[1627]. Последовавшая ужасающая массовая резня действительно принудила грузинского царя приготовиться к битве. Мобилизовав все ресурсы, царь Георгий и царица собрали армию численностью порядка 30 000 человек. У Субэдэя было около 20 000 воинов, не считая отрядов ханов-ренегатов из каспийской периферии.
Второе сражение происходило неподалеку от того места, где противники встречались первый раз, но здесь пространства было гораздо меньше и с восточной стороны оно ограничивалось грядой крутых холмов. Субэдэй отыскал расщелину и поместил в ней резервное войско Джэбэ численностью 5000 человек[1628]. Наученный горьким опытом предыдущей битвы, царь Георгий строго-настрого приказал всадникам идти медленно и кучно и ни при каких обстоятельствах не нарушать боевое построение. Субэдэй изобразил испуг и отступление. Вдобавок он распорядился, чтобы лучники казались растерянными, плохо подготовленными. Их стрелы намеренно не долетали до цели. Грузины пустились в погоню, обретая все больше уверенности в себе, и постепенно перешли в галоп. Они не знали, что стали жертвой старой монгольской стратагемы ложного отступления. Субэдэй привел противника к расщелине, где стояло войско Джэбэ, приготовившее идеальную западню. Грузины рвались вперед, убежденные в том, что Субэдэй бежит от них. Тогда Субэдэй развернулся и накрыл их, как огромная штормовая волна, погнав к ущелью Джэбэ. Зажатые в клещи, грузины начали метаться, повторяя свою участь в прошлой битве. Это была классическая иллюстрация монгольского метода ведения войны. Согласно хроникам, грузинская армия численностью 30 000 человек была уничтожена в первый же день[1629].
Уцелевшие грузинские воины бежали в Тебриз и укрылись за городскими стенами. Георгий спасся, но, возможно, был тяжело ранен, так как на следующий год скончался. Ему наследовала сестра, царица Русудан. Она разослала всем, кого смогла припомнить, воззвания — крестоносцам и папе римскому. Самую большую известность получило послание понтифику, наполненное курьезами и нелепостями. Царица писала: «Свирепые и дикие татары, ужасающие и злобные, алчные и жаждущие добычи, как волки, и храбрые, как львы, напали на мою страну… Отважные рыцари Грузии выдворили их, убив 25 000 интервентов. Но, увы, мы более не в состоянии принять Крест, как мы обещали это сделать вашему преосвященству»[1630]. Царица даже собрала новую армию, но это воинство боялось выступить против монголов и было в итоге распущено.
Монголы затем подошли к городу Дербенту (в современном Дагестане), тоже находящемуся на Каспии, но у подножия Кавказа, и нередко ассоциирующемуся с легендарными Воротами Александра. Дербент вначале проявил строптивость, но Субэдэй предложил сделку: он пощадит город, если десять олигархов согласятся провести монгольскую армию через Кавказ. Десять представителей города послушно явились в шатер Субэдэя, после чего он сразу же обезглавил одного из них, демонстрируя серьезность своих намерений, как потом скажет Вольтер, pour encourager les autres[1631]. Так же смиренно девятеро проводников провели монголов через все трудные перевалы, даже не помыслив о кознях или предательстве. Если горы Кавказа сопоставимы с Альпами, то можно смело говорить о том, что переход монголов через Кавказ глубокой зимой был не менее сложен и опасен, чем знаменитая альпийская эпопея Ганнибала. Субэдэй и Джэбэ были вынуждены оставить позади все осадные машины и тяжелое снаряжение, сотни воинов погибли в горах от обморожения и переохлаждения. Шли они, очевидно, через Дербентский перевал между Дагестаном и Каспием, а дальше по долине Терека[1632].
Потом монголы вышли на великую степь, простиравшуюся от Кавказа до северного побережья Черного моря, от Кубани до эстуария Дуная. Но миновав опасные горные ущелья, они натолкнулись на угрозы, которые приготовили им степи: эти бескрайние равнины принадлежали своенравным и вольным племенам — аланам, лезгинам, черкесам и куманам. Аланы наводили ужас на оседлое население со времен Древнего Рима, но гунны в V веке истребили их западные септы, и охраняли Кавказ с VIII века восточные аланы или осетины[1633]. Черкесы этнически были родственны мамлюкам, захватившим власть в Египте[1634]. Самым многочисленным и грозным было племя куманов, доминировавших в южных степях Руси с 1060 года и до нашествия монголов. Они были близки или почти неотличимы от кипчаков, хотя христианские князья Руси называли их половцами[1635].
Эти степные кочевники оказались более трудными и отважными оппонентами, чем персы и грузины. Субэдэю и Джэбэ пришлось срочно собирать войска после изнурительного перехода через Кавказ для битвы, которую сразу навязали местные племена, и это первое столкновение было кровопролитное и закончившееся с ничейным результатом[1636]. Когда оружие бессильно, монголы обычно прибегали к уловкам и трюкам. Субэдэй отправил в лагерь куманов депутацию, которая без стенаний и злобствования выразила сожаление по поводу того, что куманы сражаются против своих степных братьев — монголов: разве мы с вами — не тюрки в отличие от аланов и черкесов? Для усиления акцента на этническую солидарность Субэдэй пообещал: если куманы выступят вместе с монголами против своих извечных союзников, то общая добыча будет делиться поровну[1637]. Куманы поверили монголам, примкнули к ним и вместе разгромили аланов и черкесов.
Как и следовало ожидать, монголы вскоре наказали новых «собратьев». Отделив куманов от других племен русских степей, Субэдэй и Джэбэ сыграли с ними злую шутку, используя средства финансового шантажа и шпионажа. Субэдэй подкупил раба куманского хана, выдавшего секреты хозяина, в частности, сообщившего о раздорах в куманском лагере, уже разделившемся на две армии. Субэдэй не отличался щепетильностью и той принципиальностью, которая была присуща Чингисхану. Когда он передал информацию Чингису, великий хан повелел казнить раба, нарушившего кодекс верности слуги своему господину[1638]. Тем не менее, сведения раба были полезны. Монголы разгромили обе куманские армии. Уцелевшие воины бежали на запад к русским князьям, распространяя панические слухи о страшной невидали, явившейся с востока, и предупреждая, что ее следующей жертвой будет Русь[1639].
Дальше произошло нечто совершенно непредсказуемое. После разгрома куманов к монголам прибыла миссия из Венеции, пытавшейся утвердиться на северном побережье Черного моря, чтобы противостоять влиянию Генуи. Хотя соперничество Венеции и Генуи достигнет наивысшего накала в 1256–1381 годах (четыре грандиозные морские кампании, в которых перевес был всегда на стороне венецианцев), признаки будущего смертельного поединка уже проявлялись в регионе Черного моря и тогда: Генуя всеми силами старалась обрубить амбиции соперника и создать свою колонию в Солдае[1640] Крыма[1641].
Посланники Венеции, очевидно, сделали монголам привлекательное коммерческое предложение (по мере экспансии империи сподвижники Чингисхана все больше интересовались денежными доходами): они подписали договор, предоставлявший венецианцам привилегии в доступе к рынкам Средней Азии и Монгольской империи. Этот договор, подписанный, видимо, в конце 1221 — начале 1222 года, и создал благоприятные условия для знаменитого путешествия Марко Поло[1642]. Монголам всегда нравилось вести торговые дела с венецианцами, и, хотя позже генуэзские купцы пытались переманить преемников Чингисхана, они не поддались на посулы. Венеция дала твердые гарантии ограничить коммерческую гегемонию пределами Черного моря и не нарушать плодотворное сотрудничество Чингисхана с исламскими купцами. Монголы могли полагаться на эти гарантии, поскольку все венецианские поселения и фактории на Черном море контролировались дожем и его советом в Ла Серениссима[1643]. Генуэзские купцы действовали независимо от своего города, их обещания ничего не стоили, а политика агрессивной территориальной экспансии раздражала и злила монголов[1644].
Согласие между венецианцами и монголами было плодотворным. В качестве «первого взноса» Субэдэй и Джэбэ совершили налет и разрушили генуэзскую колонию в Солдае. Отношение генуэзцев к монголам, как и куманов, теперь было резко негативное и по эмоциональной окраске близкое психологическому состоянию, переданному ремаркой Тацита по поводу смерча, нагрянувшего с востока: «Они пришли, они все омертвили, они все сожгли, они всех поубивали, они все разграбили, и они ушли»[1645][1646].
От венецианцев монголы узнали о плачевной ситуации в Руси, тогда состоявшей из мелких княжеств, чьи земли в основном были покрыты лесами, хотя на них уже выросло и много городов. К началу XIII века от 13 до 15 процентов населения Руси проживало в городах или городских поселениях (всего их было около 300), то есть степень урбанизации по стандартам Европы того времени была достаточно высокой[1647]. Это был мир хаоса, порождавший злонравных автократов и кровожадных деспотов, последовательная череда которых, как полагают аналитики, утвердила в коллективном сознании стереотип необходимости в сильной личности для управления государством. В этом мире не прекращались междоусобные войны, которые «малодушные князья вели друг против друга, совершенно не думая о славе или благе отечества и принося беды и страдания своим подданным»