Поскольку Чан Чунь находился в провинции Шаньдун, оккупированной монголами, то отказываться от приглашения было неразумно. Но вечно скорбный мудрец с задатками примадонны, обеспокоенный перспективой трехлетней разлуки с учениками и длительностью похода, представил свое согласие таким образом (по крайней мере, мысленно), будто дает его, имея в виду, что будет делать большие перерывы и остановки во время путешествия. Поначалу он соглашался, исходя из того, что Чингисхан пребывает в Монголии, и без преувеличения ужаснулся, когда узнал, что ему предстоит добираться до Гиндукуша. Именитый даос утешил уязвленное чувство собственного достоинства и amour propre[1741] в откровенно фанфаронском послании, отправленном в апреле 1220 года. Он написал, что неохотно согласился с необходимостью предпринять столь дальнее и тяжелое путешествие и делает большое одолжение Чингису, так как до этого отклонил приглашение императора Сун, и повинуется монгольскому хану только в силу того, что считает его избранником Неба[1742].
Поход Чан Чуня начинался так, как и планировалось: в феврале, чтобы в мае быть в Пекине (включая длительные остановки в Цзияне и самом Пекине), но этот переход оказался лишь началом четырехлетней одиссеи, продолжавшейся с февраля 1220-го по январь 1224 года. Когда Лю Вэнь наконец вырвал Чан Чуня из Пекина, мудрец, без сомнения, был шокирован тяготами предстоящей экспедиции и искал подходящую причину для ее прекращения. Вскоре такой предлог появился. В караване всеобщее внимание привлекала группа юных девушек, предназначавшихся для гарема Чингисхана. Чан Чунь выразил протест Лю Вэню, заявив, что присутствие девиц такого сорта в экспедиции оскорбительно для него и оскверняет святость его духовного звания[1743]. Демарш подействовал. Когда караван в середине зимы прибыл в город Дэсин, Чан Чунь отказался идти дальше до тех пор, пока Лю Вэнь не разрешит проблему девиц с Чингисом. Безусловно, обмен посланиями между караваном в Северном Китае и ставкой хана на северо-западе Индии занял немало времени, что позволило Чан Чуню промешкать до марта 1221 года. Такая явная проволочка разгневала бы любого другого деспота, но Чингис проявил сговорчивость. Одалисок отослали с другим караваном, чтобы не оскорблять чувства праведника, а Чингис отправил угодливое послание, словно Чан Чунь был повелителем, а хан — его подданным. Настаивая на том, что Чан Чунь должен продолжить путь, хан прибег к самой неприкрытой лести, называя его мастером, превосходящим мудростью даже основателей даосизма:
«Теперь, когда ваша облачная колесница покинула страну сказок, журавли усладительно пронесут вас через благолепие Индии. Бодхидхарма, явившись Востоку, спиритическими средствами открыл печати своего сердца; Лао-цзы, отправившись на Запад, усовершенствовал Дао, обратив в него Центральную Азию. Ваш путь по суше и по воде действительно долог и труден, но благодаря удобствам, которые я создам для вас, он не покажется вам утомительным»[1744].
Но путь, проделанный Чан Чунем, оказался гораздо более долгим и тяжелым, чем мог предположить Чингисхан. Он детально отображен учеником Чан Чуня Сунь-си, и это описание по сей день служит источником ценной информации для социальных историков Монгольской империи.
Как только стало известно об увлеченности Чингиса китайским мудрецом, все влиятельные монголы захотели приобщиться к его знаниям. Тэмуге, брат Чингиса, отправил даосу послание, требуя приехать к нему в Центральную Монголию, для чего Чан Чунь должен был сделать огромный крюк на север в Монголию, прежде чем отправиться на юго-запад в Индию. Чан Чунь возмутился, Лю Вэн попытался вмешаться и отговорить Тэмуге, но брат Чингиса был непреклонен. Чан Чуню ничего не оставалось, как пойти на север через пустыню Гоби зимой, когда пустыня превращается в арктическую тундру, покрытую льдом и снегом[1745].
Лишь 24 апреля 1221 года отряд Чан Чуня прибыл в стойбище Тэмуге на реке Керулен. Тэмуге попытался продемонстрировать, кто здесь хозяин, и не принимал гостя на протяжении шести дней после свадебного празднества, а на седьмой день устроил допрос с пристрастием, потребовав раскрыть секреты бессмертия. Чан Чунь заартачился, объяснив, что ему надо дать время для медитации, а когда Тэмуге, в свою очередь, проявил упрямство, выдвинул новый аргумент: неправомерно раскрывать секреты кому-либо прежде самого хана. Тэмуге пришлось с этим согласиться, и, полагая, что мудрец обо всем доложит Чингису, осыпал его напутственными дарами, предоставив ему десять повозок и несколько сотен лошадей и волов[1746].
В мае Чан Чунь снова отправился в путь, пошел на юго-запад, вдоль реки Керулен, мимо озера Буир и мест исторической победы над меркитами. 23 мая даос с научным интересом наблюдал солнечное затмение, а вскоре перед экспедицией на горизонте появились пики великих гор. Затем последовали горные восхождения, переходы через бурные потоки горных рек, вспученные внезапными ливнями. Длительную остановку Чан Чунь сделал в ордо (дворце) одной из жен Чингиса, где ему был оказан поистине царский прием[1747]. 29 июля путешественники возобновили поход, пережили несколько тяжелых дней на заснеженных горных вершинах, прежде чем оказаться неподалеку от знаменитого города ремесленников, выстроенного Чинкаем. Этот город под названием Баласагун (то есть «Черный город») располагался на полпути между базовым стойбищем Чингиса в Монголии и районом боевых действий в Туркестане (к северу от современного города Чжанцзякоу/Калгана). В преимущественно земледельческой колонии, помимо фермеров, жили ремесленники, в том числе и мастера-чужестранцы, попавшие в неволю. Китайские ремесленники, знавшие Чан Чуня, встречали его, окутывая гирляндами цветов[1748].
Здесь Чан Чунь выразил пожелание задержаться подольше, но Лю Вэнь объяснил, что от Чингисхана получены инструкции не допускать более никаких промедлений и проволочек. Чинкай, присутствовавший при этом разговоре, подтвердил, что такие инструкции действительно имеются, но великодушно предложил сопровождать Чан Чуня до завершения похода; бесстрастный мудрец лишь пожал плечами и сказал: что бы ни случилось, во всем карма. Чан Чунь все же оставил в городе главного ученика и восьмерых монахов, поручив построить обитель. Чинкай, способный администратор, оказался ценным участником экспедиции. Он настоял на существенном уменьшении общего веса багажа и снаряжения, предупредив, что впереди еще много гор и предательских болот[1749].
26 августа отряд снова двинулся в путь — Чан Чунь, десять монахов, Лю Вэнь, Чинкай и около сотни монгольских всадников. Как и предвидел Чинкай, маршрут был сложный и опасный, особенно тяжело было идти по теснинам Алтайских гор. Иногда отряд мог воспользоваться военной дорогой, проложенной Угэдэем, но чаще приходилось перетаскивать повозки по горным склонам, привязав веревки к телегам и закрепив колеса. Таким способом путешественники преодолели пять горных кряжей, прежде чем выйти на южную сторону реки Урунгу[1750]. Хотя горы и остались позади, Чинкай предостерег, что самое худшее они еще не прошли: огромные соляные равнины и пустыни, вначале с травой и водой, а потом — сплошь пересохшие низины, протяженность которых неизвестна. К этому времени установилась такая жара, что идти можно было только ночью, а днем надо было прятаться от пекла и пытаться отдохнуть. Они совершенно выбились из сил, поднимаясь на гребни высоких песчаных холмов, «надвигавшихся из бесконечности, подобно гигантским океанским волнам»[1751]. От волов в пустыне не было никакого проку, их пристегнули к возам, и вся надежда была только на лошадей. Но Чан Чуня удивляло лишь странное пугливое поведение монголов в ночное время: они постоянно оглядывались, словно высматривая в темноте демонов, и философ презрительно сообщал им, что демоны всегда бегут от честных людей.
Наконец 15 сентября экспедиция дошла до подножия Тянь-Шаня, где начали появляться поселения. После четырехдневного отдыха в Бешбалыке отряд миновал Чамбалык и направился за запад вдоль Тянь-Шаня, находясь в пути от зари до захода солнца и превозмогая ужасный холод, но двигаясь теперь в основном «под горку», к озеру Сайрам, в котором отражались заснеженные пики гор, а оттуда в Алмалык, где правил мусульманский градоначальник, в прошлом разбойник с большой дороги[1752]. Здесь вокруг путников уже были плодородные земли с садами и полями, усыпанными хлопком и арбузами.
18 октября путешественникам пришлось испытать настоящий шок, когда они переправлялись через стремительный поток бурной, глубокой и широкой реки Или, после чего двенадцать дней они шли в сильнейший снегопад по южной стороне озера Иссык, чтобы попасть в Баласагун, столицу уже не существующего ныне государства каракитаев. Конечно, они не могли не восхититься горной дорогой, построенной Джагатаем, и ее сорока восемью деревянными мостами, достаточно крепкими и широкими для того, чтобы по ним проехали рядом две тяжелогруженые подводы[1753].
Потом восемь дней экспедиция продвигалась на запад, следуя линиям горных хребтов, миновала краснокаменный Тараз и затем Сайрам (в ливень), прибыв в Ташкент 22 ноября. Оттуда отряд пошел в Бенакет, переправился через Сырдарью по наплавному мосту и через последний горный кряж, попав в Зеравшанскую долину, и 3 декабря путешественники появились в Самарканде, где их встретили восторженные толпы людей. Узнав, что дороги в Гиндукуш перекрыты заставами с заграждениями, поставленными бандитами и партизанами, Лю Вэнь сообщил обрадованному Чан Чуню, что встреча с Чингисханом переносится на весну