Командующие в Пекине, узнав об этих трагедиях, пришли в полное замешательство. Двое самых старших военачальников предлагали взаимоисключающие решения: один из них настаивал на том, чтобы дать последний бой и «стоять насмерть», другой — советовал «украдкой» отойти на юг. Ваньянь Фусин, командующий, сторонник «последнего смертного боя», был настолько удручен трусостью коллеги, что незаметно исчез и покончил жизнь самоубийством — утопился[1091]. Его преемник и кронпринц отправили императору послание, призывая к капитуляции, но их призыв остался без ответа. Чжи-чжун, оппонент Ваньяня и сторонник тайного побега, от слов приступил к делу, а кронпринц упрашивал его взять с собой. Пообещав не забыть о нем, Чжи-чжун ночью сбежал вместе с семьей, под покровом темноты пробрался через монгольские посты и прибыл в Кайфын, где император после традиционных колебаний и сомнений казнил его[1092].
Пока Самуха осаждал Пекин, Чингисхан продолжал расширять географию завоеваний, овладев в начале мая еще шестью городами. В самом Пекине и гарнизон и жители бились отчаянно, зная, что их ожидает, если придут монголы. В обстановке хаоса, голода и каннибализма начали сдавать нервы даже у самых стойких защитников города. Ушел к Чингисхану один из самых способных генералов кронпринца кидань Шимо Мингань. Возможно, его переход к монголам и сыграл решающую роль: он почти сразу же организовал массовое бегство из города своих подчиненных, в том числе специалистов в сфере штурмовой и осадной техники, с готовностью поступивших на службу к монгольскому хану[1093].
Скорее всего, именно с этим ожесточенным противоборством историки и ассоциируют один из первых в истории примеров применения некоего подобия огнестрельного оружия. Пионерами в этом деле обычно считают китайцев: они первыми создали примитивные подобия пушек, орудия, заряжавшиеся с дула. Когда у них заканчивались обычные метательные снаряды, они будто бы использовали серебро и золото, переплавленные в боеприпасы[1094]. Защитникам Пекина эти новшества не помогли. Поняв, что их бросили на произвол судьбы, они капитулировали и открыли ворота Шимо Минганю, ставшему теперь уже заместителем Самухи, который в это время пребывал в ставке Чингисхана, находившейся в нескольких милях к северу от Пекина[1095].
Начавшееся разграбление города, длившееся целый месяц, отмечено как одно из самых ужасных происшествий в далеко не безмятежной истории жизни Чингисхана. Победоносные войска крушили храмы и массивные ворота, жгли парки, опустошали дворцы, насиловали и убивали. Интервенты дотла спалили один из дворцов императора. Человекоубийство было неимоверное. Согласно одному повествованию, 60 000 девственниц покончили жизнь самоубийством, прыгнув с крепостных стен, чтобы не стать жертвами похоти «варваров»[1096]. Распространялись сообщения о курганах из белых костей и черепов у стен города. Послы из Западной Азии якобы видели горы мертвых тел и окрестности, залитые жижей из человеческой плоти[1097]. Конечно, в этих историях немало преувеличений. В таких случаях всегда сталкиваются две точки зрения. Согласно одной из них, авторы историй о зверствах, сгущая краски, ничем не рискуют. Другое мнение сводится к тому, что истории о зверствах могут претендовать на объективность, но человеческое сознание не способно поверить в ужасную реальность и пытается преуменьшить масштаб человеческих жертв, чтобы сохранить здравость ума. В самом деле, невозможно найти или дать точную оценку численности жертв осады Пекина. По одной версии, население внутреннего города сократилось до 91 000 человек в 1216 году, по другой — население Большого Пекина уменьшилось до 285 000 человек. В первом случае смертность составляет 300 000 человек, во втором — более миллиона[1098].
Вне зависимости от системы оценок утраты человеческих жизней, разгром Пекина в 1215 году был одним из самых трагических событий в истории Китая[1099]. Только одно обстоятельство монголы могли бы привести в оправдание разрушительного вандализма: смерть товарищей от голода, эпидемий и стрел противника. Примечательно, что монголы даже не пытались что-либо разрушать за пределами города. Невредимым остался каменный мост Лу-гэу на юго-западе Пекина, о котором Марко Поло позже написал как об одном из «немногих великолепных сооружений такого рода в мире».
Избежал разрушения и другой очевидный объект агрессии в таких ситуациях — Великий канал[1100]. Его начали строить еще в пятом веке до нашей эры и почти закончили в седьмом веке нашей эры. Он имел протяженность 1104 мили и пролегал через провинции Хэбэй, Шаньдун, Цзянсу и Чжэцзян к городу Ханчжоу, столице династии Сун, в те времена крупнейшему городу мира с населением около миллиона человек[1101]. В эпоху единого Китая (при династии Тан) его главным назначением было соединять две величайшие реки — Хуанхэ и Янцзы. Благодаря шлюзам, изобретенным в X веке сунским инженером, канал действовал и на высоте 138 футов в горах Шаньдун[1102]. Из-за проблем, создававшихся половодьями на Желтой реке и войнами (прежде всего военными конфликтами между династиями Цзинь и Сун в XII веке), канал долгое время не использовался и постепенно пришел в негодное состояние. Кидани государства Ляо преднамеренно вывели канал из строя южнее Желтой реки в 1128 году, чтобы преградить путь интервентам-чжурчжэням, разрушив дамбы. По иронии судьбы монголы возродили жизнедеятельность уникальной водной артерии[1103].
Всю осень огромные караваны тянулись из Пекина в Долон-Нур, перевозившие несметные богатства Чингисхана; подводы, казалось, еле передвигались под тяжестью слитков золота и серебра. Проведя зиму 1215 года в Долон-Нуре и дирижируя оттуда покорением Пекина, Чингис вернулся в Монголию весной 1216 года; фактически он не был дома пять лет. Он щедро одарил сподвижников, назначив Мухали генералиссимусом Китая, Шимо Минганя, руководившего завершающим штурмом Пекина, — губернатором города.
Затем он отправил посольство к Сюань-цзуну в Кайфын, предлагая заключить мир, если Сюань согласится быть не императором, а царем Хэнаня. Когда император наотрез отказался принять его предложение, Чингисхан решил напасть на Цзинь южнее Желтой реки и поставил во главе двадцатитысячного войска Самуху, поручив ему эту миссию[1104]. Уже совершенно уверовав в свою непобедимость, Чингисхан вывел воинства Джэбэ и Субэдэя из Китая. Он щедро одарил Джэбэ большими владениями, но почему-то обошел вниманием Субэдэя, и эта неблагодарность по отношению к Субэдэю с его стороны, а впоследствии и со стороны его преемника Угэдэя, и сейчас вызывает недоумение.
Щедро вознаградил великий хан и Чинкая, ветерана Балджуна, а впоследствии главного администратора, фактически канцлера монгольской империи. Оценив по достоинству заслуги в войне с найманами, Чингис пожаловал ему табун отменных породистых лошадей. Чинкай отличился также во время осады Фучжоу в 1212 году, когда он продолжал биться, несмотря на тяжелую рану, нанесенную стрелой в левую руку. После захвата Пекина в 1215 году Чинкай взобрался на вершину Башни Великого Сострадания и пустил стрелы на все четыре стороны горизонта. Восхитившись находчивостью соратника, Чингисхан повелел отдать ему во владение все дома, имущество и угодья на расстоянии полета четырех стрел[1105]. Немалый фьеф достался и купцу-мусульманину по имени Джафар, с которым Чингисхан дружил со времени заключения Балджунского договора. В 1213 году Чингисхан столкнулся с неприятным затруднением — не мог с ходу преодолеть переход Цзюйюн. Оказалось, что Джафар часто бывал в этих местах по торговым делам; он и провел монголов по малоизвестным лесным и горным тропам, обеспечив внезапность нападения: цзиньцы даже не выставили караулы, монголы окружили их и перебили[1106].
Киданьский чиновник и способный администратор Елюй Чуцай тоже удостоился ханских почестей[1107]. Но самая лестная и заслуженная похвала выпала на долю Шиги-Хутуху. После взятия Пекина Чингисхан послал Шиги и еще двоих офицеров-стражников Онгура и Архая провести инвентаризацию императорских сокровищ в городе. Цзиньский казначей, встретив первыми Онгура и Архая, предложил им «урезать» итоговую сумму и поделить денежный «навар» между собой. Онгур и Архай с готовностью согласились, но Шиги, когда и ему предложили участвовать в дележе, возмутился. Его ответ был резкий и суровый: все, что имеется в Пекине, теперь является собственностью хана, и предложение казначея провоцирует предательство. Шиги доложил об этом Чингисхану, а великий хан всего лишь отчитал стражей, но не казнил. Однако Чингисхан был чрезвычайно доволен поведением Шиги-Хутуху. Особенное удовольствие ему доставила нижеследующая фраза из доклада Шиги: «Это все принадлежит тебе; как же я посмею красть у тебя?»[1108]
Странно, но в 1215–1216 годах империя Цзинь устояла, хотя проблем у нее было более чем достаточно. Рейды монголов не задели лишь провинцию Хэнань к югу от Желтой реки, но во второй половине 1215 года там разразился массовый голод[1109]