту тему, даже на совещаниях, чем страшно раздражал отца. Чингисхану настолько досаждала эта вражда, что он решил лишить обоих старших сыновей прав наследования, оставив в списке претендентов только Угэдэя и Толуя. Хан не раз пытался примирить их, но всегда отказывался идти на уступки Джагатай, хотя Чингис и урезонивал его, напоминая, что в беде можно положиться только на родню, а не на придворных, льстецов и так называемых «друзей»[831].
Другим объектом фанатического неприятия был ислам; возможно, зная о том, что Джагатай никогда не позволит убивать животных так, как это делают мусульмане, Чингисхан и назначил его хранителем Великой Ясы — свода законов. И после смерти Чингиса новый хан Угэдэй (младший брат Джагатая), стремившийся подружиться с исламом, должен был соблюдать осторожность в таких делах. Однажды Джагатай прямо заявил, что Чингисхан, привидевшийся во сне, потребовал убить всех мусульман, представляющих угрозу Монгольской империи[832]