и опять потекла кровь, потянулась струйка крови и изо рта, и я, упав рядом с ним на колени, второй раз за этот день приник ртом к его ранам, высасывая и сплевывая смерть на траву. Он совсем затих, мой хан! Он не видел ни захода солнца, ни первых появившихся на небе звезд, не слышал, как Бохурчи сказал мне, что пленил семьдесят тайчиутских вождей, и среди них Таргутая, не слышал и того, что гонцы от хана Тогрула доложили, что тому не удалось взять в плен Джамуху.
Я приказал поставить юрту.
Мы положили хана на войлочный мат, и я остался рядом с ним. Я провел с ним всю долгую ночь, бодрствуя, как бодрствовали снаружи стражники, звук шагов которых звучал так же равномерно, как и шум камнепада.
Когда в решетку юрты заглянула луна, хан начал бредить. Голова его горела, а тело было ледяным.
— Ты меня узнаешь? — спросил я моего друга.
Он не ответил. Его потемневшие глаза неподвижно уставились на лунное небо.
Всю ночь он был в бреду. Запекшимися дрожащими губами хан говорил что-то о домах, которые ветер заставляет бегать вверх-вниз по рекам, о повозках без колес, в которых носят чужеземных владык, о городах из камня, окруженных стенами из камня, и дома эти не унесешь и не увезешь с собой, как юрты и кибитки, о дворцах с золотыми колоннами и позолоченными крышами в дальних странах, о пышных садах с мандариновыми деревьями, о чужих вождях и правителях, которых он высмеивал даже в бреду, о множестве неизвестных мне богов и божеств, с которыми он собирался покончить, о золотых слитках величиной с верблюжью голову и драгоценных камнях размером побольше, чем глаз у яка, о крепостных башнях, из которых видно все далеко-далеко окрест, и еще о многом другом; это была удивительно долгая ночь, и бреду, срывавшемуся с запекшихся и дрожащих губ хана, тоже, казалось, не будет конца.
Когда свет занимавшегося утра лег на лицо хана, Темучин впервые повернул голову в мою сторону, узнал меня и едва слышно проговорил:
— Подобно тому, как на небе есть только одно солнце и одна луна, на всей земле должен быть лишь один владыка, один хан!
Эта мысль устрашила меня, и чем больше я над ней размышлял, тем больше пугали меня ее возможные последствия. В длинной цепи его ночного бреда, показавшегося мне таким темным и путаным, это было последним звеном. И хотя сейчас он уже пришел в себя и не бредил, оно как бы озарило все остальное новым светом. Чтобы как можно осторожнее проверить мою догадку, я спросил:
— Ты этой ночью был очень далеко отсюда, Темучин. Ты говорил о вещах, мне незнакомых. Я знаю о них со слов иноземных купцов, которые меняли у нас свои товары, но я их никогда не видел. Я высосал смерть из твоих ран, но путаные, чужие сны я отнять у тебя не мог!
Он взглянул на меня с удивлением:
— Я не знаю, что именно вырвалось из моего сотрясаемого жаром и холодом тела, Кара-Чоно, но я всегда мечтаю о вещах мне неизвестных, потому что всегда мечтал узнать их. И еще: мне никогда не снятся вещи, которые меня окружают, а лишь те, которые когда-нибудь будут меня окружать. Разве не в этом смысл всех снов, Кара-Чоно?
Я счел за лучшее промолчать. Полог юрты был откинут, и открывавшаяся перед моим взором Долина Антилоп походила на огромный зеленый мат, где сгрудились бесчисленные пленные, окруженные стражниками, которые по очереди подсаживались к кострам. Опять слетелись пестрые птицы и порхали над кустами, а потом взлетали ввысь и распевали свои песни над долиной — сейчас, когда шум битвы улегся, они опять распелись.
— О Джамухе ты не спрашиваешь, Темучин?
— Из-за моих снов я совсем забыл о нем! Так что с ним?
— Ему удалось уйти от хана Тогрула.
Темучин усмехнулся:
— Удалось уйти! Чем больше становится моя империя, тем меньше делаются царства моих врагов! Настанет день, когда Джамухе некуда будет уйти.
— Выходит, ты не держишь зла на Тогрула?
Темучин покачал головой, взял меховое одеяло и укутался в него, будто его знобило.
— Разве мой названый отец не помогал мне всегда в час нужды и испытаний? — И с презрительной улыбкой добавил еще: — И разве Джамуха не его брат, Кара-Чоно?
Солнечные лучи упали в широкую долину, они заглядывали в ее низины и в складки между холмами. Воины гнали скот тайчиутов на водопой.
— А с Таргутаем что? — спросил хан.
— Его вместе с семьюдесятью другими вождями взял в плен Бохурчи, мой хан!
— Бохурчи, — кивнул хан. — Тысяча таких Бохурчи, и мои сны стали бы явью!
Меня разозлило, что он опять завел речь о своих снах. Значит, это не было просто бредом? Я пощупал его лоб. Нет, сейчас он совсем не такой горячий, как ночью.
— Если желаешь увидеть отсюда этих семьдесят вождей, они сидят внизу, у березового перелеска.
— Покажи мне их, Кара-Чоно!
Поддерживая его за голову и спину, я поднял его. И теперь он смог увидеть, как в долине, почти прямо напротив нас, все они сидят у этого перелеска.
— Вот оно, Кара-Чоно! Когда-то мы с тобой были пленниками Таргутая, а теперь и он сам, и его нойоны в плену у нас. Нам удалось уйти, но им от нас ни за что не уйти! Пришли ко мне гонца! Сейчас же!
Пока не появился гонец, я почему-то думал, что Темучин вдруг испугался, а не сбегут ли случайно тайчиутские вожди. Однако стоило гонцу переступить порог юрты, как хан непреклонным голосом повелел ему:
— Скачи к Бохурчи и передай мой приказ: всех тайчиутских вождей немедленно казнить! Всех семьдесят!
А потом попросил меня снова подвести его к выходу из юрты.
— Я хочу собственными глазами видеть, как будет исполнен мой приказ.
Наш гонец быстро спускался по склону, увлекая за собой мелкий камнепад; вот он появился у кустарника, исчез за ним и выехал наконец в долину, так что мы не могли больше потерять его из виду. Он словно летел по этому огромному зеленому мату, и никто, кроме нас, не знал, какую весть он несет — тем более не догадывались об этом семьдесят тайчиутских вождей, сидевших на траве у нежно-зеленого березового перелеска. Над юртой Бохурчи развевалось родовое знамя с хвостами яков.
— Один полет стрелы — и он предстанет перед моим лучшим военачальником! — сказал хан.
Только он успел это проговорить, как гонец соскочил уже со своего каракового скакуна и вбежал в юрту, а когда вышел, следом за ним появился Бохурчи, который зычным голосом поднял на ноги своих отдыхавших у костра людей.
Над Долиной Антилоп нависла тень от огромной черной тучи. Белоствольные березы как-то вдруг посерели, серыми сделались кусты и поверхность озера. А когда вскоре солнечные лучи вновь обдали золотистыми брызгами молоденькие березки, все пленные вожди испуганно вскочили на ноги — Бохурчи со своими людьми подняли перед ними лошадей на дыбы. Когда воины взяли тайчиутов в кольцо, они заметались в смертельном страхе.
— Опусти полог, Кара-Чоно, — сказал хан, укладываясь на войлочный мат. Его лоб покрылся испариной. — Вели сварить для меня бульон из молочного ягненка.
Я выбежал наружу. Перед березняком образовалась глубокая тень. Но не от туч и не от деревьев: сейчас, в полдень, солнечный диск стоял прямо над Долиной Антилоп…
Глава 12КРАСАВИЦА ХУЛАН
В последующие дни хан лежал на своем мягком мате, лишь изредка поворачиваясь с боку на бок, но по ночам он больше не бредил. Хотя обжигающая лихорадка оставила его, слабость не позволяла хану выходить из юрты. Кроме меня и телохранителей, никто не знал, что Темучин не в состоянии держаться на ногах. Он строго приказал держать это в тайне, опасаясь, как бы весть о его немощи не дошла до вражеских племен и не побудила их вновь напасть на нас.
Иногда он просил меня подвести его к выходу из юрты и чуть-чуть отодвинуть полог: ему хотелось своими глазами увидеть, как возвращаются в лагерь его тысячи воинов, гоня впереди себя пленных воинов врага с их женами и детьми.
Он не принимал даже нойонов-военачальников, как бы им ни хотелось поскорее доложить ему о своих победах. Стража не пропускала к хану ни его собственных сыновей, ни хана Тогрула, который, как мне с улыбкой объяснил Темучин, явился, чтобы, изливаясь в пространных речах, объяснить, каким таким образом Джамухе удалось уйти от преследования.
Превосходная пища, крепкие и бодрящие напитки, которые готовили по просьбе хана его баурчи-повара, ведавшие столом Темучина, настолько укрепили его силы, что вскоре пришел день, когда он без труда сам приблизился к выходу из юрты.
Он подозвал меня.
Мы оба опустились перед пологом на колени и осторожно выглянули наружу в его прорези. Темучин указал на кибитку из леопардовых шкур, которая стояла чуть пониже юрты хана на склоне холма и как будто дразнила нас своими яркими красками.
— Что это значит? Кому она принадлежит? Кто смеет жить в жилище более дорогом, чем мое? — Темучин злобно отбросил полог и вышел из юрты. Солнечный свет ослепил его. Он прикрыл глаза ладонью.
— Еще вчера этой кибитки здесь не было, — сказал я.
— Стража! — крикнул хан.
И когда стражник подбежал к нему, Темучин спросил:
— Кто живет в кибитке?
— Я не знаю этого, хан. Ее поставили здесь только этой ночью.
— И кто же из стражников это позволил?
— У нас не было причин не позволить. Ты приказал, чтобы никто не смел селиться или самовольно появляться на расстоянии двух полетов стрелы от твоей юрты. А кибитка из шкур леопардов стоит на расстоянии трех полетов стрелы. Мы приказа не нарушали.
Темучин снова перевел взгляд на загадочную кибитку. Никто из нее не выходил, никто вблизи не появлялся. В некотором отдалении стояли обыкновенные восточные кибитки, выходы из которых смотрели в кусты. Несколько успокоившись, Чингисхан повернулся к стражнику:
— Немедленно узнай, чья она!
Тот испарился, а мы с Темучином вернулись в юрту, где тот снова опустился на мат. Его, наверное, обеспокоило, что вблизи от его юрты происходят вещи, о которых ему ничего не известно и которые он и не разрешал, и не запрещал. Потом он сказал мне: