[917]. Цзиньцы продолжали, как и во время нападения Чингисхана на Си Ся и тангутов, обратившихся к ним за помощью, придерживаться политики «посылать к черту и тех и других».
Понять странное поведение правителей Цзинь невозможно без знания, хотя бы в общих чертах, истории образования этой империи.
После того как великая династия Тан развалилась, подобно карточному домику в 907 году, Китай пережил почти четыре столетия раздробленности и еще более длительный период «чужеземного» владычества. Первыми вакуум власти заполнили кидани — одно из лесных племен Маньчжурии, существовавшее как организованное племя с IV века до н. э., но получившее известность в степях с начала VII века[918]. Кидани образовали государство Ляо в 907 году (передав ему свое название в форме Катай, распространившееся в Северной и Центральной Азии и на средневековом Западе, а в России — в русском варианте Китай); прародителем его был Абэоджи (872–926), в 907–926 годах почитавшийся первым императором Ляо[919][920].
В 960 году на юге Китая появилась новая династия — Сун. Она пыталась вытеснить киданей из Китая, но войны с ними привели лишь к усилению могущества тангутов, которым императоры Тан разрешили обосноваться на плато Ордос в излучине Желтой реки (Хуанхэ)[921]. В результате Сун пришлось платить дань и Ляо, и тангутам. В 1005 году сунцы согласились принять унизительные условия мирного договора, навязанные Ляо и предусматривавшие ежегодную дань в размере 200 000 кусков шелка и 100 000 унций серебра в обмен на неприкосновенность границ[922]. Наученные горьким опытом, сунцы старались поддерживать внешне доброжелательные отношения большую часть XI века (малые войны происходили в 1042 и 1074–1076 годах). В то же время империя Ляо практически не знала покоя после 1050 года и особенно в 1069–1099 годы: участились набеги кочевых племен из Монголии и Маньчжурии, а сама Ляо, обеспокоенная растущим могуществом тангутов на западе, вела непрерывные (хотя и не длительные) войны с государством Си Ся[923].
Ощетинившаяся и всегда готовая к драке, династия Ляо правила землями, простиравшимися от Кореи до Алтайских гор, и ее изоляционистская политика отрезала Китай от западной и Центральной Азии. Эту династию, обуреваемую подозрениями и национальной паранойей, иногда описывали в таких образах: «Окруженная с четырех сторон воинственными народами… она как тигрица, сжавшись, прижималась к земле, и никто не осмеливался бросить ей вызов»[924]. Причины упадка объяснялись по-разному. Одни историки усматривают главную проблему в том, что китаизация, интегрирование в китайскую культуру, заимствование традиционных норм китайского образа жизни ослабили режим Ляо, другие корень зла видят в послаблениях по отношению к буддизму в роли национальной религии[925]. Существует и третье мнение: Ляо позволила въехать слишком большому числу чжурчжэней из Маньчжурии, создавших ситуацию, аналогичную наплыву англо-американцев на мексиканскую территорию Техаса в 1821–1836 годах[926].
Конец династии Ляо наступил внезапно. Их карой стала новая конфедерация чжурчжэней. Этот народ пришел из Восточной Маньчжурии, занимался и земледелием, и охотой, и рыболовством, и скотоводством и отличался от степных кочевников. Главным в хозяйстве у них был вол, а не лошадь, и они пользовались репутацией людей предприимчивых и состоятельных, славились своими орлами и соколами, золотом, жемчугом, пчелиным воском, женьшенем[927]. К концу XI века они начали заниматься разведением лошадей и свиней и уже прославились как искусные верховые лучники. Они обладали почти всеми навыками, присущими монголам, но не отказывались от привычного деревенского образа жизни. Чжурчжэньскому обществу всегда была свойственна раздвоенность: одни сохраняли приверженность традиционным племенным обычаям, другие, более «прогрессивные», окультуренные группы, жившие в регионе современного Владивостока, пытались подражать киданям и перенять у них как можно больше опыта и знаний; в особенности, им удалось овладеть тактикой и искусством кавалерийских атак[928].
Агуда (1068–1123), вождь чжурчжэней, поставил целью свергнуть династию Ляо и сделать это с помощью Сун. Сейчас трудно установить, почему сопротивление Ляо оказалось слабым, когда Агуда пошел в наступление. По-видимому, сыграли свою роль политический кризис, разлад среди киданей, крестьянское восстание и особенно размолвка между аристократией и соплеменниками в провинциях[929]. Один историк описал коллапс династии Ляо таким образом: «Унизительное поражение, понесенное киданями на родной земле, разгром превосходных армий, капитуляция имперских кланов, все это подтверждало, что династия утеряла связь со своим народом»[930].
Еще более удивительна стремительность завоевания киданей. Как заметил тот же историк, «вторжение на территорию Ляо происходило настолько быстро, что оно больше напоминало государственный переворот, чем завоевание». Аналогичную точку зрения о необычайном успехе чжурчжэней высказывает и другой историк: «Стремительность их вхождения в историю впечатляет не меньше, чем пришествие монголов через сотню лет»[931]. В 1121 году окончательно сформировался альянс чжурчжэней с династией Сун, ускоривший завоевание всего Северного Китая. В годы господства киданей границы китайской Ляо заканчивались берегами Желтой реки. Соглашение с Агудой утверждало и эти границы навечно, и анклавы сунцев на дальнем севере Китая. Агуда в этом отношении повел себя честно. Захватив после 1116 года четыре или пять главных городов Ляо и фактически начав полномасштабную войну, в 1122 году он взял последний крупный бастион (Чжунду, впоследствии Пекин) и передал его союзникам — сунцам[932]. Но вскоре он умер, а его преемник Тай-цзун, император Цзинь (1123–1135), сразу же отверг партнерство с Сун и фактически предал давнего союзника. В 1125 году чжурчжэни выдворили Сун из Северного Китая.
Затем чжурчжэни Цзинь захватили все земли между реками Хуанхэ и Янцзы. В 1129 году они перешли через Янцзы и вторглись в самую сердцевину Сун. Поначалу казалось, что они сметут все на своем пути, но их остановили и возникшие проблемы из-за растянутости собственных линий коммуникаций, и искушенность Сун в военно-морских операциях. Война затянулась до 1141 года, когда наконец стороны заключили мирный договор, признающий владениями Цзинь все земли севернее реки Хуайхэ (протекавшей между Хуанхэ и Янцзы). Империя Цзинь таким образом расширила границы прежней Ляо. Победу чжурчжэней в борьбе с Ляо и Сун, самыми могущественными нациями в Восточной Азии, можно считать фантастическим достижением[933].
Цзинь была грозным противником, но Чингисхан не мог не найти и слабые места в ее мощи. Первый и самый главный изъян имел отношение к китайцам и другим этническим подданным. В этническом составе населения всегда таилась опасность, поскольку в Северном Китае насчитывалось всего лишь около четырех миллионов чжурчжэней, то есть одна десятая часть населения (основная масса чжурчжэней расселилась на завоеванных территориях во время «великой миграции» в 1125–1145 годах, когда около трех миллионов чжурчжэней въехало в Китай, получив земли и волов)[934]. Если этнические китайцы успели свыкнуться с Ляо и вели себя мирно, то они категорически не желали признавать династию Цзинь, что сопровождалось беспорядками и мятежами.
Более того, затаили зло на гонителей кидани. Лишь около половины киданей эмигрировали на запад в новое государство Каракиданей (Каракитаев), другая половина, угрюмая и недовольная, продолжала жить на прежних местах, повинуясь цзиньцам, но дожидаясь реставрации Ляо[935]. Зловещим предзнаменованием для Цзинь было хотя бы то, что немало киданей занимали высокие посты в цзиньской армии[936]. Еще одно немаловажное обстоятельство: если кидани отвергали китайскую культуру и заставляли аборигенов примыкать идеологически к ним, то цзиньцы охотно китаизировались[937].
Режим Ляо перед агонией терзала примитивная распря между дворцовой знатью и провинциальным простонародьем. Империю Цзинь раздирал тройной разлад: между чжурчжэнями, обосновавшимися в Китае, и «истинными» чжурчжэнями, продолжавшими жить в Маньчжурии; между двором и бюрократией, между двором и военной элитой. И предводители племен Маньчжурии, и военачальники были недовольны чрезмерной централизацией власти императоров Цзинь и их стремлением привести все и вся к общему знаменателю, даже поставить вне закона религиозные отклонения вроде даосизма и различных буддистских направлений[938]. Самым толковым и успешным оказался император Ши-цзун (1162–1189), выдвинутый коалицией знати Южной Маньчжурии, аристократией и местными военными главарями[939].
Наиболее здравомыслящие политики при дворе Цзинь понимали рискованность агрессивного восприятия императорами внешнего мира. Правителям Цзинь не нравились успехи новых государств Си Ся и каракитаев, их взаимодействие друг с другом; они злились, видя тесные контакты каракитаев с тангутами, в результате чего на длительное время заблокировали доступы на свои западные рынки