. Он хотел уберечь город и провинцию от разрушения, поскольку уже включил их в свой улус. Однако его послание, в котором он разъяснял свои намерения и рекомендовал мирно повиноваться, было возвращено с оскорбительными комментариями[1465].
Гургандж был необыкновенно богат и красив; его благолепие с энтузиазмом описывал арабский географ и биограф Якут (Йакут) аль-Хамави (1179–1229). Город богател благодаря многим факторам: стратегическому местоположению на караванных путях, бойкой торговле рабами, процветающему сельскому хозяйству (здесь было настоящее изобилие фруктов, винограда, меда, сабзы, кунжута, лесного ореха, хлопковых и зерновых полей), многообразному ремесленничеству (изготовлялись колчаны, стрелы, мечи, кирасы и другие виды вооружения), торговле янтарем, соколами, коврами, парчой из шелка и хлопка, русскими мехами (соболь, куница, лиса, белка, горностай, ласка), а также местными шкурами и кожами — лошадей, коз, диких ослов[1466]. Помимо личной преданности семье Мухаммеда, у аборигенов имелись и другие основания для того, чтобы отстаивать свои дома и земли с оружием в руках. А для монголов город, пожалуй, был наиболее трудным для штурма: все подступы к нему были заполнены вонючими низинами и болотами — одно из последствий того, что Амударья, прежде впадавшая в Каспийское море, к наступлению XIII века переориентировалась на Арал[1467]. Монголам предстояло не только преодолевать немалые пространства грязи и болотной хляби, но и решать проблему обеспеченности метательными снарядами: окрестный ландшафт был лишен крупных камней или валунов. Им пришлось срубать тутовые деревья и выпиливать «кругляки» для катапульт. Но это было лишь временное решение. Деревянные метательные снаряды оказались малоэффективными для пробивания толстых и массивных стен Гурганджа, и Джучи должен был наладить доставку настоящих камней из других и неблизких местностей[1468].
Джучи объехал на коне вокруг стены, отмечая характерные особенности ее построения и изъяны в обороне. Он уже получил доклад разведки о моральной обстановке в городе. Эндемическая фракционность, присущая Хорезмской империи, и здесь могла оказаться полезной для монголов. Тимур-мелик, совершивший дерзкий побег, пришел в Гургандж и пытался сплотить соотечественников, но очень скоро понял тщетность своих усилий и бессмысленность борьбы против интриганства в высшем военном командовании[1469]. После смерти шаха в январе 1221 года Джелал ад-Дин со своими сторонниками перебрался через Каспий на полуостров Мангышлак и тоже пошел на восток в Гургандж. Его, как и Тимур-мелика, встревожила острейшая и безрассудная раздробленность в столице. И ему тоже немного времени понадобилось для того, чтобы увидеть пагубное влияние клики, сгруппировавшейся вокруг бывшего кронпринца Узлак-шаха и состоявшей из эмиров с севера, люто ненавидевших Джелала. После того как Узлак-хан и его клика попытались убить его и почти преуспели в этом, если бы ему вовремя не сообщили о заговоре, он решил расстаться с Гурганджем и отправился на восток через пустыню Каракумы[1470]. После его отъезда в столице наступило некоторое отрезвление, противоборствующие клики образумились, объединились и избрали султаном генерала по имени Хумар-тегин.
Начиная осаду, Джучи как обычно впереди поставил пленников, чтобы уменьшить потери своих солдат. Управляться с осадными машинами ему помогали техники, привезенные из Китая. Он попытался также вначале отвести русло реки и нарушить водоснабжение города, но трехтысячный отряд, посланный с этим заданием, попал в засаду и был изрядно побит. Незадача, постигшая монголов, несколько окрылила защитников города[1471].
Чингисхана же раздражало отсутствие хороших вестей от Джучи. В расстроенных чувствах он решил направить к нему Джагатая с большим подкреплением. Как и следовало ожидать, Джучи рассвирепел: его злило и то, что отец фактически указал ему на недотёпистость, и то, что прислали ненавистного Джагатая. В равной мере предсказуемо старшие сыновья Чингисхана начали грызться при первой же встрече. Джагатай винил Джучи в «мягкости», пробуждаемой тем, что Гургандж является его апанажем, а заодно и в непорядочности — приносит национальные интересы Монголии в жертву своим амбициям[1472]. Боорчу, «глаза и уши» Чингисхана, докладывал ему, что братья в большей мере увлечены не осадой крепости, а борьбой друг с другом.
Согласно одной из легенд, Джучи вызвал Джагатая на поединок и схватка якобы уже началась, когда о «дуэли» узнал Боорчу. Он помчался на место происшествия, но смог разнять «дуэлянтов» только после предъявления грамоты полномочного представителя Чингисхана, предписывавшей повиноваться приказам Боорчу так, как если бы они исходили от самого великого хана. В любом случае, известно, что перебранка или потасовка между братьями вылилась в реальную драку между их сподвижниками и с жертвами с обеих сторон[1473].
Ярость Чингисхана, когда ему донесли о баталии, не знала границ. За время этой кампании он уже насмотрелся свар между сыновьями. Хулан уговаривала его не тянуть и разрешить наконец проблему правопреемства на случай непредвиденного развития событий. Он прислушался к ее совету и назначил Угэдэя своим преемником. Затем Чингисхан отправил Угэдэя главнокомандующим в Гургандж и дал строгие наказы старшим сыновьям признать его правомочным преемником и во всем ему подчиняться; надо сказать, что Угэдэй привел с собой 20-тысячное войско[1474]. Джагатай вроде бы остался доволен решением отца: во-первых, его радовало, что ненавистный Джучи не будет наследником империи, а, во-вторых, он обожал Угэдэя. Джучи же втайне разозлился. Ему был нанесен двойной удар: его фактически сняли с поста командующего осадой Гурганджа и лишили прав первородства. Затаенная ненависть Джучи к Чингисхану еще больше возросла. Тем не менее, Чингисхан сделал правильный выбор. Монголы уже начали падать духом из-за неспособности сокрушить стены города и постоянных склок между Джучи и Джагатаем. Появление Угэдэя с мощным подкреплением приободрило войска[1475].
Угэдэй начал с того, что возобновил попытки отвести Амударью и перекрыть водоснабжение города, хотя агентура и сообщала о том, что жители Гурганджа прорыли множество колодцев и создали огромный резервуар воды. Тем временем у Хумар-тегина сдали нервы при виде бессчетной и все увеличивающейся орды монголов у города, забрасывающих стены горящими снарядами, и он отправил посыльных выяснять условия капитуляции. Горожане-патриоты, узнав об этом, возмутились и свергли султана[1476].
Хотя город продолжал оказывать упорное сопротивление, инициативой постепенно завладели монголы. Угэдэй выслал вперед пленников засыпать рвы: они делали это ценою своей жизни десять дней, зато Угэдэй теперь мог подойти под самые стены и делать подкопы по всему периметру. Наконец, почувствовав усталость и вялость в обороне города, Угэдэй дал приказ начать решающий штурм. Под прикрытием огневой завесы из горящей нефти монгольские коммандос поднялись по стене, водрузив свои штандарты[1477]. С этого плацдарма они и пробивали себе путь в город на протяжении семи дней почти непрерывных уличных рукопашных боев за каждый дом.
В апреле 1221 года город все-таки запросил условия капитуляции, при этом посланник от себя добавил, что осажденные достаточно натерпелись лиха от монгольского бича. Джучи, не забывший жертвы, понесенные 3-тысячным отрядом, посланным отводить Сырдарью, ответил посланнику: до сего времени мыкаться приходилось монголам, но теперь и вы хлебнете горя[1478]. Он объявил условия капитуляции. Все жители до последнего человека должны были выйти из города. Ремесленников и мастеров отобрали и отвели в сторону, всех остальных горожан, включая женщин и детей, согнали как скот в стадо на убой; исключение было сделано для девиц, пригодных для использования наложницами или для продажи в рабство. Затем началась резня. Можно не брать на веру данные средневековых хронистов о том, что каждому монголу предназначалось убить двадцать четыре человека, но не вызывает никаких сомнений то, что бойня была страшная. Вряд ли можно сомневаться в достоверности и такой детали изощренного надругательства. Монголы вначале заставляли женщин раздеться донага и мутузить друг друга кулаками на потеху войскам, а потом, когда это зрелище им наскучило, всех изрубили[1479].
Победители затем должным образом разграбили Гургандж, сполна насытившись мародерством и на pièce de résistance[1480] открыли плотины, сдерживавшие воду Амударьи в городе — согласно некоторым источникам, они самостийно взорвались. Моментально взбухшие волны цунами поглотили город. Все здания были сметены, немногие уцелевшие беглецы, прятавшиеся в них, утонули. Сообщалось: если после нападения монголов обыкновенно могли выжить несколько десятков человек, то в Гургандже погибли все[1481].
После разрушения Гурганджа Угэдэй с братьями постарались сровнять с землей весь Хорезм. Опустошенная провинция уже не могла служить опорой для Джелал ад-Дина или какого-либо другого верного сподвижника шаха, но она потеряла и былую экономическую значимость; лишь впоследствии монголы поняли, что было бы разумнее не убивать, а сохранить жизнь людям, чтобы они могли трудиться и платить подати