И толпа поступила так, как велел ей хан. А добро купцов хан раздал своим людям.
Примерно в это же время я как-то сопровождал его во время прогулки вдоль реки. Он спросил меня, что я думаю о Тогруле. И я ответил:
— Когда мы выступили в поход против меркитов, он заставил тебя тщетно прождать три дня, Темучин. И тогда ты сказал мне: «Это цена за обещанную нам ханом Тогрулом помощь. Он не такого знатного рода, как я, но сейчас сила за ним, и своим опозданием он хочет сказать мне, что, несмотря на свое более низкое происхождение, он стоит сейчас выше меня». На что я тебе ответил: «Выходит, дело обстоит так: он человек не столь высокого, как ты, происхождения, однако за ним сила. И он помогает сейчас тебе, человеку более славного рода, но потерявшему всякую власть».
— Так и было, Кара-Чоно!
— То же самое ты сказал мне и тогда, на что я сразу задал тебе другой вопрос: «Почему же он помогает тебе, Темучин?»
— «Потому что видит в этом пользу и для себя!» — вот мои слова.
— «Но ведь и ты выигрываешь. Разве он не должен опасаться, что твоей власти прибудет?» Это тебе, дорогой Темучин, сказал я. И что на это сказал ты?
— Не помню, Кара-Чоно.
— Ты сказал: «Он всегда будет озабочен тем, чтобы я своей властью не превзошел его, чтобы моя власть была лишь опорой для него».
Хан посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Мы успели уже добраться до берега, спешились и шли по высокой траве и по камням. Вдоль темной кромки леса парили чайки, потом они круто поворачивали влево и опускались на небольшой каменистый островок посреди Керулена. Все было как и в то время, когда мы здесь же поджидали хана Тогрула, — тогда мы ждали его на берегу реки.
— Если я тогда так говорил, значит, я и по сей день должен так думать. И ты тоже. Разве за эти годы мы с тобой не стали одной головой, одним сердцем и одним телом?
Набежавшая туча отбросила тень на его побагровевшее лицо. Река потемнела, и хан поплотнее запахнул свою шерстяную накидку, словно его знобило.
Мы решили вернуться.
Пастухи гнали стада на водопой. В свете заходящего солнца шерсть овец казалась рыжеватой. У костра сидел старик пастух, а рядом лежал только что освежеванный им жирный баран. Старик засунул через рот внутрь барана несколько гладких камней, пролежавших какое-то время в огне, и, трижды поклонившись, пригласил властителя на скромную трапезу.
Темучин отрицательно покачал головой. И сказал мне:
— Сегодня последний день. Так я условился с гонцами. Если они не предстанут передо мной сразу после того, как солнце спрячется за бесконечный лес, я накажу их.
— Но ведь что-то могло помешать им, Темучин.
Он словно не услышал моего возражения и резко отрубил:
— Я набью их сапоги раскаленным песком и повешу им на шею.
И как раз в это время быстроногие скакуны гонцов промчались по главной дороге орды.
Я вошел в дворцовую юрту вслед за ханом.
За нами последовали благородные нойоны.
Появилась Борта.
Рядом с отцом встал Джучи.
Наступила тишина.
Пальцы властителя глухо барабанили по львиным головам из слоновой кости, украшавшим подлокотники кресла. Когда вошли гонцы, хан поднял глаза, уставившись в потолок дворцовой юрты.
— Повелитель кераитов передал для тебя четыре слова…
— Целых четыре слова? — Он резко повернулся в их сторону.
— Четыре добрых слова, хан. Вот они: «Приходи пировать на помолвке!»
Темучин бросился к гонцу и, прослезившись от радости, сказал:
— Сейчас мне стыдно, что в дни ожидания и меня охватили сомнения. Завтра же мы отправимся к нашему сиятельному отцу.
И на другой день маленький караван выступил из нашего основного лагеря. Нас было десять человек. На вьючных лошадях мы везли подарки для хана. По дороге мы заезжали в принадлежавшие нам окрестные орды, пока не попали наконец в ту, где жила Мать Тучи, снова вышедшая замуж.
— Как хорошо, Темучин, — сказала Оэлон-Эке, — что по дороге к Черному Лесу на Туле ты заглянул к нам. У нас для тебя дурные вести.
— Сначала и у нас были дурные вести, — с улыбкой ответил ей Чингисхан, — но со вчерашнего вечера нам, матушка, известно, что мой названый отец Тогрул не внял наветам Сенгуна и Джамухи, желавших посеять между нами вражду. Он пригласил нас на пир в честь помолвки — вот мы и отправились к нему с дорогими подарками и чувством радости и благодарности.
Оэлон-Эке повела нас в свой шатер. Там нас ожидал отчим Темучина — Мунглик и двое его табунщиков, молодые парни в изношенных платьях. Мать Тучи сказала:
— Ты меня не понял, Темучин. Нам известно, что тебя с твоими приближенными пригласили на пир, еще со вчерашнего вечера. Но о том, что тебя собираются на этом пиру подло убить, как и твоего отца, мы услышали только что от этих вот табунщиков.
Отчим Мунглик сказал им:
— Расскажите хану, как все было.
— А было так, — начал один из них. — Вчера мы проезжали неподалеку от шатра Тогрула. Там у ручья несколько женщин и девушек мыли миски и кувшины и трещали, как сороки. И мы услышали, что Джамуха, Сенгун и Тогрул договорились пригласить Темучина на пир, где и схватят его.
— И еще мы услышали, — подхватил другой табунщик, — как одна из женщин сказала: «Интересно, какую награду получил бы человек, который отправился бы к Темучину и передал эти слова, выпорхнувшие из-за белого войлока и для наших ушей не предназначенные?»
— И тогда вы поспешили сюда? Сразу? — пожелал удостовериться Чингисхан.
— Нет, — ответил первый. — Хоть мы и были сильно перепуганы, но спешить не стали, а решили сперва проверить эти слова и в темноте оказались вблизи от шатра хана. Мой друг отвлек стражей разговором о том, какие болезни бывают у лошадей, если их неправильно подковать, а я прислонился ухом к ханскому белому войлоку и услышал такой вот подлый сговор:
Сенгун: «Для тебя, отец, мы схватим Темучина за руки, а другие свяжут ему ноги».
Тогрул: «Как я могу отторгнуть дитя, моего названого сына? Справедливо ли будет причинять ему зло, когда он всегда был нашей опорой? Небо не даст нам на это своего благословения».
Джамуха: «Что бы ты ни задумал, дорогой Сенгун, я пойду вместе и рядом в самые дальние дали и в самые глубокие пропасти».
Сенгун: «А ты, мой отец?»
Тогрул: «Я стар, дайте мне умереть спокойно».
Сенгун: «Тогда мы сделаем это сами, без тебя».
Джамуха: «Да, сами сделаем!»
— Здесь я должен кое-что добавить, мой хан: они оба начали так орать на старого хана и оскорблять его, что стены юрты задрожали, а Тогрул стал умолять их, чтобы они говорили потише. И когда в шатре стало совсем тихо, старый хан дрожащим голосом проговорил: «Если вы считаете, что это у вас получится, действуйте! Вам лучше знать».
— И тогда вы поспешили сюда? — снова повторил свой вопрос Чингисхан.
— Нет, — ответил второй табунщик, — и тогда еще не сразу. Потому что тут из шатра вышел Сенгун и позвал трех молодых воинов. Потом они несколько раз выносили из шатра землю на больших полотнищах, уносили ее куда-то далеко и там сбрасывали…
— Волчья яма? — перебил его Чингисхан.
— Именно так! Над ней поставят для тебя трон, украшенный драгоценными каменьями, с золотой спинкой. Только ты на него сядешь, как провалишься в эту страшную черную дыру и не услышишь даже их жуткого смеха. Свет твоих глаз померкнет так же, как и блеск поддельных драгоценных каменьев.
— Я щедро награжу вас, — сказал хан. — И дам хорошую должность. Сопровождайте меня!
Отчим Мунглик предложил:
— Мы отправим к Тогрулу гонца с такой вестью: «Сейчас ранняя весна, и наши табуны сильно исхудали. Пусть сперва наберутся сил». Это будет предлогом.
Чингисхан поторапливал нас. Не исключено, что побег двух табунщиков был замечен. И тогда враг поймет, что замыслы его раскрыты, и постарается нанести удар первым, сам выбирая поле битвы.
Всю ночь хлестал сильный дождь. Мы побросали в степи все вещи, лишь бы мчаться скорее, мы даже седла бросили и кожаные мешки с водой и другими припасами. Меняя лошадей на свежих, мы прежних убивали, чтобы они не достались возможным пешим преследователям. Хан не проронил ни слова, он несся вперед, припав к гриве своего скакуна, и, когда тот замедлял бег, приставлял ему к шее острие кинжала. Отдыхая, мы привязывали себя уздечками к ногам лошадей и просыпались от того, что лошади, пощипавшие всю траву вокруг себя, отходили в сторону и оттаскивали нас по земле.
На третий день солнце снизошло к нам и выкатилось на небо. А на четвертый мы уже скакали по теневой стороне хребта Маоундур и чуть не столкнулись с большим табуном, который табунщики с дикими криками гнали вдоль горы.
— От кого вы бежите? — крикнул им хан.
— Враг идет! — громко прокричали они в ответ, не узнав Темучина. — Когда мы пригнали табуны к сочной траве, мы увидели невдалеке тучи желтого песка. Это враг! У него несметное войско, которое застит небо!
— Какое расстояние между вами и врагом? — спросил Чингисхан.
— Один день! О властитель, теперь мы тебя узнали.
Гонцы понеслись вниз, к Керулену.
Мы же повернули на восток, где Темучина ждало его войско.
Только мы начали располагать наши утомленные долгим переходом тысячи в боевые порядки, как передовые отряды кераитов взрезали их подобно копьям и сломали этот проверенный во многих битвах порядок.
Врагу удалось нанести нам упреждающий удар.
Чингисхан подбадривал своих воинов криками:
— Никогда еще мы не показывали врагу наших спин! Гоните их! Бейте их! Убивайте!
Один из его военачальников воскликнул:
— Я буду сражаться впереди всех! А тебя, о мой хан, прошу позаботиться потом о моих осиротевших детях!
И каждый вслед за ним стал возбуждать себя воинственными криками, прежде чем броситься на врага.
К полудню оба войска смешались. И как мы ни старались восстановить линию обороны, это нам не удавалось. Еще более затрудняли ведение боя бесчисленные окрестные холмы. То над одним из них взовьется наше родовое знамя, то оно опять пропадает, а с холма доносится рев труб противника.