[1294]; он собирался уничтожить халифат в Багдаде, если бы не помешали вести о вторжении меркитов и куманов (в чем виновны исключительно монголы), отвлекшие его внимание. Трудно сказать, знал ли шах о том, что его злейший враг халиф аль-Насир уже вошел в контакт с Чингисханом, прослышав о религиозной терпимости монголов в побежденном Каракитае. Маловероятно, чтобы Чингисхан просил халифа напасть на Мухаммеда — это означало бы настоящее бедствие для ислама, если бы даже и принесло личное удовлетворение — но, в любом случае, Чингисхан никогда не позволял себе подпасть под влияние других самодержцев[1295]. Только по глупости шах мог решиться на поход против Багдада в 1217 году, закончившийся катастрофой. Упорное сопротивление курдов по всему маршруту и жуткие снежные бураны в горах Загрос положили конец этому безумному предприятию[1296].
Ялавач едва успел покинуть территорию шаха, как в северный хорезмский город Отрар прибыл огромный монгольский торговый караван. В нем, помимо пятисот верблюдов, находились 450 мусульман-купцов, эскорт из сотни монгольских всадников и личный посланник Чингисхана. Прибытие каравана, почти совпавшее с отъездом Ялавача и Юсуфа Канки, достойно отдельного комментария. Он был послан по личному распоряжению Чингисхана, вложившего в него почти весь операционный капитал[1297]. К тому времени уже сложился крепкий дружеский альянс между Чингисханом и влиятельным, вездесущим корпусом исламских торговцев. Они давно рвались на заманчивый китайский рынок, и победоносный хан помог им в этом[1298]. Партнерство было взаимовыгодное; мусульмане были полезными посредниками, очень важными по двум причинам: монголы тогда покупали одежду за рубежом и нуждались в агентах для транзакций; кроме того, они фактически уничтожили сельскохозяйственные земли на севере Китая и нуждались в импорте зерна. Общие интересы крепили коммерческий союз, и никаких барьеров, казалось, не существовало: исламских купцов привлекала получившая широкую известность религиозная толерантность Чингисхана[1299]. К тому же, мусульманские купцы были поставщиками важных разведданных.
Торговая миссия в Отрар имела целью побудить Хорезм к тому, чтобы снять эмбарго, из-за которого возник дефицит одежды в Монголии. Как только шах отобрал у Каракитая Трансоксиану, он обрезал и торговые пути между Восточным Туркестаном и Трансоксианой; личный посланник Чингисхана и должен был добиться отмены этого запрета[1300]. Некоторые критики утверждают, что Чингисхан сам позволил бессовестным и коварным исламским купцам втянуть себя в торговую войну; другие авторы полагают, что он всего лишь пытался выяснить истинные намерения шаха. Бытует и такое мнение: огромный караван с несметными богатствами предназначался для того, чтобы произвести впечатление на шаха и поразить его воображение торговым и покупательным потенциалом Монголии[1301].
Вне зависимости от истинного предназначения каравана, то, что произошло после его прибытия в Отрар, прокатилось эхом по всей Азии. Иналчук Каир-хан, правитель Отрара, рассвирепел и приказал убить всех своих 550 гостей (уцелел лишь один). Он утверждал, что сделал это по необходимости, поскольку экспедиция предназначалась для шпионажа.
Утверждение абсурдное. Любые деловые и торговые визиты в другую страну во все времена можно было изобразить как «шпионские» в запредельном варианте толкования этого понятия. Естественно, любой караван, прибывая в любое место, обязательно собирал информацию о местопребывании; поступать иначе было бы противоестественно в полном смысле этого слова[1302]. Он также заявлял, что один участник миссии, давний знакомый, обратился к нему, назвав прежним именем (Иналчук), а не в соответствии с новым титулом правителя (самостийным Каир-ханом) — и это тоже абсурд. Вполне возможно, и это предположение уже высказывалось, что правителя разозлила похвальба гостей своими богатствами[1303], но истинная правда, скорее, заключается в том, что им овладела элементарная алчность. С другой стороны, трудно представить, чтобы эта кровавая акция, чреватая грандиозным международным скандалом, могла быть совершена без одобрения шаха. Некоторые историки считают, что правитель сначала получил согласие Мухаммеда; по мнению других авторов, шах приказал ему совершить резню[1304]. Таким образом, либо сам шах поддался алчности и решил поделиться огромной наживой с правителем (возможно, зная о масштабах инвестиций Чингисхана), либо уже настроился на войну с монголами и дал им бесспорный casus belli[1305].
В живых остался лишь один человек, погонщик верблюдов, чудом избежавший бойни. Он мылся в бане, когда началась резня, и прятался за печью парилки, когда воины правителя рыскали в поисках жертв. Потом он три дня и три ночи скрывался на вершине горы и проделал тяжелый обратный путь, чтобы рассказать о бойне Чингисхану.
Снова Чингисхан проявил экстраординарную сдержанность. Шах не только нанес ему непомерное личное оскорбление, но и нарушил базовые принципы международного права того времени, совершив, даже по стандартам Средневековья, злостное военное преступление. Помимо всего этого, Чингисхан понес колоссальные материальные убытки. Несмотря на чудовищность злодеяния, Чингисхан отправил новое посольство к Мухаммеду, состоявшее на этот раз из трех персон — дипломата-мусульманина и двоих монгольских грандов. Посланники сообщили, что Чингисхан готов простить шаха и согласиться с тем, что инцидент произошел по вине слабоумного Иналчука, при условии, что Мухаммед выдаст правителя для суда в Монголии. Взбешенный Мухаммед обвинил посольство в неслыханной дерзости, убил мусульманина-дипломата и отослал обратно двоих монголов, повелев остричь наголо и опалить бороды[1306].
Наконец, Чингисхан тоже прогневался, сказав презрительно о шахе: «Он не государь, а бандит»[1307]. Затем он поднялся на гору Бурхан-Халдун и три дня молился Тенгри, прося победу в guerre à outrance, которую уже решил объявить Мухаммеду. По иронии судьбы, посольство Мухаммеда, вернувшись от Чингисхана (возможно, они даже пересеклись с остриженными монголами, возвращавшимися домой), сообщили шаху печальные вести о гигантской мощи и потенциале Монгольской империи. Выслушав послов, Мухаммед пришел в уныние и будто бы сказал: если бы знал обо всем этом, то никогда бы не допустил резню в Отраре[1308].
В любом случае, раскаяние запоздало. Чингисхан отправил шаху последнее послание: «Ты убил моих людей и моих купцов и отобрал у них мое имущество. Готовься к войне, ибо я иду на тебя с войском, с которым ты не совладаешь»[1309]. Встревоженный Мухаммед собрал большой военный совет, на котором сановники заверили его в том, что сила на их стороне. Монголы должны преодолеть практически непроходимые горные хребты, и к тому времени, когда будут пройдены горные кряжи, ущелья и река Яксарт, они будут валиться с ног в изнеможении и станут легкой добычей[1310]. Советники напомнили также, что монголы любят навязать противнику битву как можно раньше — именно так они громили армии империи Цзинь в первый год кампании в Китае. Самый лучший выход — не следовать правилам, навязываемым Чингисханом, а укрываться в укрепленных городах, которые монголы с их примитивными осадными орудиями не смогут взять, но откуда в подходящий момент можно делать вылазки и уничтожать врага. Они предлагали, в сущности, стратегию, которую римляне применили против Ганнибала, а русские — в 1812 году против Наполеона[1311].
Однако советники забыли два важных обстоятельства. Их логический вывод об истощении монгольских войск ко времени подхода к Хорезму предполагал, что шах должен дать им бой именно здесь и прежде, чем они успеют отдохнуть и набраться сил. Второй момент: хотя армии Мухаммеда и обладали численным превосходством в соотношении два к одному, оно утрачивало свою значимость, если они собирались сражаться за крепостными стенами. Иными словами, они не будут иметь местного силового превосходства. Войска будут рассредоточены на большом пространстве, а монгольская единая армия будет уничтожать их по отдельности. Это классический догмат преимуществ концентрации сил[1312].
Чингисхан как всегда тщательно готовил новую кампанию: составлялись карты, многократно уточнялась организация интендантства и коммуникаций, изучались природные особенности местности. На военных советах были рассмотрены все потенциальные преимущества. Самым важным из них была незрелость и хаотичность государственного устройства Хорезма. Империя шаха существовала менее двух лет, и она подрывалась изнутри раскольническими тенденциями разного рода. Основная опасность заключалась в антагонизме между кочевниками-тюрками, которых Мухаммед использовал в роли конников, и оседлыми иранцами. Шах не мог держать в узде воинство, буйствовавшее по всей империи, ожесточая крестьянство, страдавшее еще и от насилия и произвола сборщиков податей. Если бы шах даже и смог приструнить иностранных наемников, то не стал бы делать этого, поскольку полностью зависел от их прихотей