Чингисхан. Книги 1-5 — страница 13 из 26

Глава 32

С умилением и улыбкой смотрел Чингис на внука Мунке. Стоя на берегу озера, малыш резво шлепал ручками по воде. Разведчики обнаружили это озеро за сотни миль к северо-востоку от Самарканда, и Чингис привел свой народ сюда, оставив войска в городах, чтобы держать под контролем земли Хорезма. По дорогам снова побрели торговые караваны из дальних стран Запада и Востока, только теперь купцов встречали монгольские чиновники, подготовленные Тэмуге. Они забирали часть ввозимых товаров, гарантируя безопасность купцам, которые больше не нуждались в личной охране. Многие мили дорог во всех направлениях от Самарканда находились под защитой ханского слова.

Озеро окружали горы, но широкие равнины, лежащие перед хребтами, давали Чингису ощущение простора. Хан знал, что его воины несут незримую вахту на каждой вершине. Мысль о том, что эти горы будут стоять на своем месте и дальше, когда все, что жило, давно обратится в пыль, как-то успокаивала его.

Угэдэй привык к своему новому положению наследника. Чингис ставил его во главе туменов, отправляя на боевые задания, чтобы сын лучше узнал тех, кем ему предстояло командовать. Это было вполне понятно, однако Чингис определил его еще и в ведомство Тэмуге, который обучал племянника премудростям снабжения войска провиантом и обмундированием. Угэдэй жадно впитывал все знания, какие только мог дать ему кочевой народ, а кроме того, учился языкам и даже письму. Наследника никогда не видели без компании наставников, сопровождавших его повсюду, но Угэдэй, казалось, хорошо усваивал их науки.

Чингис умиротворенно потянул спину. Война гремела далеко от этих мест, и хан радовался крикам и смеху плескавшихся в воде мальчишек, которые подставляли свои тела солнцу и учились плавать как рыбы. Кое-кто даже нырял в озеро с высоких камней, исчезая в обильных брызгах под поверхностью воды. Матери звали сыновей и беспокойно вглядывались в глубину, но дети всегда всплывали, фыркая и смешно улыбаясь тем, кто волновался за них.

Почувствовав, как кто-то тянет его за штаны, Чингис наклонился и поднял в воздух маленького Хубилая. Малышу исполнилось только три года, но уже с первых месяцев он радовался всякий раз, когда видел деда. Чингис сильно привязался к внуку.

Одним махом хан закинул малыша себе на плечи и побрел к воде, слегка морща лицо, когда мальчуган слишком крепко хватал его за волосы.

– Я тебя не уроню, малыш, – говорил ему Чингис. Заметив редкую веселость деда, Мунке тоже протянул ручки, просясь наверх, но Чингис покачал головой. – Погоди. Пусть пока Хубилай покатается.

– Расскажи историю! – потребовал Хубилай.

Чингис ненадолго задумался. Мать Хубилая говорила, что рассказы деда слишком жестоки для маленького ребенка, но Хубилаю они, кажется, нравились. Сорхатани сидела чуть дальше по берегу озера, и Чингис заметил, что она наблюдает за ним. В свои девятнадцать она стала небывалой красавицей, и Чингис порой удивлялся, как это Толую удалось заарканить ее.

– Будешь слушать про хана ассасинов?

– Буду. Расскажи! – весело кричал Хубилай.

Чингис улыбался, резко вертясь то вправо, то влево, и малыш хохотал при каждом неожиданном движении.

– Он был большой-большой, – начал Чингис свою историю. – Руки у него были такие сильные, что он мог согнуть железную палку. У него была борода, как черная проволока, длинная-длинная, по самый пояс! Я встретился с ним два года назад в его крепости. Он прыгнул мне на спину, когда я проходил под аркой, и я ничего не мог сделать. Он обхватил меня руками вокруг горла и начал душить. Я думал, у меня глаза лопнут!

Чингис скорчил страшную рожу, а Мунке вышел из воды и посмотрел на деда широко раскрытыми глазами.

– Как же ты его сбросил? – спросил он.

Чингис опустил на него глаза и задумался.

– Я не смог, Мунке. Я хотел его стряхнуть со спины, как сейчас Хубилая, но он был сильнее меня. Он сжал мне шею сильно-сильно, и вдруг я вижу, что мои глаза выскочили и покатились по земле.

– А как же ты их увидел, если они выкатились на землю? – тут же спросил Хубилай.

Чингис рассмеялся и опустил внука на землю.

– Ты умный мальчик, Хубилай. Ты прав. Я не мог их увидеть. Но я видел себя, с дырками вместо глаз, а ассасин все еще висел у меня за спиной. Когда мои глаза катились по земле, я увидел, что во лбу ассасина горит большущий рубин. Я тогда не знал, что это его сила, но был в отчаянии. И тогда я протянул руки и вырвал рубин. И ассасин сразу потерял силу, потому что все его могущество происходило из этого камня. Я подобрал глаза и продал рубин, чтобы купить белого коня. Я выжил, но до сих пор слежу, чтобы у меня не выкатились глаза, когда чихаю.

– Это неправда, – дерзко заявил Мунке.

– Нет, правда, – возмути лея Хуби лай, решительно вступившись за деда.

– Да разве вспомнишь теперь все мелочи? Может, и не было у него никакой бороды? – засмеялся хан.

Мунке фыркнул и топнул ножкой, но Чингис сделал вид, что не заметил этого. Когда Хубилай и Мунке подняли глаза, их дед уже смотрел вдаль, откуда двое всадников мчались к нему по галечному берегу озера. Завидев их, хан переменился в лице, а оба мальчика недоуменно глядели на него, не понимая, куда подевалось его веселое настроение.

– Давайте идите-ка к маме. Вечером расскажу вам другую историю, если будет время.

Дед уже не смотрел на внуков, когда те побежали к матери, поднимая босыми ногами песок и мелкую гальку. Встречая гонцов, хан выпрямился в полный рост. Чингис узнал этих всадников. Больше года назад он посылал их из лагеря с приказом для своего пропавшего сына. Их возвращение могло означать либо провал, либо то, что Джучи наконец удалось найти. Чингис не мог понять этого по лицам гонцов, когда те спешились и поклонились ему.

– Великий хан, – начал первый из них.

Но Чингис жаждал новостей и не имел времени на вежливые приветствия.

– Вы нашли его? – перешел Чингис сразу к сути.

Воин утвердительно кивнул головой, стараясь побороть волнение.

– Далеко на севере, повелитель. Мы не стали задерживаться, чтобы проверить, и сразу повернули назад, как только увидели наши юрты и лошадей. Это не мог быть кто-то другой.

– Юрты? Но он не брал их с собой, – ответил Чингис. – Значит, он обзавелся домом подальше от меня. Его люди видели вас?

Оба гонца уверенно закачали головами, сохраняя молчание. Вряд ли хана мог заинтересовать детальный отчет о том, как они, замерзая от холода, ползли по глубокому снегу, чтобы ближе подобраться к улусу Джучи.

– Хорошо, – ответил Чингис. – Молодцы. В награду возьмете шесть лошадей из моего табуна: двух жеребцов, двух кобылиц и пару молодых меринов. До конца недели будете в распоряжении вашего командира.

Гонцы снова поклонились и, довольные своим успехом, сели в седла и вдоль берега озера поскакали к лагерю. Мгновение Чингис, оставшись один, молча смотрел на синюю гладь воды. Никогда в жизни ни один из его военачальников не нарушил его приказа или хотя бы подумал изменить ему. Никто не осмеливался на это, пока не ушел Джучи, уведя с собой семь тысяч драгоценных бойцов. В поисках сына Чингис слал разведчиков во все концы, как в новые, так и в старые земли. Поиски длились около двух лет, и наконец он нашел его. Чингис мрачно покачал головой. Дело кончится кровью. Во всяком случае, с воспитанием чужого ребенка было покончено. Весь народ говорил об исчезнувшей армии, хотя и не в присутствии хана. Джучи не оставил ему выбора.

Чингис окинул взглядом берега озера, занятые юртами на многие мили. Места тут были хорошие, но пастбища бедные. Отарам коз и овец не хватало корма, и каждый день их приходилось сотнями гнать на убой. Пора было трогаться в путь, подумал Чингис, и мысль пришлась ему по вкусу. Его народ был создан не для того, чтобы засиживаться на одном месте с видом на одни и те же равнины и горы, когда перед тобой расстилается целый мир, предлагая увидеть бесконечную череду дивных вещей. Чингис потянулся и почувствовал неприятный хруст. Вдали, отделившись от скопища юрт, показался еще один всадник, и хан устало вздохнул. Хотя глаза видели уже не так остро, как прежде, Чингис все же понял, что это скачет Хачиун, узнав его особый стиль управления лошадью.

Наслаждаясь ветерком с озера, Чингис дожидался брата под безжалостным солнцем. Когда Хачиун поприветствовал Сорхатани и мальчиков, Чингис не обернулся.

– Значит, ты уже знаешь? – спросил Чингис.

Хачиун встал рядом с ним и взглянул туда же, куда смотрел брат.

– Ты о гонцах? Это я отправил их найти тебя, брат. Они разыскали Джучи, но я пришел к тебе не за этим.

Теперь Чингис повернулся, приподнял брови и с интересом заглянул в серьезное лицо брата.

– Не за этим? Я думал, ты хочешь надавать мне кучу советов о том, как поступить с моим сыном-предателем.

– Что бы я тебе ни сказал, это не изменит твоего решения, Чингис, – фыркнул Хачиун. – Ты хан. Быть может, его пример послужит назиданием для остальных, я не знаю. Решать тебе. У меня другие новости.

Чингис смотрел на брата, разглядывая его лицо, некогда гладкое, а ныне покрытое морщинками вокруг рта и глаз. Улыбка выдавала его возраст еще заметнее, хотя с тех пор, как монголы пришли в земли мусульман, Хачиун улыбался все реже и реже. Чингис не пользовался зеркалами наподобие тех, что изготовляли в Китае, но предполагал, что и его собственное лицо выглядит ничуть не лучше.

– Говори, брат, – сказал он.

– Ты слышал об армии на юге? Мои люди некоторое время наблюдали за ней.

– И Субудай, и Чагатай, оба посылали разведчиков, чтобы следить за ними. Об этом сборище крестьян мы знаем даже больше, чем они сами, – пожал плечами Чингис.

– Чингис, они не крестьяне. В любом случае, у этих крестьян есть оружие и доспехи. По последним данным, их около шестидесяти тысяч, если, конечно, мои разведчики научились считать до таких величин.

– Я должен бояться каких-то шестидесяти тысяч? Хотя их становится больше. Мы следим за ними уже больше года.

Они только кричат, молятся и трясут саблями. Или они наконец выступили против нас?

Несмотря на беспечный тон, Чингис чувствовал, как ледяная рука схватила его за кишки. О сборах армии на юге и ее благоверном лидере Чингис впервые услышал почти через год после возвращения из похода на крепость ассасинов. Его полководцы готовились к войне, но время летело, а военные действия все не начинались. Войско мусульман оставалось на юге, и Чингису порой казалось, что лишь угроза вторжения удерживала его в этой стране, где каждый день ему досаждали жара и мухи.

– Мои люди взяли троих, – ответил Хачиун, прервав мысли Чингиса. – Когда они поняли, кто мы, совершенно обезумели, аж пена пошла изо рта.

– Ты заставил их говорить? – спросил Чингис.

– Нет, и это меня удивило. Кричали нам проклятия, угрожали и сдохли, как собаки. Только последний сказал мне кое-что важное. Он назвал имя человека, который возглавил их.

– Мне надо знать его имя? – недоверчиво спросил хан.

– Ты его знаешь. Джелал ад-Дин, чей отец был шахом Хорезма.

Чингис замер, переваривая информацию.

– А он молодец. Его отец гордился бы им, Хачиун. Шестьдесят тысяч войска? Теперь нам, по крайней мере, известно, что он обязательно пойдет на север. За моей головой. А раз мы знаем, что это Джелал ад-Дин, то о походе в Индию не может быть никаких споров.

– Я слежу за каждым их шагом, брат.

– Если подождем их… – задумчиво произнес Чингис. – Меня так и подмывает задавить их вопли нашими мечами.

Хачиун чуть вздрогнул. Он понимал, что все должно выглядеть очень ненавязчиво, если он хочет подтолкнуть Чингиса в нужное русло.

– Армия шаха была намного больше, но тогда мы не имели выбора. Наши с тобой тумены – само собой. Волчата Субудая и Медвежьи Шкуры Джебе – еще двадцать тысяч. Чагатай, Хасар и Джелме – еще тридцать. Семь туменов опытных воинов. Угэдэй еще молодой и неопытный. Я не стал бы брать его людей против такого врага.

– Я дал ему хороших командиров, Хачиун. Они меня не подведут.

Чингис снова перевел взгляд на стоящие вдоль берега юрты. Каждый год у женщин рождались тысячи детей, и многие из них пополняли войска, заменяя убитых и раненых. Сформировать новый тумен для Угэдэя было непросто, но наследник должен был учиться командовать, и другие военачальники не сидели целый год без дела. Чингис пока не объявлял о своих планах собрать еще и девятый тумен для Толуя. Жена младшего сына навела хана на эту мысль несколько месяцев назад. Чингис повернулся и взглянул на нее. Сорхатани беззаботно играла с детьми, бросая их в воду по очереди. Мунке и Хубилай явно не возражали и только весело визжали от удовольствия.

– Хачиун, подыщи хорошего помощника для Угэдэя. Такого, чтоб мог помешать ему сделать глупость, пока всему не научится.

– Все равно, восемь туменов против шестидесяти тысяч? – ответил Хачиун. – Мы потеряем много хороших воинов.

Хачиун замялся, и Чингис повернулся к нему.

– Раньше потери тебя не волновали, брат. Выкладывай, что у тебя на уме.

Хачиун сделал глубокий вдох.

– Ты привел нас сюда, чтобы отомстить шаху за убитых людей. Ты отомстил и вернул долг сторицей. Зачем нам оставаться здесь и рисковать своей жизнью? Тебе не нужны эти земли и города. Сколько времени прошло с тех пор, когда ты в последний раз видел родные горы? – Хачиун показал рукой на вершины, окружавшие озеро. – Это не то же самое.

Чингис долго не отвечал. Наконец он заговорил, взвешивая каждое слово:

– Я сплотил племена, чтобы сбросить цзиньский сапог с их шеи. И когда я сбросил его, мы унизили цзиньского императора в его же столице. Это был мой путь, который я выбрал и который прошел. Я хотел гнать цзиньцев и дальше, Хачиун, до самого моря. Я вообще никогда не пришел бы сюда, если бы мусульмане не вынудили меня. Они сами навлекли беду на свою голову.

– Нам незачем завоевывать весь мир, – тихо сказал Хачиун.

– Хачиун, ты стареешь. Ты знаешь об этом? Ты думаешь о будущем, о своих женах и детях. Не пори чушь, братец, ты знаешь, что я прав. Ты забыл, для чего мы все это делаем. В Самарканде я некоторое время рассуждал так же, как ты сейчас. Я говорил Арслану, что эти люди живут дольше нас, что их жизнь легче и безопаснее. Это так. И они счастливы, как верблюды и овцы счастливы на степных пастбищах. И мы могли бы жить так же. Только волки рано или поздно пришли бы за нами. Мы кочевники, Хачиун. Нам известно, как в действительности устроен мир, а все остальное – только иллюзия.

Он снова взглянул на внуков. Мать пыталась причесать их, но сыновья крутились и вырывались из рук. У Сорхатани были длинные черные волосы, и Чингис подумал, не взять ли ему новую жену, такую же молодую и горячую, как она, чтобы согревала ночью его постель. Хан был уверен, что новый брак укрепит его силы.

– Знаешь, брат, – продолжил он, – мы можем жить в мире, чтобы и наши дети, и наши внуки тоже жили в мире, но какой в этом смысл? Даже если доживем до восьмидесяти на зеленых просторах, ни разу в жизни не взяв в руки лук или меч, мы даром потратим наши лучшие годы. Ты и сам знаешь, что в моих словах правда. Будут ли наши внуки благодарить нас за мирную жизнь? Только если сами будут бояться взять в руки оружие. Я не пожелал бы спокойной жизни своим врагам, тем более врагам моей семьи. Даже города процветают только тогда, когда у них есть настоящие мужчины, готовые подняться на стены, сражаться и умирать, чтобы всем остальным спалось спокойно. У нашего народа воюют все, от первого крика до последнего вздоха. Это единственный способ гордиться тем, чего мы достигли.

– Я и горжусь! – отрезал Хачиун. – Но это не значит…

Чингис поднял руку.

– Никаких «но», братец. Этот Джелал ад-Дин поведет свое войско на север, и мы могли бы уйти раньше его появления. Могли бы отдать ему города, которые захватили, и он стал бы называть себя шахом, как его отец. И возможно, в следующий раз, когда я отправлю к нему послов, он хорошенько подумает, прежде чем даст ответ. Но если человек угрожает мне и я отвожу глаза, то он забирает у меня нечто важное. Поэтому я пришел в эти земли. Когда я дерусь и умираю, единственное, что он может взять у меня, – мою жизнь. Моя смелость, моя честь остаются со мной. Могу ли я сделать меньше для народа, который создал? Могу ли я требовать для него меньшего уважения, чем требую для себя?

– Да, понимаю, – сказал Хачиун.

– Хорошенько заруби это себе на носу, брат, потому что ты пойдешь вместе со мной против армии Джелал ад-Дина. Мы победим или умрем, третьего не дано. Я не отведу глаз, когда придут враги. Я не склонюсь перед ними, не позволю топтать себя. – Чингис задумался и рассмеялся. – Знаешь, хотел добавить, что никто никогда не скажет, будто я отказался от драки, но Арслан напомнил мне кое о чем в Самарканде. Неважно, что будут думать другие о моей жизни. Не имеет значения, войдем ли мы в хроники Тэмуге как тираны или как трусы. Важно только то, что мы делаем сейчас. Мы сами себе судьи, Хачиун. Запомни это. У тех, кто придет после нас, будут свои испытания, свои битвы, свои поводы для волнений.

Хачиун выслушал его и принял понимающий вид. Глядя на брата, Чингис похлопал его по плечу.

– Мы прошли такой длинный путь, Хачиун. Я до сих пор вспоминаю первые дни, когда никого, кроме нас, не было и мы голодали. Вспоминаю, как убил Бектера, и иногда мне хочется, чтобы он тоже был вместе с нами и увидел то, что мы начали создавать. Быть может, плоды наших рук будут существовать тысячу поколений, а может, исчезнут вместе с нами. Я этого не знаю. Да и не хочу знать, брат. Я вырос сильным, чтобы побеждать сильных врагов. И я с радостью встречу эту армию с юга, чтобы стать еще сильнее.

– Ты необыкновенный человек! – воскликнул Хачиун. – Таких, как ты, больше нет. Ты знаешь об этом?

Хачиун ожидал, что брат улыбнется, но Чингис покачал головой.

– Не стоит превозносить мои достоинства слишком высоко, брат. У меня нет никаких особых талантов, за исключением умения подбирать себе правильных людей. Величайшее заблуждение городов состоит в том, что мы все будто бы слишком слабы, чтобы противостоять тем, кто угнетает нас. Я лишь посмотрел сквозь эту ложь. Я всегда дерусь, Хачиун. Цари и шахи зависят от людей, которые считают себя овцами и слишком запуганны, чтобы восстать. Я, напротив, всегда убеждал себя только в том, что могу быть для них волком.

Хачиун кивнул. Его волнения исчезли под взглядом желтоватых глаз брата. Хачиун подвел лошадь, и братья побрели домой, где их ожидала пища и отдых. Пока они с Чингисом шли, Хачиун вдруг вспомнил о прибытии гонцов.

– А Джучи? Ты принял решение?

Услышав это имя, Чингис сжал губы.

– Он забрал семь тысяч моих людей, Хачиун. Этого я ему простить не могу. Если бы он ушел один, может быть, я отпустил бы его искать свой путь. Но, как видишь, он украл десятую часть моей армии, и я хочу вернуть ее назад.

– Ты бы принял их? Честно? – удивился Хачиун.

– Сначала я думал, что всех убью, но у меня было достаточно времени на раздумья, пока ждал известий о нем, Хачиун. Они оставили жен и детей и пошли за ним, так же как другие пошли за мной и отдали мне все, что любили и чем дорожили. Уж я-то хорошо знаю, на что способен вождь. Они позволили увести себя, но они нужны мне теперь, когда Джелал ад-Дин готовит бурю. Пошли гонцов к Субудаю, пусть приедет ко мне. Джучи уважал его больше, чем остальных. Он позволит ему говорить.

Субудай прибыл с камнем на сердце. Новость о том, что Джучи нашелся, гудела по всему кочевью, но полководец надеялся, что хан не призовет его. Субудай нашел Чингиса на тренировочном поле, где Угэдэй натаскивал молодежь под наблюдением отца. Хан поманил Субудая за собой, и оба отъехали в сторону от собиравшихся туменов, держа лошадей рядом, как старые друзья.

Субудай слушал, чувствуя, как тревожно колотится сердце. Он преклонялся перед Чингисом с того самого дня, когда впервые встретил этого человека, сковавшего нацию из непримиримых племен. Субудай был вместе с ним во время штурма их первой крепости в царстве Си Ся. Вместе захватили потом и все царство. И Субудай без ложной скромности знал, что своим успехом хан во многом был обязан ему. Чингис относился к своему военачальнику с особым уважением, и Субудай отвечал ему почтением, на которое не мог больше рассчитывать никто в целом мире. Тем не менее то, о чем его просили теперь, причиняло боль и страдания. Субудай взволнованно перевел дух, когда Чингис посмотрел на него, ожидая ответа.

– Повелитель, я не хочу этого делать. Я сделаю для тебя все, что угодно, но не проси меня об этом.

Чингис потянул поводья и развернул лошадь, чтобы посмотреть Субудаю прямо в лицо. Этот человек был очень талантлив. В военном деле Чингис не знал ему равных, но покорность хан ставил на первое место, и только растерянность помешала ему ответить грубо.

– Если я пошлю Хасара или Хачиуна, боюсь, Джучи окажет сопротивление. Его люди нарушили клятву, когда пошли за ним. Они без колебаний ввяжутся в драку и помешают его схватить. Субудай, ты единственный, кому он позволит говорить. Ты единственный, кому он позволит приблизиться.

Теряя самообладание, Субудай на мгновение закрыл глаза. Должно быть, Чингис понимал, что Джучи доверял полководцу, иначе выбрал бы для этого задания кого-то другого.

– Великий хан, я не нарушил ни одного твоего приказа, ни одного. Не забывай об этом, когда обращаешься ко мне с такой просьбой.

– Ты воспитывал его, когда он был только дерзким мальчишкой, но я предупреждал тебя, что у него дурная кровь и он может предать нас в любой момент. Разве тогда я был не прав? Я доверил ему людей и власть, а он забрал их и сбежал. Ты, мой генерал, скажи мне, как еще мне следует поступить с таким человеком!

Субудай крепко сжал поводья. Он не сказал Чингису, что тот сам виноват в том, что случилось. Его открытое предпочтение Чагатаю медленно съедало Джучи, пока в нем не осталось ничего, кроме ненависти. Но все эти доводы не имели бы никакого значения для хана, который сидел сейчас перед Субудаем. В отчаянии он попробовал другой путь:

– Подожди хотя бы, пока мы не доберемся до наследника шаха, повелитель. Мои люди нужнее там. Если ты отправишь меня сейчас, я вернусь не раньше чем через полгода. Если в это время на нас нападут, я буду бесполезен для тебя.

Чингис нахмурил брови, злясь оттого, что Субудай все еще перечит ему.

– У этого принца всего шестьдесят тысяч войска, Субудай. Я могу отправить два-три тумена, чтобы раздавить его на юге. Джучи беспокоит меня сильнее. Ты единственный, кому Джучи позволит говорить. Он уважает тебя.

– Я знаю, – спокойно ответил Субудай.

У него было тяжело на душе. Он разрывался между необходимостью подчинения хану и дружбой с Джучи. Как бы там ни было, но крепкий ум полководца видел смысл в словах Чингиса. Субудай знал, что может подойти к Джучи ближе, чем кто-либо еще. Положение Субудая было отчаянным. Чингис будто почувствовал его страдания и немного смягчился.

– А ты думал, все твои задания будут простыми, Субудай? Что я никогда не попрошу сделать чего-нибудь трудного? Скажи-ка, когда проверяется человек? Когда хан шлет его в битву, давая отважных и опытных воинов? Или теперь, когда поручают дело, которое ему не по душе? Субудай, у тебя самые светлые мозги из всех моих военачальников. И я всегда буду это ценить. Если видишь иной путь, скажи мне прямо сейчас, и я подумаю над этим.

Перед вызовом к хану Субудай уже обдумал и отбросил десятки возможных решений, ни одно из них не стоило его слов. В отчаянии он попробовал еще раз убедить хана.

– Тумены собираются в поход, повелитель. Позволь мне остаться с ними, и мы будем сражаться с принцем на юге. Там я буду тебе полезнее. Если отправишь меня на север, то потеряешь и мой тумен именно тогда, когда у тебя на счету каждый воин.

– Субудай, я больше года потратил на то, чтобы найти его. Если он заметил моих разведчиков, то давно ушел. Сейчас ты еще можешь пойти по его следу, но удастся ли тебе найти его еще через год? Пока есть время взять его тихо. Ты мой военачальник, но я начну войну без тебя, если на нас нападут. Присоединишься ко мне, как только вернешься, или вернешь знаки отличия, которые я тебе дал!

Гнев хана наконец вышел наружу, едва не заставив Субудая вздрогнуть. Доводы Чингиса были слабы, и оба знали об этом. Чингисом владела навязчивая идея наказать Джучи. Эта простая истина тихонько шептала между словами. Пока сердце хана полнилось горечью, путь к его разуму был закрыт. И побежденный Субудай склонил голову.

– Я исполню твою волю, – ответил он. – Я поскачу, как ветер, хоть на край света, повелитель. Если принц приведет свою армию с юга, ищи меня на холмах.

Глава 33

Чутье не подвело монгольского разведчика. Третьи сутки подряд он шел через горы, преследуя двух человек. Монгол держался на достаточно большом расстоянии, чтобы его не заметили. Путники все дальше уводили его за собой в лабиринт ущелий и гор, окружавших Панджшерскую долину и афганский город Первой с его древней крепостью. Эта суровая земля таила много опасностей, но разведчик имел достаточно опыта и хорошо знал местность. В сгустившихся сумерках он больше не мог идти по следу путников и подыскал безопасное место для ночлега. Он боялся, что потерял их. Нечто особенное в этих людях с самого начала возбудило в нем любопытство. Издалека, укутанные в покрывала, защищавшие лица от солнца и ветра, они ничем не отличались от афганцев из местных горных племен. Но что-то необычное отличало их, а потому привлекло внимание разведчика. Ему не давало покоя жгучее ощущение того, что в ущелье кто-то наблюдает за ним. Неужели засада? Такое нельзя исключать. Ведь горные племена знали местность лучше, чем он. Эти люди передвигались как привидения, если хотели остаться незамеченными, и разведчика искушало желание вернуться с восходом солнца назад и снова найти следы. Монгол неподвижно сидел в нерешительности, прислушиваясь к каждому шороху, нарушавшему монотонный вой ветра в скалах.

Разведчик услышал звон тетивы, но среагировал поздно и не успел пригнуться. Стрела пробила незащищенную доспехами грудь. Он простонал и качнулся назад, едва удержавшись в седле. Руки вцепились в деревянную луку седла, чтобы выровнять тело, и лошадь тихо заржала, почуяв беду. Дернув за поводья, монгол втянул воздух и сплюнул кровь. От боли слезы выступили на глазах, затуманив взор. Ослепленный, разведчик развернул кобылу, доверив ей самой искать путь назад.

Из темноты просвистела вторая стрела и пронзила спину, угодив в самое сердце. От удара разведчик рухнул, повиснув на шее кобылы. Она понесла бы, но к ней подбежали люди и схватили ее за поводья.

– Он мертв, – сказал лучник.

Джелал ад-Дин положил руку ему на плечо.

– Хорошая работа при таком освещении.

Лучник пожал плечами и снял тетиву с лука, аккуратно складывая оружие в сумку у талии. Воин знал, что он превосходный лучник, может быть, лучший в войске пешаварского князя. Господин отправил лучника служить Джелал ад-Дину, однако воин хранил верность только своему князю, а не этому святому в лохмотьях. Правда, Джелал ад-Дин точно вычислил врага. Он смог предугадать передвижения разведчика и заманить в западню.

Джелал ад-Дин словно читал мысли лучника на его лице, несмотря на сумрак ущелья.

– Вырви у них глаза, и опасность этих монголов уже вполовину меньше, – тихо произнес он. – Аллах направил твою стрелу, мой друг.

Лучник поклонился в знак уважения, хотя он был искусным стрелком и гордился своим мастерством.

– Мы сможем освободить крепость Первона, господин? В городе живет мой старый приятель. Мне хотелось бы верить, что мы вызволим его живым.

Джелал ад-Дин улыбнулся во мрак.

– Не сомневайся в этом, друг мой. К утру мы перебьем монгольских шпионов, и монголы лишатся глаз. Мы спустимся с холмов и обрушимся на них, как лавина.

На рассвете солнце озарило пустынные земли вокруг Первона и его крепости. Четыре монгольских тумена стояли под высокой башней замка с тех пор, как начались набеги на прилегающие области. Горожане в спешке побросали свое имущество и укрылись за стенами крепости.

Монголы окружили ее плотным кольцом, зная, что воды внутри цитадели надолго не хватит. В долине протекала река, и монгольские скакуны пили вдоволь, но те, кто засел в крепости, могли лишь испытывать жажду в ссохшихся глотках. Пока монголы ожидали падения твердыни, некоторые из них бродили по опустевшему городу. Другие занимались строительством моста через реку, чтобы можно было охотиться на лесистых холмах на другом берегу. Они никуда не спешили. Они знали, что крепость непременно падет и примет нового правителя или будет разрушена до основания. Военачальники в свое удовольствие слонялись без дела, наблюдая, как в предзакатном солнце тащатся по пыльной земле серые тени. Ни город, ни имущество горожан не интересовали их, но город преграждал путь на запад, и Чингис дал приказ расчистить путь.

За последние два года после похода на ассасинов такая практика стала обычной. У монголов всегда имелись калеки и старики, которыми укомплектовывали гарнизоны придорожных постов. Дань поступала в виде золота, рабов и коней, и с каждым полугодием афганские земли все сильнее сжимались в монгольских тисках. Всегда находились такие, кто отказывался склонить голову перед новыми властями, и если они оказывали сопротивление, то их убивали всех, до последнего человека. Древняя башня Первона отвечала запросам монголов. Защитники крепости потеряли надежду, когда пересох единственный в замке колодец. Они не имели ни малейшего представления о великих сражениях, происходящих вокруг, и только знали, что за крепостной стеной ждут лютые, безжалостные завоеватели.

С восходом солнца Джелал ад-Дин спускался с гор. Слова утренней молитвы были еще свежи на губах. Его проводники знали местность лучше любого монгольского разведчика. За ними вели охоту по долинам и ущельям, пока последнего не убили на глазах Джелал ад-Дина. Главные силы монголов не получили предупреждения о выступлении противника. Джелал ад-Дин с гордостью смотрел на то, как его армия выливается в Панджшерскую долину, где золотом блестела на солнце река. Монголам едва ли хватило времени добежать до коней перед тем, как враги начали наступление. Принц воззвал к братьям по вере, и они ответили на его призыв и пришли к нему, кто пешком, кто верхом, преодолев расстояние в тысячи миль. Пришли кочевники туркмены, у которых имелись лучники не хуже монгольских. По левую руку скакали берберы, которые хоть и не были арабами, чья кровь текла в жилах Джелал ад-Дина, но разделяли с ним одну веру. Истинные арабы – бедуины, – персы и даже турки: все это множество соединилось с войском из Пешавара, ставшим костяком армии Джелал ад-Дина.

Приближение противника монголы встречали тучами стрел, но теперь принц знал врага, и все его люди имели длинные щиты из дерева и выделанной кожи. Пользуясь казной пешаварского князя, Джелал ад-Дин придумал такую конструкцию щита, которая хорошо защищала от монгольских стрел, и лишь немногие воины принца пали после первых залпов. Когда расстояние сократилось, Джелал ад-Дин помчался вперед с неистовой храбростью, громко крича, а монголы начали целиться в его драгоценных коней. Тех тоже защищали лучшие доспехи, какие только мог предложить Пешавар: металлическая чешуя закрывала вытянутую морду и грудь. Доспехи тормозили бег, зато не так-то просто было ранить коней стрелой.

С оглушительным грохотом они ударили по монгольским рядам, насмерть вставшим перед ними из хаоса и неразберихи. Монголы успели дать последний залп перед тем, как оба войска сошлись. На расстоянии в несколько шагов воинов Аллаха не спасли ни щиты, ни доспехи. Джелал ад-Дин видел, что многие пали, но в тот миг он был уже среди врагов, занеся саблю над головой. В жадном порыве мести принц не рассчитал первый удар, и сабля щелкнула по шлему монгола. Но скорость придала силу удару, и воин вылетел из седла, упав под копыта коней. Армия Джелал ад-Дина устояла при первом столкновении с врагом, и центр монгольского войска отступил в замешательстве.

Джелал ад-Дин видел, что на флангах монголы готовят клещи, но князь Пешавара вовремя отправил своих всадников на перехват, окружив монгольские фланги прежде, чем те успели совершить свой коронный маневр. Монголам еще не доводилось воевать с человеком, который так хорошо знал их приемы и тактику, как Джелал ад-Дин. Ослепленный гневом и радостью, он ликовал, когда монгольские горны протрубили сигнал к отступлению и враги начали отходить назад.

Но даже тогда они продолжали сражаться, и была жестокая битва, когда мусульмане напирали на них слишком близко. Воины держали строй, отступая группами, пока передовые ряды прикрывали их спины. Джелал ад-Дин поднял руку, и вдоль передней линии его войска натянулась тетива луков. Дав монголам отойти на некоторое расстояние, мусульмане пустили стрелы, целясь во вражеских лучников, не защищенных щитами. Десятки были убиты, и армия Джелал ад-Дина перешла в наступление, понемногу отбрасывая врага все дальше от крепости. А жители Первона собрались на стенах и радостно встречали освободителей.

Когда монголов отогнали от крепости, они наконец прекратили сопротивление и помчались к реке. До моста оставалось чуть меньше мили. Джелал ад-Дин со своей конницей догонял врагов, требуя смерти неверных. Он слишком много раз видел триумф монголов, чтобы теперь не насладиться их бегством. Он мчался легко, свежий ветер холодил лицо.

Монголы не остановились перед мостом. Оставшиеся в живых воины мчались через мост на полном скаку, рискуя погибнуть в сутолоке. Они быстро переправились на другой берег, и воины Джелал ад-Дина без колебаний последовали за ними.

Монголы выскакивали из седла и принимались рубить веревки и деревянные подпоры моста, несмотря на преследователей. Около сотни всадников-мусульман переправились к тому времени на другой берег, и Джелал ад-Дин в ужасе понял, что монголы намерены разделить его войско надвое. И тогда останется лишь беспомощно разводить руками, когда враги, как бешеные псы, набросятся на тех, кто перешел мост. Яркая картина вернула опьяненному победой принцу ясность ума, и он остановил коня. Джелал ад-Дин мог бы дать приказ своим людям перебить тех, кто рубил опоры моста. Если бы мост выдержал, то принц уничтожил бы бежавших монголов, всех до последнего человека, но если бы мост обрушился в реку, погибло бы много мусульман. Принц подумал, что и без того сделано достаточно. Ему удалось нанести серьезную рану противнику, не знавшему поражений. Принц приставил к губам рожок, что висел возле талии. Когда-то он принадлежал монгольскому разведчику, но люди принца были готовы к его сигналу.

Всадники, не домчавшиеся до моста, поворачивали назад и выстраивались сияющими рядами, празднуя победу. Те, кто был еще на противоположном берегу и сражался с врагами, начали отступление через мост. Джелал ад-Дин с гордостью наблюдал, как послушно воины выполняют его приказы, прикрываясь щитами от стрел, летящих им вслед.

Мост рухнул в воду, подняв гигантские брызги. Примерно человек пятьдесят мусульман оставались еще на той стороне, когда Джелал ад-Дин подъехал к краю крутого берега и заглянул вниз. «Вода слишком глубока», – подумал он. Быть может, в обычный день люди и смогли бы доплыть до другого берега, но не сегодня. Монгольские лучники были готовы в любой момент пустить стрелы в спины тех, кто решился бы толкнуть лошадь в воду, рассчитывая на спасение. Джелал ад-Дин поднял клинок, салютуя тем, кто смотрел на него с того берега, – и своим, и чужим, одинаково.

Его воины ответили ему тем же жестом и, развернув лошадей на монголов, помчались в последний бой. Стрелы и клинки встречали их на пути, но люди не ведали страха и до последнего вздоха убивали, сколько могли.

Две армии стояли друг против друга по разным берегам бурной реки, отдуваясь и обливаясь кровью. Джелал ад-Дин едва ли мог подобрать слова, чтобы выразить восторг, который чувствовал в этот момент. На противоположном берегу монгольский военачальник подъехал ближе к обрыву, и некоторое время принц и монгол смотрели друг на друга. Взглянув на дорогу, выстланную трупами до самого города, монгол содрогнулся. Он тоже поднял меч, копируя жест уважения, затем развернул скакуна и поскакал прочь. Чингис узнал бы, если бы его подчиненный позволил себе угрожать от имени хана.

– Новость прошла по всем городам, Чингис, – с печалью говорил Хачиун. – До сих пор они верили, что мы непобедимы. Эта вера подорвана, брат. Если оставим наше поражение без ответа хотя бы на пару месяцев, то они поверят в свои силы и еще больше народа встанет под знамена Джелал ад-Дина.

– Одна победа не делает генералом, Хачиун. Я дождусь, когда вернется Субудай.

Чингис раздраженно посмотрел на равнину, которую нашел в восьмидесяти милях к югу от озера, где учились плавать Хубилай и Мунке. Его народ не мог оставаться на одном месте подолгу. Тучные пастбища были редки в землях Хорезма, но Чингис держал на примете еще две долины, куда можно было двинуться в следующем месяце. Племена просто вели такой образ жизни, и хан не думал об этом до тех пор, пока не наступало время для быстрых решений. Речь Хачиуна взбесила его, сбив с мыслей о Джучи и Субудае. В сражении с армией Джелал ад-Дина монголы действительно потеряли более тысячи человек, и новость об их поражении взбудоражила мусульманские города. Первая дань, причитавшаяся с афганского города Герата, не поступила к сроку, и Чингис не знал, то ли ее задержали, то ли горожане решили повременить и посмотреть, что он будет делать теперь.

Хачиун ждал, но Чингис не сказал ни слова, и Хачиун заговорил вновь. Голос его звучал твердо.

– Погибли люди из моего тумена, Чингис. Позволь мне хотя бы пойти в ту область и заставить этого принца понервничать. Если не хочешь давать мне войско, позволь пойти туда с малой силой. Я бы устраивал вылазки по ночам и бил его армию, как мы делали раньше.

– Незачем тебе наводить страху на этих крестьян, братец. Я займусь ими, как только узнаю, что Субудай нашел Джучи.

Хачиун прикусил язык, стараясь не произносить вслух вопросов, которые очень хотел задать. Чингис держал от него в тайне поручение, данное Субудаю, и Хачиун не стал бы унижаться, выспрашивая об этом, хотя и сгорал от любопытства. Хачиуну до сих пор с большим трудом верилось, что Джучи мог забрать своих людей и попытаться скрыться. Небо – свидетель, что Джучи к этому подтолкнули, и порой Хачиун украдкой поносил слепоту отца, доведшего сына до преступления. Однако реальность предательства ошеломила их всех. Никто и никогда не смел даже ослушаться человека, создавшего нацию. Чингиса почитали, несмотря на его ошибки, и Хачиун едва ли мог представить, какая сила толкнула Джучи отвернуться от всего, что было знакомо ему с пеленок. Чингис упрямо выставил челюсть, гадая, о чем думает брат, а Хачиун снова попытался его убедить.

– Ты основал здесь империю, Чингис, хотя мог превратить всю эту страну в руины. Ты посадил Арслана в Самарканде и Чен И – в Мерве. Они правят от твоего имени, как цари и шахи правили до них этими землями. Но они по-прежнему завоеватели, и всегда найдутся такие, кто хотел бы видеть, как их разорвут на куски. Покажи им хоть чуточку слабости – и завтра восстания вспыхнут по всем захваченным городам. – Хачиун перевел дух, тяжко вздыхая. – Я слишком стар, чтобы все начать заново, брат.

Чингис медленно сощурил глаза. Хачиун даже сомневался, что тот вообще слушал его. Хан казался ужасно подавленным тем, что сын предал его, возможно, просто потому, что до него никто так не поступал. Каждый день Чингис рассматривал горизонт в ожидании Субудая. Но Хачиун понимал, что до возвращения полководца было еще далеко. Даже если бы Субудай мчался так же, как самые быстрые разведчики, то и теперь вряд ли еще добрался бы до тех северных земель, в которых укрылся Джучи. И снова Хачиуна так и зажгло от желания узнать, что было велено Субудаю. Правда, Хачиун как будто догадывался о задании и жалел Субудая. Хачиун знал, что тот относился к Джучи почти как к сыну. Поставить перед человеком такую задачу, чтобы проверить его лояльность на прочность, было типично для Чингиса. Хачиун знал, что его брат безжалостен к своему окружению, как и к самому себе.

Отчаявшись заставить Чингиса понять смысл своих слов, Хачиун приготовился к новой атаке. Он сухо сглотнул, внезапно осознав, что мог бы в крайнем случае сослаться на Субудая. Брат прислушивался к нему и ценил его паче всех остальных, а тот не стал бы дожидаться, пока все, что было создано, дало бы глубокие трещины.

– Им известна наша тактика, Чингис. Они контратаковали наши фланги, не позволив взять себя в клещи. У них щиты лучше тех, что мы видели раньше, а кони покрыты доспехами, которые защищают от наших стрел. Не числа его воинов я боюсь, брат, а того, как этот Джелал ад-Дин использует их. Если ты не пойдешь, то позволь хотя бы мне отбросить их назад. Им не обескуражить мой тумен своей тактикой. Это мы встретим их контратакой и покажем всем, что мы непобедимы.

– Делай, как знаешь, Хачиун, – ответил Чингис, подумав о том, чтобы предоставить брату полную свободу действий. – Возьмешь три тумена, свой и еще два. Только не тумены Угэдэя и Толуя. У тех юнцов еще молоко на губах не обсохло, и я не хочу, чтобы ты брал их с собой.

Хачиун дал ответ сразу.

– Тогда возьму Джелме и Хасара.

Чингис кивнул, продолжая смотреть на север, где мысли хана остались вместе с Субудаем.

– Только мелкие стычки, Хачиун, ты понял? Если они такие страшные, как ты говоришь, то я не хочу, чтобы ты потерял своих людей в горах. Медленно пускай им кровь, как делал раньше под Яньцзином и здесь, когда обескровливал армию шаха.

Хачиун склонил голову с облегчением, которое было не выразить словами.

– Обещаю, брат, – ответил он. Хачиун хотел было удалиться, но вдруг замешкался. – Субудай не подведет. Раньше я думал, что ты сошел с ума, когда возвысил его, но он действительно лучше всех.

– Дело в том, Хачиун, что я и сам не знаю, хочу ли я, чтобы он выполнил задание, или нет, – хмыкнул Чингис.

Хачиун раскрыл рот, намереваясь попросить брата объяснить, что он имеет в виду, но Чингис сердито махнул рукой, отсылая прочь.

– Ступай, братец, ступай. Объясни этим пустынножителям, что значит угрожать мне.

Глава 34

Хачиун стоял между двумя каменными столбами в горах и глядел вниз, рассматривая шатры и коней армии Джелал ад-Дина. День разгорался, уже начало припекать, и Хачиун машинально чесал под мышкой, где закипел от жары скопившийся пот. Возмездие за поражение при Первоне не терпело отлагательств, поэтому Хачиун вместе с Джелме и Хасаром примчались в Панджшерскую долину, не жалея коней.

Джелал ад-Дин знал, что монголы пришли. Хачиун видел фигуры дозорных на каждой вершине. Эти ловкие люди, облаченные в балахоны, умело взбирались на самые крутые скалы, занимая наблюдательные посты. Один из дозорных завис над самой головой Хачиуна, гораздо выше, чем могла долететь любая стрела. Хачиун не мог их достать и чувствовал себя неуютно под их молчаливыми взглядами. Наблюдатели не сводили с монголов глаз, а кое-кто подавал флажками сигналы в долину, держа Джелал ад-Дина в курсе событий.

Внизу, в лагере противника, не наблюдалось ни единого признака беспечности. Мусульмане наконец научились чему-то у своего врага. Их лагерь стоял на другом берегу реки, в трех милях от Первона. Вокруг шатров стелилась широкая равнина, ограниченная сзади горами, растущими из земли, подобно стальным лезвиям кинжалов. В таком месте негде было устроить засаду, и обойти лагерь с тыла тоже было нельзя. Противник больше не полагался на стены, однако на подступах к вражескому лагерю стояли каменные глыбы, из земли торчали деревянные колья, что позволяло расстроить атаку врага. Утренний ветер трепал шатры, и, получив сигналы дозорных, мусульмане начали построение. Они верили в неприступность своих позиций и будто специально выставляли свою уверенность напоказ, поддразнивая монголов.

– Нам надо перейти реку, – сказал Джелме, стоя за спиной Хачиуна. – Мы теперь знаем, где они. Надо искать брод.

Хачиун осуществлял полное командование тремя туменами. Не сводя глаз с долины, он кивнул, и Джелме отправил разведчиков на поиски места, удобного для перехода реки вброд. Хачиун прикусил губу от расстройства, понимая, что Джелал ад-Дин держит под контролем реку на сотню миль. У монголов просто не было шанса организовать неожиданное нападение, поскольку шахский сын точно знал обо всех их передвижениях. Но реку в любом случае нужно было перейти. Джелал ад-Дин выбрал место для битвы. Он знал особенности местности; у него было большое войско и все прочие преимущества, решающие исход сражений. И снова Хачиун пожалел, что Чингис не дал ему больше людей.

Щурясь от солнца, Хачиун поднял глаза на засевшего высоко над его головой наблюдателя в белых одеждах. До него было не меньше нескольких сотен шагов. Карабкаясь по голым камням, он взобрался почти на самую верхнюю точку скалы. Глядя на него, Хачиун боролся с желанием послать за ним на вершину своих людей. Ловкачу, наверное, понадобилось несколько дней, чтобы забраться на опасный уступ, нависающий над входом в долину. Имея достаточный запас воды и пищи, он мог бы отбиваться от карабкающихся по скале воинов столько, сколько потребуется.

Брат Хачиуна Хасар выехал вперед и тоже недовольно взглянул на примостившегося в вышине наблюдателя.

– Нельзя торчать здесь весь день, брат, – сказал Хасар, остановив коня. – Я мог бы, по крайней мере, спуститься вниз и разобрать этот городишко по камушку. Может, мусульмане раскиснут от горя, когда увидят над городом дым.

Хачиун снова взглянул на долину. Командиры минганов, проигравшие битву, дали самое подробное описание местности, стараясь всячески угодить полководцу после позорного поражения. Город казался пустым, людей нигде не было видно, и Хачиун допустил, что его жители снова укрылись в высящейся над равниной крепости. Если бы он видел хотя бы малейший смысл в штурме городской цитадели, то незамедлительно отправил бы Хасара под ее стены. Хачиун покачал головой.

– Городом больше, городом меньше, сейчас не имеет значения ни для нас, ни для них. Если разобьем эту армию, возьмем крепость, когда захотим.

Хасар пожал плечами на ответ брата, а Хачиун продолжал говорить, стараясь ясно излагать мысли.

– С тыла принца прикрывает горный хребет, поэтому он уверен в себе, Хасар.

– Тогда он глуп, – не задумываясь, ответил Хасар.

– Не так уж и глуп, брат. Этот принц видел, как мы вырезали армию его отца. Ему известны наша тактика и наши сильные стороны. Впрочем, возможно, и слабые. Видишь, он поставил большие камни так, чтобы разорвать шеренги наших копьеносцев и лучников. Он уверен в себе, и это меня беспокоит.

– Ты слишком много рассуждаешь, Хачиун. Когда Джелме найдет брод через реку, мы пригвоздим принца к тем горам в назидание другим.

Хачиун осторожно кивнул. Чингис не требовал от него скорой победы. Он должен был пустить врагу только первую кровь. И все же главное правило войны не позволяло давать противнику бой на выбранной им территории и на его же условиях. Хрустя костяшками пальцев, Хачиун размял руки, потом помассировал шею. Как же не хватало ему сейчас интуиции Субудая.

Разведчики Джелме вернулись скоро и доложили о броде в пяти милях ниже по течению реки. Хачиун дал войскам приказ двигаться к переправе и не удержался, чтобы не взглянуть напоследок на яркие флажки, которые замелькали на вершинах, передавая сигнал о направлении монголов.

– Они идут, – пробурчал Джелал ад-Дин, читая сигнал по флажкам.

– У них нет выбора, – ответил Наваз.

Джелал ад-Дин взглянул на раджу исподлобья, скрывая насмешку над этим павлином, которого сделал своим заместителем. Раджа носил под доспехами пурпурно-золотые шелка, голубой тюрбан красовался на его голове. По мнению Джелал ад-Дина, князь имел такой вид, будто его одевала проститутка или актер, хотя принц не сомневался в его отваге.

Он снова проверил ряды своих воинов, несмотря на то что инспектировал их уже тысячу раз. Принц не нашел недостатков и был уверен, что его войско в полной готовности. Горы прикрывали с тыла. Впереди стояли группами плиты из городской стены, которые должны были разорвать шеренги монгольских всадников. Если бы враги чуть раньше подослали к городу своих шпионов, то лазутчики увидели бы, как каменные блоки извлекались из городских стен, а затем переправлялись на плотах через реку. Плоты связали из бревен, ради чего горожане пожертвовали своими домами. Жители городка дорого заплатили за укрепление лагеря, однако никто против таких жертв не возражал, тем более теперь, после славной победы над неверными. Крепость, защищавшая горожан, осталась на другом берегу и была слишком далеко, чтобы Джелал ад-Дин мог разглядеть лица людей, но принц не сомневался, что они с надеждой наблюдают за ним. Во всяком случае, с башен и стен можно будет увидеть, чем закончится предстоящая битва.

– Времени у нас до полудня, если они пойдут через первый брод на реке, – сказал Джелал ад-Дин. – Давай-ка пройдем по рядам. Некоторые воины будут волноваться, и наше спокойствие и уверенность укрепят их.

Глаза принца противоречили его беспечному тону, но Наваз ничего не сказал, а просто кивнул и спустился с коня, следуя за своим военачальником.

– Я ожидал, что их будет больше чем тридцать тысяч, – заметил Наваз, когда они с принцем шли между шатрами. – Они настолько самонадеянны?

– Их самонадеянность не лишена оснований, мой друг, – кивнул Джелал ад-Дин. – Они разбили армию моего отца, хотя она в три раза превосходила численность их войск. Нас ждет лютый бой, несмотря на все принятые мной меры.

Наваз выдул струю воздуха через губы, явно не разделяя опасения принца.

– Я опустошил свою казну, чтобы ты получил щиты и доспехи, какие хотел. Взамен ты разжег сердца людей, – ответил Наваз. Заметив на себе взгляд Джелал ад-Дина, раджа продолжил: – Я не глупец. Никто не знает их лучше тебя, но этим вечером мы будем жечь горы их трупов.

Джелал ад-Дин улыбнулся самоуверенности молодого раджи. Принц действительно хорошо знал, на что способны монголы в бою. Он надеялся на победу, но никто в этой жизни не мог ни в чем дать гарантий.

– Сегодня в полдень люди будут молиться вместе со мной. Если Аллах обратит на нас свою милость, мы покончим с легендой о непобедимости этого хана, и силы его начнут таять. Победим здесь – и все города, что смотрят на нас и питают надежды, восстанут вместе с нами, чтобы вырубить корни этого человека из нашей земли. Проиграем – и никто больше не бросит ему вызов. Таковы ставки, Наваз.

Раджа сконфуженно потупил взгляд. Он благоговел перед Джелал ад-Дином, уважал его еще до их славной победы, когда принц вынудил монголов к позорному бегству. Больше всего на свете ему хотелось произвести впечатление на этого человека, которого князь знал еще ребенком, всего на год старше его самого. Взгляд раджи пробежал по рядам войска, собранного принцем под одним стягом. Туркмены, берберы, бедуины из далеких пустынь и темнокожие воины Пешавара, выделявшиеся на фоне всех остальных доспехами личной гвардии князя. Были здесь и афганцы – суровые горцы с тяжелыми и кривыми саблями. Никто не седлал коней. Джелал ад-Дин выбрал позицию, которая лишала монголов преимущества конной атаки. Его армия будет сражаться в пешем строю. Она либо выстоит, либо будет разбита.

Принц усердно трудился в предыдущие дни, чтобы подготовить позицию. Он знал, что монголы не станут тянуть с ответным ударом. Наваз со своими людьми переправлял камни из первонской стены через реку. Он работал рука об руку с воинами. Раджа надеялся, что воины заметят его способность преодолевать свою гордость. Однако неловкость князя лишь рассмешила Джелал ад-Дина. Наваз налился краской, вспоминая, что говорил ему Джелал ад-Дин о гордыне. Но ведь он князь Пешавара! Высокомерие было естественным для него, хотя он и старался быть скромным.

Проходя вместе с принцем мимо отхожей канавы, Наваз зажал нос. Люди присыпали канаву землей, сгоняя стаи прожорливых мух. Здесь тоже не обошлось без участия Джелал ад-Дина. Для канавы он подобрал место с таким расчетом, чтобы после ее заполнения она служила бы защитным препятствием на правом фланге. Наваз отводил взгляд от людей, засыпавших траншею, Джелал ад-Дин же, напротив, обращался к ним по именам и подбадривал их, рассеивая стыдливое смущение воинов от такой нечистой работы. Наваз завистливо наблюдал за принцем, пытаясь научиться у него всему, чему только мог. Он щедро тратил отцовское золото на вооружение армии принца. Но почему-то ему этого было мало, и князь надеялся доказать, что и он тоже может править людьми и сражаться не хуже других.

Солнце плыло по небосклону, постепенно сдвигая тень. К полудню она исчезнет совсем, но до тех пор воины, истомленные ожиданием боя, могли насладиться прохладой. Монголы спарятся от жары и будут испытывать жажду к тому времени, когда переправятся через реку и начнут движение в обратную сторону. Джелал ад-Дин все просчитал и одобрительно кивнул подросткам, что ждали начала сражения, чтобы разнести воинам мехи с водой. За лошадей можно было не волноваться. Они стояли на привязи на безопасном расстоянии позади лагеря, где ничто не могло бы их потревожить и вызвать панику. Стрелы, связанные охапками по тысячи штук, лежали высокими стопками по всему лагерю, как и новенькие щиты и клинки.

– Я не ел этим утром, Наваз, – вдруг вспомнил Джелал ад-Дин. – Не составишь мне компанию?

На самом деле есть ему не хотелось. Просто принц знал, что его люди будут улыбаться и кивать, как только заметят его спокойно вкушающим пищу в то время, когда грозный враг на пороге. Наваз возглавил путь к своему шатру. Тот был больше других и такой же нарядный, как и одежда его владельца. Джелал ад-Дин вновь улыбнулся украдкой, насмехаясь над напыщенностью индийского князя. Оказавшись перед входом в шатер, Джелал ад-Дин еще раз окинул взором равнину, выбранную им для праведной мести за своего отца, хорезмийского шаха. Может быть, принц чего-то все-таки недоглядел? Может, что-то стоит исправить или улучшить? Все было как надо. Оставалось лишь ждать.

– Пусть слуги вынесут еду сюда, Наваз, – тихо попросил принц. – Пусть люди видят меня за едой, словно я один из них. Только пища должна быть простой, как у них.

Раджа Пешавара ответил поклоном и быстро исчез внутри шатра, спеша исполнить волю Джелал ад-Дина.

На переправе грязные брызги насквозь пропитали монголов, но солнце иссушило влагу на обратном пути к Панджшерской долине. Солнце закатилось далеко за полдень, когда вдали вновь показался враг. Хачиун медленно ехал во главе трех туменов, стараясь беречь силы коня. Хасар и Джелме ехали рядом.

– Бой будет трудным, брат, – сказал Хачиун Хасару. – Действуй по моему приказу и забудь о легкой победе.

Хасар пожал плечами, а впереди открылась долина. Монголы нашли новый выход на центральную равнину, но и тут, на соседней вершине, был установлен наблюдательный пост. Дозорный встал на ноги и поднял флаг, который можно было заметить с расстояния в десятки миль. Тумены свернули от реки и двинулись к лагерю Джелал ад-Дина. Когда подъехали ближе, стало ясно, что противник стоит в пешем строю. Вид шестидесяти тысяч воинов захватывал дух, и монголы скакали в мрачной сосредоточенности, глядя на своих военачальников в ожидании приказов.

Пересекая равнину, Хачиун почувствовал давление полного мочевого пузыря. Во время длительной скачки он попросту пустил бы струю по шкуре своего скакуна. Но в такой близи от врагов Хачиун только скривил лицо и сдержался, чтобы никто из воинов не подумал, будто он сделал это со страху.

Когда до армии мусульман оставалась примерно миля, Джелме и Хасар развернулись и поскакали назад, чтобы возглавить свои тумены. Оба сопровождали Хачиуна по пути к реке и в долину и хорошо знали, что нужно делать. Хачиун мог на них положиться. Он поднял руку, и тридцать тысяч всадников пустили коней рысью. Передние ряды войска Джелал ад-Дина уже поднимали щиты и клинки. Тяжелые сабли легли на сильные плечи и теперь сверкали на солнце, медленно катившемся к западу.

Хачиун смотрел вперед, обозревая расставленные на земле каменные препятствия. Он допускал, что Джелал ад-Дин велел вырыть ямы на подступах к лагерю, и терзался догадками о том, где эти ямы могли бы быть. Может, стоило нанести удар только по флангам противника, не трогая его центр? Джелал ад-Дин знал тактику монголов, и мысль об этом не давала покоя. Принц, несомненно, подготовился к монгольским клещам. В таком случае Хачиуну следовало бы направить тумены в центр. Но тогда будут уязвимы его собственные фланги. Приближаясь к врагам, Хачиун чувствовал, как струйки пота стекли под плечи, остужая подмышки. Темники знали план Хачиуна, но были готовы к новым приказам, и он мог бы изменить план перед самым началом атаки.

Джелал ад-Дин видел, как воюет Чингис. Хачиун это знал и допускал, что монголов могли ждать ловушки на любом из флангов, а может, и на обоих. Эта мысль пришла внезапно, когда до противника оставалось только полмили. Сын шаха, видимо, считает себя неуязвимым, раз выбрал позицию, на которой был лишен возможности для маневра. Хачиун решил доказать принцу, что тот заблуждается.

– Атака на правый фланг! – прокричал он, кружа в воздухе поднятой рукой.

Знаменосцы, скакавшие рядом, подняли справа от себя красные флаги, и тумены повернули вправо. Монголы будут атаковать врага только на правом фланге, бросив все свои силы на этот участок позиций Джелал ад-Дина. И пусть остальные дрожат под прикрытием из камней и кольев.

Чтобы развернуть такую массу людей, не нарушая строя, требовалась многолетняя тренировка. Монголы проделали разворот так, словно для них это был пустяк, и шеренги туменов перетекли на дальний фланг противника. Монголы прибавили скорость, равняясь на Хачиуна, и приготовили луки, натянув тетиву. Позади облако густой пыли взмыло высоко в небо, застелив всю долину тенью. Солнце светило у них за спиной, так что тень бежала впереди монгольского войска.

Враги в гневе сотрясали тяжелыми саблями, когда Хачиун проносился мимо заграждений, и вот первая груда каменных плит осталась уже позади, слева от него. На месте Джелал ад-Дина он уже выслал бы воинов вперед, чтобы перекрыть путь армии противника, как бы захлопывая перед нею дверь. Но мусульмане стояли на месте, как им приказали.

Расстояние между армиями сокращалось с бешеной скоростью. Рассчитывая расстояние шагами, Хачиун скакал в пятой шеренге. Он должен был сохранить себе жизнь и командовать войском. Сердце быстро стучало в груди, во рту пересохло. Хачиун заставлял себя дышать через нос, тяжело сопя при каждом вдохе. Три тумена мчались вперед на врага. Шеренги растянулись почти до подножия гор.

Внезапно передовые шеренги монголов оказались в канавах, присыпанных речным илом и рыхлой землей. Кони на полном скаку влетели в жижу, опрокинув сидящих на них воинов. Некоторые всадники покалечили застрявшие в стременах ноги, пытаясь вытянуть их слишком резко. Воины Джелал ад-Дина ликовали, но монголы быстро пришли в себя. Не меньше сотни монгольских всадников упали в грязь, но те, кто выжил после падения, свернулись калачиком и укрылись за телами павших коней, пока другие всадники перелетали над ними. Еще несколько всадников упали на землю, неверно рассчитав расстояние до барьера из погибших животных, но монголов едва ли можно было этим остановить. Ни одна другая армия не способна была стрелять из луков с узкой полоски земли между канавами и линиями противника. Монгольские стрелы летели как ветер, сражая врагов наповал. Достигнув передовых линий вражеской армии, некоторые всадники бросили луки, но большинство монголов в одно мгновение повесили их на седельный крючок, одновременно обнажая другой рукой меч. Они не думали о тех, кто остался лежать в канавах, зная только одно: за них отомстят.

Ревущая стена столкнулась с воинами Джелал ад-Дина почти на полном скаку. Вес и мощь лошадей были не менее опасны для пеших воинов, чем клинки. Не щадя коней, монголы вели их на таран пеших рядов противника.

Мусульмане держались крепко, отбиваясь кривыми саблями, от блеска которых слепило глаза. Тумены атаковали лишь малую часть линии противника, а более половины воинов Хачиуна оставались еще позади, не имея возможности вступить в бой. Они только выпускали черные тучи стрел поверх шлемов соратников, обстреливая врагов наугад. Стрелы обрушивались на мусульман, но у тех были отличные щиты и крепкая дисциплина. Хачиуна предупреждали об этом, и теперь он своими глазами видел, как эти щиты поднимались стеной над головами врагов, давая надежное укрытие от стрел.

Воины Джелал ад-Дина сражались яростно. Они не поддались панике, отойдя сначала на один шаг назад, затем еще на один, переступая через трупы братьев по оружию и вере. Монгольская атака замедлилась, наткнувшись на сплоченные ряды противника. Кривые сабли поднимались и опускались в едином ритме. Всадников выбивали из седел, и Хачиун с ужасом взирал на то, как враги оттесняют его людей, отделяя воинов от общей массы и пожирая их, как море поглощает мелкие камни.

Незадействованные части армии Джелал ад-Дина начали окружение. Они покидали безопасные позиции, но двигались организованно, не поддаваясь порыву. Дальний фланг выступил вперед, и слова брани сорвались с губ Хачиуна. Он потянулся за рожком на груди, чтобы организовать отпор возникшей угрозе. Как только Хачиун протрубил сигнал, Хасар принял приказ и дал распоряжение своим командирам, которые, передавая приказ по цепи, начали отводить тумены. Хасар недоуменно посмотрел на Хачиуна, и тот показал ему на выступавших из лагеря вражеских воинов. Люди Джелал ад-Дина знали, где расположены канавы, и перепрыгивали через них почти без заминки. В считаные мгновения они окружат тумены монголов, и тогда начнется уже настоящая резня.

За спиной каждого лучника Хасара имелся колчан, а в нем тридцать стрел. Десять тысяч воинов выстраивались линией, растягивая ее как можно шире. Однако на дальнем фланге быстро завязался бой, и всадникам потребовались только мечи. Остальные натянули луки, целясь в приближавшегося врага. Хасар опустил руку, и тысячи стрел пронзили воздух, стуча по доспехам врагов. За первым залпом последовал второй, потом третий.

Хачиун кричал от отчаяния. Ряды мусульман содрогались, сотни валились с ног, но большинство невозмутимо продвигались вперед, прикрываясь щитами. Хачиун почувствовал опасность и впервые по-настоящему испугался, что может потерпеть поражение.

Он снова взялся за рог и протрубил дважды, дав сигнал к отступлению. Первыми принялись исполнять приказ те, кто был ближе, потом за ними последовали и остальные. Возмущенный Хасар гневно кричал, но и он развернул коня и показал спину врагу.

Мусульмане разразились громким ревом, торжествуя победу. Тысячи воинов пытались настичь уносящихся прочь монголов и бежали за ними, потрясая саблями, готовыми для яростного удара. Хачиун придерживал скакуна, стараясь не мчаться чересчур быстро, чтобы преследователи не остались слишком далеко позади, и ждал, пока подтянутся отставшие. Выманить ложным отступлением всадников было бы проще. Они неслись бы поодиночке, обезумевшие в стремлении пролить кровь врага.

Однако, когда над равниной снова протрубил горн, Хачиун затаил дыхание от неожиданности. Сигнал был чужим. К изумлению Хачиуна, мусульмане остановились и повернули назад.

Какой-то наглец в царском обличье посмел протрубить в рог, и воины в тот же миг прекратили преследование. Хачиун уже приметил точку, в которой он развернул бы коня и разорвал бы их на куски вдали от так ловко устроенных ими укрытий. Но вместо этого мусульмане отошли к прежним позициям, а монголы остались стоять в отчаянии посреди голой равнины, отдуваясь и истекая кровью.

Лишь немногие мусульмане прекратили преследование врага не сразу и были убиты монголами. Остальные стояли плотными рядами, выкрикивали оскорбления и потрясали саблями и щитами, словно нарочно поддразнивая монголов. На Хасаре лица не было, когда братья встретились вновь в полумиле от места сражения.

– Джелал ад-Дин, – начал Хасар, задыхаясь. – Этот сукин сын слишком хорошо нас знает.

Хачиун сердито кивнул. Принц видел, как монголы проделывали трюк с отступлением во время войны с шахом, и был готов к этому. Монголы, должно быть, выглядели глупо, когда бросились в бегство, и Хачиун едва нашел силы обрести столь необходимое ему хладнокровие.

За время битвы солнце подвинулось к самому горизонту, и предзакатная тень упала на землю, когда Хачиун слез с коня и приложил к губам бурдюк с водой. Оставалось время для новой атаки, но Джелал ад-Дин предугадывал каждый его шаг, и вера Хачиуна в свои силы пошатнулась. Хасар чувствовал замешательство брата и заговорил снова, пытаясь заставить его думать.

– А если занять позицию перед лагерем ночью и обстрелять их? Может, удастся оттеснить их от гор, которые прикрывают их со спины?

– Одними стрелами их не напугаешь, – покачал головой Хачиун. – Они просто укроются щитами. Только стрелы пустим на ветер.

– И что теперь, брат? Дать им выйти победителями? – возмутился Хасар. Его глаза округлились еще больше, когда Хачиун не ответил. – Ты позволишь этим землекопам выиграть схватку?

– Если только у тебя не появится идея получше, – огрызнулся Хачиун.

Хасар изумленно взглянул на брата, и оба с облегчением подняли глаза на подъехавшего к ним Джелме. Пыль покрывала темника с головы до ног.

– По крайней мере, они отрезаны от реки, – сказал он. – Как бы ни были велики их запасы воды, в конце концов они закончатся. Можно подождать их у реки.

Хасару идея как будто не приглянулась.

– Жаль, с нами нет Субудая, – ответил он. – С ним нам не пришлось бы ждать, пока враги умрут от жажды или состарятся.

Хачиун скривил лицо, хотя был такого же мнения.

– В общем, так, – сказал он. – Никаких уловок и маневров. Остаются только мечи и луки против вдвое превосходящих сил противника.

– Это все, что ты можешь предложить? – недоверчиво спросил Хасар. – Да за такой план Чингис тебе башку оторвет. Мы же потеряем половину наших людей.

– Хасар, мы никогда не сталкивались с таким противником, как этот, но мы должны победить. – Хачиун ненадолго задумался, а двое темников с тревогой уставились на него. – Если они не покинут эту позицию, мы можем приближаться постепенно, одновременно раскрывая все их ловушки. – Хачиун поднял глаза, и Хасар с Джелме увидели, что уверенность вернулась к нему. – Лучников поставим вперед, чтобы не давали им высунуть носа из-за щитов, пока мы выходим на позицию. За лучниками копьеносцы, готовые к атаке. Без ям и каменных заграждений это обычная армия пеших воинов. Мы их одолеем. – Он посмотрел на солнце, зависшее над гребнями западных гор, и поморщил лицо. – Но не сегодня. Нужно дождаться рассвета. А пока всем отдыхать, ужинать и перевязывать раны. Завтра проверим, на что способны, но мы не можем проиграть здесь.

Когда заговорил Хасар, в его голосе не было привычной усмешки.

– Брат, ты должен отправить людей к Чингису. Пусть приведет подкрепление.

– Хасар, он доберется сюда не раньше чем через полмесяца.

– А мы подождем! Подождем и поглядим, как эти крестьяне будут сохнуть от жажды, пока мы пьем воду из их реки.

Джелме прочистил горло, и оба брата с облегчением вздохнули оттого, что третье лицо вновь разрядило возникшее между ними напряжение.

– Наши потери будут меньше, если мы будем беречь оставшихся у нас людей.

Хачиун понимал, что это дельный совет, хотя всем своим нутром жаждал возобновления битвы. Он просто не помнил случая, когда оказывался в таком положении, и мучительно переживал, не зная, как поступить. Оттягивая время, Хачиун выругался на трех языках.

– Чтоб черт их побрал! Ладно, я отправлю гонцов к Чингису.

Хасар знал, что такое решение ущемляло гордый нрав его брата, поэтому предпочел не ехидничать, а просто похлопал его по плечу.

– Смысл войны в том, чтобы побеждать, Хачиун. И неважно, как мы это сделаем и сколько времени это займет. Когда приедет Чингис, эти землекопы высохнут без воды, как цыплята на солнце. Вот тогда поглядим, как они запоют.

На другой день, едва солнце начало заливать Панджшерскую долину бледным утренним светом, монголы медленно пробуждались после короткого сна. Накануне они встали лагерем на другом берегу реки, чтобы обезопасить себя от ночной атаки. Хачиун понял не сразу, почему кричали дозорные. Ночь была холодной, и он укрылся халатом поверх доспехов, засунув руки в теплые рукава. Услышав голоса бегущих к нему разведчиков, Хачиун вынул правую руку из рукава и машинально схватился за меч.

– На нас напали? – спросил он, все еще соловея ото сна и немея от холода.

Разведчик выглядел очень взволнованным, явно не зная, как сообщить свою новость.

– Нет, генерал. За ночь враги исчезли. На равнине никого нет.

Хачиун тупо вытаращил глаза. За Панджшерской долиной начинался запутанный лабиринт ущелий и перевалов. Проводники Джелал ад-Дина, несомненно, знали их как свои пять пальцев.

Мысли Хачиуна вернулись к гонцам, которых он отправил к Чингису вечером накануне. Хачиун не имел успеха в Панджшерской долине, а теперь придется снова отправить людей, чтобы обо всем доложить Чингису. Хуже того, Джелал ад-Дин ушел в горы, захватив с собой очередную победу, и Хачиун боялся доложить о ней. В этих землях трудно найти след переходящего с места на место врага. Перспектива поисков неприятеля в лабиринте скал и ущелий, которые образовывали эту часть мира, могла привести только в бешенство. Не так уж важно, что большинство войска удалось сохранить. Враг видел их бегство. Хачиун больно сглотнул, осознав, что выпустил из этой долины искорку, которая способна зажечь весь мир. Весть о том, что монголов можно разбить, разойдется по свету. Хотел Хачиун этого или нет, но Чингис должен был об этом узнать.

– Отправь разведчиков по следу, – резко велел он. – Придется их догонять.

Глава 35

Ветер кружил снежные хлопья, но Субудай радовался морозам. Он родился в таких же краях, и природа этих мест как нельзя лучше подходила апатии, с которой он не расставался с тех пор, как согласился исполнить поручение хана. Холод сковал лицо, верхнюю губу облепил тонкий лед, и сколько Субудай ни оттирал его, теплый воздух на выдохе замерзал снова и снова.

Ведя за собой десять тысяч всадников, он даже не пытался остаться незамеченным. Джучи не дурак, и Субудай подозревал, что ему точно известно местонахождение тумена. Субудай не исключал возможности того, что он обнаружит лишь покинутый лагерь, и тогда придется вести охоту за ханским сыном на бескрайних просторах заснеженной, замерзшей земли. Субудай следил за тем, чтобы его стяги – длинные, узкие полоски ярко-желтого шелка – были высоко подняты. Тогда их заметят с расстояния в несколько миль. Джучи поймет, что тумен ищет его, но будет знать, что туменом командует Субудай.

Он втянул голову, кутаясь в теплый халат, одетый поверх доспехов, и крепче сжал зубы, чтобы не стучали от холода. Силы, казалось, уже были не те, что в детстве, и Субудай подумал, что холод, пришедший на смену жаре, лишил его прежней выносливости. Даже тому, кто родился зимой, требовалось время, чтобы привыкнуть к таким суровым условиям.

Субудай тяготился данным ему поручением на протяжении всего путешествия к северу. Позади остались горные перевалы, пустые равнины и заснувшие в серых сумерках города. Завоевания не входили в планы монголов, и они не трогали поселений, нападая лишь на стада коз и овец. Десять тысяч взрослых мужчин должны были получать полноценную пищу, и животных забивали ровно столько, сколько требовалось для пропитания. Низкорослые скакуны монголов словно рождены были для зимы и приспособились к трудным условиям севера быстрее людей. Пробивая копытами лед, лошади добирались до травы повсюду, как только получали возможность передохнуть.

Разведчик, обнаруживший Джучи в первый раз, ехал впереди Субудая. Говорил он мало и все тридцать восемь дней путешествия составлял Субудаю молчаливую компанию. Однако теперь разведчик был настороже и постоянно крутил головой. После того как Субудай покинул Чингиса, он со своими людьми проскакал больше тысячи миль, не трогая запасных лошадей. Наконец добрались до нужного места, и никто не знал, какой будет предстоящая встреча. Впереди монголов могли поджидать как опустевшее поселение, так и звонкая песня стрел, летящих из белой дали. Но тумен продолжал путь, и Субудай ежедневно нагружал свой ум, разрабатывая все новые и новые планы. Время от времени он мучил себя, представляя встречу с молодым человеком, которого наставлял и учил в течение трех лет, проведенных большей частью почти так же далеко на севере, как теперь. Воспоминания о минувших временах были еще свежи, и Субудай ловил себя на том, что ждет встречи с Джучи, как отец ждал бы свидания с сыном.

Он прокручивал в мыслях их разговоры, один за другим, но воспоминания не приносили покоя.

Когда разведчики привели к нему незнакомца, Субудай вроде бы испытал облегчение оттого, что длительное путешествие подошло к концу, но на душе по-прежнему скребли кошки и сильно сосало под ложечкой. Он не был готов к этой встрече, хотя так долго стремился к ней.

Он не узнал доставленного человека, хотя тот и носил монгольские доспехи и халат, похожий на тот, что был у самого темника. Подъехав в сопровождении двух разведчиков к Субудаю, человек этот не поклонился. Судя по его виду, он был наделен большой властью. Должно быть, это командир мингана, решил Субудай, когда незнакомца разоружили и позволили подъехать ближе. Тумен встал, а ветер как будто только усилился, завывая и выметая из-под ног лошадей рыхлый снег.

– Генерал Субудай, – поприветствовал его незнакомец. – Мы видели ваши стяги.

Субудай ничего не ответил. Незнакомец не был уполномочен действовать по своему усмотрению, а потому Субудай просто ждал, что будет дальше.

– Я должен сообщить, что здесь вы нежеланный гость, генерал, – продолжил посланец. Воины вокруг Субудая вскинули головы, услышав угрозу в словах незнакомца, однако тот даже не вздрогнул. – Мы не имеем с вами вражды, но из уважения к вам просим развернуть коней и покинуть эти места.

Субудай поджал губы, чувствуя, как хрустит прилипший к ним лед.

– Твой господин сказал больше, чем сказал ты, командир мингана, – ответил Субудай. Командир вздрогнул, и Субудай понял, что верно угадал его ранг. – Что он приказал тебе делать, если я не уйду?

Командир мингана прочистил горло, неожиданно вспомнив, что говорит с самым уважаемым в народе человеком после Чингиса. Несмотря на напряжение, командир кротко улыбнулся.

– Он сказал, что вы не уйдете, что зададите этот вопрос почти слово в слово.

– Что он сказал? – переспросил Субудай, чувствуя лишь пронизывающий холод и сильную усталость. Его разум немел, и хотелось поскорее укрыться от ветра.

– Он велел передать, что исчезнет, когда вы придете. Не пытайтесь искать нас. Даже вы не сможете обнаружить наших следов в снегу, к тому же мы знаем эти земли. Если начнете охоту, то поиски только заведут вас еще дальше от вашего хана, и вы напрасно потратите время. – Под взглядами воинов Субудая посланец нервно сглотнул, но, собрав волю в кулак, продолжил: – Он сказал, что вы хорошо его обучили и, если начнете охоту, вам не вернуться домой живыми.

Субудай поднял руку, чтобы остановить воинов, готовых рвануться вперед и прикончить посланца. Многие, недовольные его тоном, уже обнажили клинки онемелыми пальцами. Момент, которого боялся Субудай, настал, и хотя слова обожгли сильнее, чем холод, он понял, как можно добраться до Джучи.

– Я пришел не для охоты, командир мингана. Отведи меня туда, где мои люди могли бы разбить лагерь, поесть и отдохнуть. Потом я один поеду с тобой. Ты отвезешь меня к нему.

Посланец не смог дать ответ сразу. Воины Субудая стали шуметь, требуя позволить им сопровождать своего темника, чтобы защитить его в лагере врага. Субудай покачал головой, и воины замолчали.

– Он захочет увидеть меня, командир, – продолжил Субудай. – Он говорил об этом? Он говорил, что встретится со мной, если я приеду один? Я учил его. Ему сначала стоило подумать об этом.

Командир мингана поклонился. Его руки дрожали, держась за поводья, но дрожали они не от холода.

– Я покажу вам путь, генерал, – ответил посланец.

Лишь через день после их первой встречи командир мингана привел Субудая в лагерь Джучи. Опытный военачальник не мог не отметить удачный выбор места, надежно укрепленного самой природой. Густые чащи и лесистые холмы окружали поселение беглецов. Даже тропинка к нему петляла по свежему снегу между стволами древних деревьев. Субудай проникся большим уважением к разведчику, нашедшему поселение. Он пообещал себе, что обязательно похвалит его, если вернется отсюда живым.

Посреди леса стояло множество юрт. Их стены из толстого войлока защищали от холода куда надежнее, чем камень и дерево. Деревянный частокол прикрывал жилища от лютого ветра. В деревянных загонах под открытым небом Субудай обнаружил коз и овец, сбившихся в белые кучки, но скотины было мало. Субудая не удивили бревенчатые хижины. Сосновые бревна для большей прочности связали друг с другом веревками. Над жилищами поднимались струйки сероватого дыма, и все поселение казалось таким уютным и теплым, что сразу полюбилось Субудаю. Он сам вырос в похожем местечке с маленькими домами, отделенными друг от друга буграми замерзшей грязи.

Прибытие Субудая не осталось незамеченным. За ним наблюдали мужчины, лица которых он смутно припоминал. О памяти полководца племена сложили легенды, однако вдали от туменов имена людей путались в его голове и вряд ли он смог бы припомнить точно, кого как зовут. Кое-кто упорно продолжал работать, когда Субудай проезжал мимо, но большинство просто стояли и провожали его тоскливым взглядом, вспоминая о другом мире. Готовые дубленые шкуры лежали в кучах, тогда как сырые еще только коротко стриглись либо вымачивались в деревянных лоханях. К своему удивлению, Субудай обнаружил в поселении и бледнокожих женщин, причем некоторые из них были беременны. Они трудились так же усердно, как и мужчины, чтобы наладить жизнь в этом скованном холодом мире, и не поднимали глаз на Субудая. Его имя ничего не значило для них.

Джучи поджидал Субудая у входа в бревенчатый дом. Постройка была приземиста и невелика, но выглядела довольно надежной и крепкой в сравнении с юртами. Плечи Джучи стали шире и мускулистее тех, что остались в воспоминаниях Субудая. Крепкие мышцы, вероятно, результат тяжелой работы по возведению поселения. Сердце Субудая забилось сильнее. Невзирая на обстоятельства встречи с воспитанником, он рад был увидеть того снова. Субудай хотел было пустить скакуна рысью, да командир мингана успел придержать его лошадь, ухватив за поводья. Субудай понял, что ему сделали предупреждение, и осторожно спустился на землю. Все это время Джучи не сводил с него глаз.

Субудай сохранял бесстрастное выражение на лице, пока двое воинов обыскивали и разоружали его. Они очень старались, проверяя со всем тщанием подкладку халата и удаляя все острые детали доспехов, даже если их приходилось срезать ножом. Во время обыска Субудай держался достойно, всего один раз взглянув на тех, кто досматривал его. Воин слишком грубо сорвал металлическую пластину с его доспехов, и Субудай так взглянул на него, что вогнал воина в краску. Когда с обыском было покончено, на снегу осталась кучка остроконечных пластин, поверх которой лежали меч и два кинжала. Во многих местах под доспехами обнажилось грубое сукно, и Субудай утратил часть былого величия. Лишь теперь Джучи подошел ближе, но его люди по-прежнему стояли рядом с клинками в руках, готовые лишить полководца еще и головы.

– Не следовало тебе приезжать, Субудай, – сказал Джучи.

Его глаза ярко горели, и Субудаю показалось, что на мгновение в них промелькнула радость.

– Ты знал, чтояприеду, – ответил Субудай. – Дажеесли ты покинешь это место после моего ухода.

Джучи огляделся вокруг.

– Надеюсь, твой приезд того стоит, хотя многие из моих людей хотели убить тебя в лесу. – Джучи помолчал и пожал плечами. – У меня есть на примете еще пара мест далеко отсюда. Будем отстраиваться заново. – Затем его лицо стало серьезным. – Ты и так дорого обошелся мне, Субудай. Ты знал, что я позволю тебе приехать сюда.

Субудай сдерживал себя, так как понимал, что любое резкое движение может стоить ему жизни. За спиной стоял воин с мечом, но полководец не сомневался, что лучники тоже держат его на прицеле.

– Тогда убедись, Джучи, что наша встреча не напрасная трата времени. Пригласи меня в дом, и мы поговорим.

Джучи колебался. Перед ним был старый друг, которому он доверял больше всех в мире. Но с появлением этого человека Джучи почуял опасность. Он не мог разгадать замыслы Субудая и не мог игнорировать нараставшее в нем чувство страха.

– Рад видеть тебя, – тихо сказал Субудай.

– Я тоже, старый друг, – кивнул Джучи. – Добро пожаловать в мой лагерь. Выпей со мной соленого чаю. И я дам тебе еще немного пожить.

Джучи отпустил воинов, и Субудай поднялся по деревянным ступенькам, на которых оставалась грязь с сапог, и меньше ее попадало в дом. Джучи пропустил Субудая вперед, и тот вошел в тесное пространство внутри маленького деревянного дома.

Когда Джучи закрывал дверь, Субудай заметил собиравшихся на улице вооруженных людей. Намек был достаточно прозрачен, но полководец постарался расслабиться, как только услышал шипение железного котелка на печи. Джучи разлил бледный чай, добавив туда молока и по щепоточке соли из мешка, что висел возле двери. В доме была только одна кровать, и Субудай сидел на полу, потягивая чай маленькими глотками. Горячий напиток приятно согревал ему замерзшую грудь. Джучи, казалось, был сильно взволнован, чаша дрожала в его руках.

– Здорова ли мать? – спросил он.

Субудай кивнул.

– В жарких странах ей гораздо лучше, чем многим из нас. Твои братья мужают с каждым годом. Угэдэй уже командует туменом. У Толуя тоже есть свой, правда, у него пока только мальчишки. Не хотел бы увидеть их на войне. Твой отец…

– Мне нет дела до отца, Субудай, – огрызнулся Джучи. – Он прислал тебя, чтобы убить меня?

Субудай вздрогнул, словно обжег себе губы, и осторожно поставил на пол недопитую чашу. Он много раз обдумывал, что будет говорить на этой встрече, однако ничто не помогло ему подготовиться к чувству отчаяния, которое он испытывал, глядя на Джучи. Субудай отдал бы сейчас все, что угодно, чтобы оказаться далеко-далеко от этого дома в лесу, воюя новые земли для хана.

– Чингис дал суровый приказ, Джучи. Я был против.

– И все же ты здесь, как его верный пес, – произнес Джучи, не выбирая выражений. – Тогда скажи, чего ему от меня надо.

Субудай сделал глубокий вдох.

– Джучи, ты увел почти семь тысяч воинов. Им не выстоять против моих. Их судьба зависит от того, что я тебе скажу. – (Джучи сидел как каменное изваяние, позволив Субудаю договорить до конца.) – Если вернешься сам, людей не тронут. Если нет, мне придется убить их.

– Если сможешь, – ответил Джучи, вспыхнув гневом.

– Ты знаешь, что смогу.

– Если я не прикончу тебя прямо здесь, генерал. Мне известны эти леса. Люди будут сражаться за свои дома.

– Если нарушите перемирие, – быстро возразил Субудай, – мои станут мстить за меня. Джучи, рассуждай как лидер. Ты привел их сюда, далеко от твоего отца. Они ждут твоей милости. Ты хочешь увидеть, как их убьют?

Джучи вскочил на ноги, опрокинув чашу, и чай пролился на пол.

– Ты думаешь, я вернусь на собственную казнь? Брошу все, что создал здесь? Да ты не в себе.

– Твоему отцу не нужны твои люди, Джучи. Предав его, ты публично нанес ему оскорбление. Да, ты умрешь. Думал, я стану лгать? Тебя казнят в назидание всем остальным, кто вздумал пойти против него. Но твоих людей оставят в покое. Как только они покинут эти места, никто не будет искать их. Никогда, пока я жив.

Субудай тоже встал, чтобы смотреть Джучи прямо в глаза, и выражение его лица стало серьезнее, чем прежде.

– Они оказались тут по твоей вине, Джучи. Их жизнь в твоих руках. Или их убьют, или ты идешь со мной, и они будут жить. Ты должен сделать выбор, и сделать его прямо сейчас.

Видя страдания молодого человека, Субудай сам чувствовал боль в груди. Как и Джучи, он не имел иного выбора. Внутренняя борьба, бушевавшая в Джучи, вышла наружу с медленным выдохом, молодой человек покачнулся назад и присел на постель. Безжизненные глаза тупо уставились в пустоту.

– Мне следовало знать, что отец никогда не отпустит меня, – произнес он почти шепотом. – Я все отдал ему, но ему нужны даже мои следы.

Усталая улыбка Джучи тронула Субудая до глубины души, едва не разбив ему сердца.

– Что значит одна-единственная жизнь, Субудай? Даже моя. – Джучи выпрямил спину и грубо вытер руками лицо, чтобы полководец не увидел его слезящихся глаз. – Здесь хорошее место, Субудай. Мы даже начали торговать мехами. Продаем их в другие места. Мои люди добыли себе в походах жен, и скоро тут появятся дети, которые никогда не слышали имени Чингиса. Ты можешь это понять?

– Могу. Ты устроил им хорошую жизнь, но за все надо платить.

Джучи долго смотрел на него в молчании. Наконец он зажмурил глаза.

– Хорошо, генерал. Кажется, отец знал, кого присылать, чтобы вернуть меня.

Снова взяв себя в руки, Джучи поднялся и открыл дверь на улицу, впустив в тесную комнату поток холодного ветра.

– Забирай свое оружие, генерал, – сказал он, махнув рукой в сторону горки железа в снегу.

Вокруг нее собралось много людей. Когда они увидели Джучи, их лица наполнились светом. Субудай вышел из дома и, невзирая на множество воинов, наклонился, чтобы подобрать меч и кинжалы. Оставив сломанные части доспехов лежать на снегу, он повесил клинок на ремень и сунул оба кинжала себе в сапоги. Субудай не смотрел на Джучи, когда тот говорил со старшим из своих командиров, так как боялся, что не вынесет этого. Его конь, взятый под уздцы незнакомцем, поджидал полководца, чтобы отправиться в обратный путь. Сев в седло, Субудай по привычке кивнул незнакомцу, но тот не смотрел на него.

Субудай обернулся назад. К нему шел Джучи. Теперь он казался усталым и даже каким-то немощным, словно лишился чего-то важного.

– Возвращайся к своим, генерал. Я буду у тебя через три дня. Мне нужно тут еще кое-что сказать.

Субудай склонил голову, снедаемый угрызениями совести.

– Буду ждать тебя, генерал, – ответил он.

Услышав обращение, Джучи слегка вздрогнул, но затем кивнул и отвернулся.

Вечером третьего дня, когда опустились сумерки, снег еще шел. Субудай не был уверен, что Джучи придет, как обещал, но не тратил времени даром. Его тумен был готов к нападению и ждал, замерзая от холода. Субудай повсюду расставил дозоры, чтобы его не застигли врасплох. Он стоял впереди тумена, наблюдая за тропой, что убегала вдаль, исчезая за белой пеленой снега. Как жаль, что события этих дней не могли навсегда стереться из памяти вместо того, чтобы мучить его угрызениями совести. Субудай еще помнил, что чувствовал он, получая пайцзу от самого Чингиса, когда целый мир лежал перед ними. Он посвятил хану всю свою жизнь, неустанно стараясь доказать, что был достоин оказанной чести. Субудай вздохнул. За ханом он готов был идти на край света, но ему не хотелось бы быть его сыном.

Дозорные опередили Джучи, доложив Субудаю об одиноком всаднике, едущем через лес. На мгновение у Субудая блеснула надежда, что это не Джучи, что тот не пожалеет жизни людей ради собственной свободы. Чингис поступил бы именно так, но Джучи жил по другим правилам, и Субудай слишком хорошо его знал.

Убедившись, что это Джучи, Субудай остался неподвижно сидеть в седле. Даже теперь он надеялся, что Джучи изменит решение, но тот подъезжал ближе и ближе, пока не встретился с полководцем.

– Вези меня домой, Субудай. Возьми меня, но отпусти их.

Субудай кивнул в ответ, и Джучи направил коня в гущу воинов Субудая. Едва сознавая, что происходит, они только таращили глаза то на ханского сына, то на своего темника. Тумен повернул в обратный путь, а оба генерала проехали сквозь ряды всадников в начало колонны.

– Прости, – наконец сказал Субудай.

Джучи недоуменно посмотрел на него и вздохнул.

– Ты лучше, чем мой отец, – ответил он, заметив косой взгляд Субудая на меч с рукояткой в виде головы волка. – Ты же не заберешь его у меня, Субудай? Я выиграл его в честном бою.

– Я должен это сделать, – покачал головой Субудай. – Пусть побудет у меня.

Джучи колебался, но выбора у него не было: его окружали воины Субудая. Внезапно Джучи скривил лицо, устав от невыносимой борьбы, что тянулась всю его жизнь.

– На, забирай, – ответил он, снимая ремень вместе с ножнами.

Субудай протянул руку, как бы принимая клинок. Джучи еще смотрел на свой меч, когда одним быстрым движением Субудай перерезал глотку ханскому сыну. Тот упал замертво, и только алая кровь хлестала на белый снег.

Спускаясь с коня, чтобы осмотреть бездыханное тело, Субудай рыдал и с трудом перехватывал воздух.

– Прости меня, друг, – говорил он. – Я слуга твоего отца.

Опустившись на колени, он долго стоял возле тела, а воины молчали, зная, что теперь лучше не тревожить его.

Наконец Субудай вновь овладел собой и поднялся, глубоко дыша, будто морозный воздух мог смыть кровь с его рук. Он исполнил приказ, но ему не стало от этого легче.

– На рассвете идем в их лагерь, – сказал Субудай. – Теперь, когда он мертв, они пойдут с нами.

– Что делать с телом? – спросил один из командиров, тоже знавший Джучи с детских лет, и Субудай не мог посмотреть ему в глаза.

– Возьмем с собой. Поаккуратнее с ним. Он все-таки был сыном хана.

Глава 36

Чингис остановил коня у спуска в Панджшерскую долину. Ветер с воем гонял в пустоте пыльные вихри, а на другом берегу реки прыгали и бойко кричали стервятники, ссорясь из-за добычи. Хмыкнув, Чингис ударил скакуна пятками и начал спускаться в долину. Джебе ехал рядом с Чингисом во главе войска, включавшего и тумены младших сыновей хана. Если воины Угэдэя уже видели последствия битв и набегов, то воины Толуя были еще юнцами, некоторым не исполнилось и четырнадцати. Они смотрели на все широко раскрытыми глазами, пока старшие не тыкали самых впечатлительных рукоятью меча под ребра.

Сорок тысяч всадников, грязных и отощавших от утомительной скачки, следовали за Чингисом в Панджшерскую долину. Лишь Чагатай со своими нукерами остался для защиты семей и должен был перевести их на новые пастбища. Чингис собрал все остальные имевшиеся в наличии силы, взяв с собой запасных лошадей, по две на каждого воина. Длинный караван, груженный бурдюками воды, провизией и другими припасами, тащился позади туменов, подгоняемый погонщиками.

Тенистые горы быстро сменились пыльной равниной, где солнце стояло прямо над головой и припекало сильнее. Слева текла река – единственный источник жизни в этом унылом месте. Подъезжая к бранному полю, Чингис видел растоптанные знамена и людей, бегущих вдали, на другом берегу реки. Они спешили покинуть город Первой, чтобы снова укрыться за стенами крепости. Чингис не остановил коня, и войско последовало за ним, разгоняя стаи злобно кричащих ворон и грифов.

На этом берегу реки Чингиса ждали еще двое всадников, неподвижно сидевших в седле, точно каменные истуканы. Хачиун оставил их тут, чтобы проводили Чингиса в горы. Когда хан подъехал ближе, всадники побледнели от страха и, как по команде, спрыгнули с лошадей и припали к земле, решив, что в их положении Чингиса лучше всего встретить земным поклоном. Чингис развернул коня и направился к ним, а Угэдэй и Толуй последовали за отцом. В отличие от него сыновья неловко озирались вокруг, и Толую явно было немного не по себе, хотя юноша и пытался скрыть свои чувства.

Чингис спешился. Казалось, он сохранял невозмутимое спокойствие, дав волю чувствам лишь один раз, когда ворон подскочил слишком близко. Чингис жестоко ударил птицу ногой, заставив ее перевернуться в воздухе и улететь прочь. Большинство падальщиков настолько пресытились, что едва могли взлететь, и только перескакивали от трупа к трупу, раскрывая черные крылья и клювы, словно делая предупреждение.

Чингис не разглядывал останки мертвецов, лишь окинул их взглядом, оценивая потери. Увиденное не обрадовало его. Он стоял над согнувшимися разведчиками и чувствовал, что терпение быстро тает на жаре.

– Встать и доложить! – рявкнул он.

Разведчики вскочили на ноги, но у них был такой жалкий вид, словно они приготовились к экзекуции. Никто не знал, какой будет реакция хана на проигранное сражение.

– Генерал Хачиун ушел в горы на поиски врага, повелитель. Он сказал, что будет оставлять людей на пути, чтобы привели тебя к нему, великий хан.

– С ним еще есть связь? – спросил Чингис.

Оба разведчика кивнули. Практика организации связи с отдельными группами войск, несмотря на нехватку людей, существовала давно. Гонцы находились на расстоянии около пяти миль друг от друга, образуя цепочку для передачи донесений на десятки миль в кратчайшие сроки.

– Несколько раз мы шли по ложному следу, повелитель, но тумены проверяют каждое ущелье, – ответил один из связных. – Свежих новостей об их расположении у меня пока нет.

Чингис выругался, и разведчики в страхе потупили взгляд.

– Как можно потерять следы шестидесяти тысяч? – недоумевал хан.

Ни один из разведчиков не был уверен, требовал ли поставленный вопрос ответа, и они беспомощно посмотрели друг на друга. Их облегчение было очевидным, когда к Чингису подъехал Джебе и опытным взглядом окинул поле битвы. От его внимания не ушли ни каменные блоки, призванные ослабить вражескую атаку, ни траншеи с телами мертвых воинов и лошадей. Связанные вместе деревянные колья были сломаны или выдернуты из земли и отброшены в сторону, но кое-где на них еще виднелись бурые пятна крови. Сотни тел во вражеских одеяниях лежали жалкими кучами, раздираемые вороньем и прочими падальщиками. Но для Чингиса этого было мало. Он с трудом сдерживал негодование. Лишь осознание того, что критиковать вслух действия военачальников нельзя, заставляло его молчать. Джебе мог все понять и сам, поэтому в присутствии Угэдэя и Толуя Чингис предпочел хранить молчание. Армия Джелал ад-Дина заняла позицию, укрепленную почти как крепость или город. Хачиун попытался силой пробиться сквозь линию обороны, вместо того чтобы отойти назад и ждать, пока враги не начнут голодать. Чингис поднял глаза на солнце, жарко припекавшее затылок и шею. Жажда скоро убила бы врагов, как бы хорошо они ни подготовились к войне. Атака такой позиции была безрассудством, хотя Чингис подозревал, что и сам, возможно, поступил бы именно так. И все же его брат явно лишился ума. Чингис скорчил гримасу и повернулся к Джебе, заметив на его смуглом лице соображения того же рода.

– Когда разобьем лагерь, генерал, разъясни моим сыновьям недостатки такой стратегии, – распорядился Чингис. – Этого принца следовало остановить здесь. Теперь придется бегать за ним.

Он снова повернулся к разведчикам, которые по-прежнему стояли, нервно глотая слюну.

– Тут не на что больше смотреть, интересного мало. Покажите дорогу к моему брату и следующему связному в цепочке.

Разведчики поклонились, и Чингис поскакал вместе с ними, а следом, сохраняя строй, потянулись тумены. Пройдя долину, монголы свернули в тесную расселину, с трудом различимую в бурых скалах. Ширины ущелья едва хватало, чтобы кони могли свободно пройти по нему.

Хан встретился с братом лишь на восьмой день похода через горы и ущелья. В пути Чингис позволял своим людям останавливаться лишь на короткое время, чтобы поесть на скорую руку, даже если поблизости находили древесину, пригодную для костра. Горы в этих краях казались безжизненными, населенными лишь ящерицами да птицами, вьющими гнезда на высоких скалах. Встречая на пути чахлое дерево, воины рубили его на дрова и грузили на запасных лошадей, чтобы использовать позже.

По пути Чингис сворачивал цепочку оставленных Хачиуном связных, забирая людей с собой, и тумены медленно петляли по лабиринту долин и ущелий. Порой путь пролегал через голые скалы с такими крутыми спусками и подъемами, что трудно было удержаться в седле. Беглецы не оставили никаких следов. Чингис и Джебе начали признавать трудность задачи, выпавшей Хачиуну. Иногда в этих горах сложно было даже сориентироваться и выбрать нужное направление, особенно ночью, но связные знали дорогу, и движение было быстрым. Достигнув тылов войск Хачиуна, Чингис вместе с Джебе и сыновьями проехал к передовой, чтобы найти там брата. Утром восьмого дня хан застал Хачиуна у соленого озера, окруженного высокими горами.

Чингис счел своим долгом обнять брата, показав всем, что не держит зла за их поражение.

– Ты у них на хвосте? – спросил хан, сразу переходя к сути.

Заметив гнев в глазах брата, Хачиун вздрогнул. Он хорошо понимал, что оправдания были бы сейчас не ко времени. Хачиун нисколько не сомневался, что Чингис обязательно обсудит его ошибки в мельчайших подробностях, как только братья останутся наедине.

– Три ложных следа ведут на восток, брат, но главные силы уходят на юг, я в этом уверен, – сообщил Хачиун. Затем он показал Чингису колбаску конского навоза, разделив ее в руках на две части. – Еще влажный, даже на такой жаре. Они должны быть не дальше чем в одном дневном переходе от нас.

– Так что ж мы стоим? – ответил Чингис, вопросительно приподняв брови.

– У нас заканчивается вода, брат. В этом озере вода соленая, и нам от него никакой пользы. Теперь ты здесь, мы можем пополнить запасы и двигаться дальше.

Чингис мгновенно отдал распоряжения, и первые бурдюки с водой быстро принесли. В обозе Чингиса их были тысячи, и лошади пристрастились сосать из них воду, словно никак не могли позабыть о сосках матерей-кобылиц. Каждая задержка в пути только подхлестывала раздражение Чингиса. Ему было трудно воздерживаться от того, чтобы не побранить Хачиуна, но вокруг слишком много глаз наблюдало за их разговором. Когда Хасар и Джелме явились поприветствовать хана, он едва уделил им внимание.

– Я велел Субудаю найти нас, когда вернется с задания, – объявил хан. – Прошлого не изменишь. Идите со мной и восстановите свое доброе имя.

Далеко в горах что-то мелькнуло, и, заметив движение, Чингис сощурил глаза от яркого солнца. На одной из окрестных вершин маленькая фигурка размахивала флажком над головой. Разглядев человечка, Чингис вновь повернулся к брату с вопросом.

– Что это там?

– Этовраг, – хмуро ответил Хачиун. – За нами все время ведут наблюдение.

– Так пошли шесть хороших скалолазов и убей его, – велел Чингис, силясь сохранить спокойствие.

– Они выбирают такие места, где один человек может долго держать оборону. Мы идем по их следу слишком быстро, чтобы тратить время на поимку их наблюдателей.

– Ты что, перегрелся на солнце, брат? – возмутился Чингис. Он снова приложил все усилия, чтобы сдержаться. – Это глаза Джелал ад-Дина. Отправь больше людей вперед. Пусть расстреливают из луков всех шпионов, если надо. Подумаешь, если несколько воинов погибнут, когда полезут за ними. Когда наш враг ослепнет, нам проще будет его найти.

Джелал ад-Дин внимательно всматривался в даль, читая условные знаки. Сигнальный флажок поднялся и опустился четыре раза.

– Хан прибыл, – сказал он.

Внезапно принц почувствовал, как защемило под ложечкой, и вся сила его огромного войска показалась ему в этот миг только иллюзией. Ему противостоял человек, который сокрушил армию его отца и выжег дотла златоверхие города.

То, что хан придет за ним, Джелал ад-Дин знал, и предвидение принца омрачало его победы. Ханская гордость требовала его присутствия на войне, и Джелал ад-Дин понимал, что этот человек не заставит себя долго ждать.

– Сколько у них людей? – спросил стоявший рядом Наваз, так и не удосужившийся выучить условные знаки, подаваемые флажками, но принц не упрекал его за это. – Четыре тумена, то есть их стало на сорок тысяч больше. Теперь они будут двигаться быстрее.

Двенадцать дней Джелал ад-Дин водил монголов по глухим ущельям. Он нес незначительные потери в людях, но благодаря этим жертвам врагов удавалось направлять по ложному следу в горах. Принц понимал, что затевает рискованную игру, уходя из Панджшерской долины, но знал, что известия о победах мусульман разойдутся едва ли не быстрее, чем движется его армия. Города в сотнях миль от него ждали весточки о поражении ханского войска. Джелал ад-Дин думал о них, глядя на заходящее солнце. Города восстанут, как только узнают. В землях, где монгольские гарнизоны хранили мир, вновь начнется война. Каждый день, пока принц оставался жив, ослаблял ханские цепи, сковавшие мусульманские страны. Джелал ад-Дин принес безмолвную клятву, что сбросит ненавистные цепи.

Чтобы распространить весть, принц разослал гонцов во все концы, далеко за пределы горной страны. Он знал, что если бы ему удалось продержаться хоть пару месяцев, его армия пополнилась бы новобранцами. Все мужское население, способное держать оружие в руках, встало бы под его знамена. Принц разжег бы пламя борьбы по всей стране, получив шанс выдворить завоевателей. Но для этого он должен выжить. Джелал ад-Дин улыбнулся Навазу, стоявшему рядом, словно преданный ему слуга. Принц устал и чувствовал боль в ногах. За день он прошел большой путь. Но с прибытием хана пришло время садиться в седло и скакать быстро и подальше от гор.

Чингис не обнаружил ошибок в том, как Хачиун вел войска сквозь лабиринт ущелий. Хачиун разослал разведчиков во всех направлениях, и сведения оперативно доставлялись полководцам по линиям обратной связи, опутавшим горы сложной паутиной. Приноровившись к новым условиям, монголы допускали уже гораздо меньше промахов и ошибок. После приезда Чингиса удалось выявить два тупиковых маршрута и распознать один ложный след, пойдя по которому тумены отклонились бы почти на десять миль в сторону от правильного направления. Чингис даже проникся уважением к хорезмийскому принцу, и уважение хана к нему росло день ото дня. Чингис сожалел, что не мог расспросить Субудая о его погоне за принцем к берегу Каспийского моря. Хану пришла в голову мысль о том, что именно Джелал ад-Дину, а не его отцу, как все считали, хватило мозгов увести семью от преследователей.

Просто поразительно, как часто упоминалось имя Субудая в разговорах темников. На все их вопросы Чингис отвечал кратко или вообще молчал, не желая обсуждать с ними задание, которое дал своему любимцу. Некоторые вещи не предназначались для исторических записей, которые вел Тэмуге. По пути Чингис размышлял, что записи Тэмуге, возможно, следовало бы взять под жесткий контроль. Однако что-то подсказывало ему: глупо надзирать за словами, когда можешь диктовать свою волю. Вспоминая слова Арслана, полные презрения к славе, Чингис все-таки соблазнялся идеей самому сотворить себе памятник. Как-то в Самарканде он даже намекал о возможности удвоить число врагов в записях Тэмуге о сражениях. Идея Чингиса вызвала тогда у его брата немалое удивление.

Тумены быстрее двигались через горы, оставив позади самую сложную часть лабиринта. Чингис гнал их без остановки, и под его взглядом люди открывали новые горизонты собственной выносливости. Никто не хотел объявить привал первым. Спали всего по нескольку часов в сутки, и порой воины дремали прямо в седле, пока те, кто еще бодрствовал, вели их лошадей.

За скалистыми склонами и ущельями монголы вышли на верный след, оставленный тысячами людей и лошадей. Сохнущий на солнце конский навоз, как и человеческие экскременты, день ото дня становился свежее, собирая на пир полчища мух. В туменах все понимали, что враг уже близко. В присутствии хана воины жаждали отомстить за поражение при Первоне. Они не смогут оплошать снова, когда Чингис будет смотреть на них. В глубине души Чингис верил, что Хачиун провел бы войска через горы и без него, но хан правил народом и не мог переложить выполнение стоящей задачи на кого-то еще.

Преодолевая тысячи миль, новости каждый день приходили по цепочкам связных. Времена, когда войска двигались в одиночку и не поддерживали никакой связи, канули в Лету с завоеванием Хорезма. Редко бывали дни, когда двое или даже четверо запылившихся гонцов не доставляли вести из Самарканда, или из Мерва, или из других городов, лежащих еще дальше на запад. Монголы оставили глубокие следы на песчаных землях страны мусульман.

Поток информации одновременно и радовал, и беспокоил Чингиса. Он возмужал в те времена, когда отряд налетчиков мог незаметно перемещаться по земле, никому не давая отчета. Теперь же на него сыпались проблемы, которым не находилось решений, и подчас Чингис сожалел о том, что не взял с собой Тэмуге, чтобы возложить на него подробный разбор донесений и принятие мелких решений. Хан узнал, что афганский город Герат выдворил монгольский гарнизон, сохранив воинам жизнь. Другой город, Балх, закрыл ворота и отказался уплатить годовую дань. Империя хана давала трещины, но он пока не мог с этим ничего поделать. Первейшая задача состоялав том, чтобы найти и уничтожить врага, возродившего в однажды завоеванных городах веру в собственные силы.

Но придет время, и хан напомнит бунтовщикам об их обязательствах перед ним.

Семь туменов двигались с возрастающей скоростью, подгоняя людей и запасных лошадей. Джебе проводил смену лошадей каждые два дня, и с каждой сменой у воинов появлялись новые силы, как только всадники чувствовали под собой отдохнувших, крепких животных. Подростки скакали вместе с обозом позади войска, но Чингису не было до них дела, пока Джебе не привез двух мальчуганов, подъехав прямо к нему. Мальчишки были до того грязны, что Чингис поначалу не признал их. Мальчики всегда сопровождали войско в походах, но эти были уж слишком маленькими. Мальчишки бегали на посылках у воинов, а те, что постарше, могли бить в барабаны, когда войско вступало в битву.

Один из мальчиков улыбнулся, и Чингис замер от неожиданности. Мунке сидел в седле перед Джебе, а Хубилай выглядывал из-за спины темника. Дети были полны неукротимой мальчишеской энергии, тощи, как крысята, и черны от пыли и жгучего солнца. Однако одного недовольного взгляда Чингиса хватило, чтобы улыбка моментально исчезла с их лиц. Затем хан немного смягчился, вспомнив о тех временах, когда весь мир казался ему самому одним большим приключением. Мальчики были еще слишком малы, чтобы отправиться в подобное путешествие, и Чингис подозревал, что их мать Сорха-тани спустит шкуру с их задниц, как только дети появятся дома. Интересно, знал ли Толуй, их отец, о том, что сыновья находятся здесь? Чингис сомневался в этом.

– Что прикажешь с ними сделать? – спросил Джебе.

Его глаза светились задорным огоньком, и оба мужчины обменялись веселым взглядом. Детям не было велено оставаться с их матерью. Никому в голову не пришло дать такое распоряжение двум совсем еще маленьким сорванцам. Они не имели ни малейшего представления о том, какие опасности окружали их деда. Нахмурив брови, Чингис принял серьезный вид.

– Я не видел их, генерал, – ответил он.

В глазах Хубилая мелькнул проблеск надежды. Чингис отвернулся, решив не подзадоривать маленькое личико с засохшей соплей между носом и верней губой. Джебе кивнул, чуть улыбнувшись уголком губ.

– Слушаюсь, великий хан, – ответил он и повернул назад, чтобы отвезти мальчишек к табуну запасных лошадей.

Чингис украдкой улыбнулся. В роли деда он как будто был счастливее, чем когда-то в роли отца. Во всяком случае, Чингис так считал, не слишком забивая себе этим голову.

Впереди наконец показалось открытое пространство равнины, и тумены упорно продолжили путь. По прикидкам Чингиса, Панджшерская долина осталась всего-то в каких-нибудь двухстах милях от них, хотя монголы прошли значительно больший путь по изгибам и серпантинам ущелий. Чингис не знал, рассчитывал ли Джелал ад-Дин увеличить разрыв между армиями. Он почти это сделал в первые дни отступления, но тумены настигли его, подходя с каждым днем все ближе и ближе. К тому времени, когда монголы покидали гористую область, навоз вражеских лошадей у подножия хребта еще не успел остыть. Чингис с военачальниками ехали во главе войска и были в числе тех, кто первым почувствовал под собой твердую почву и обильные травы. Из своих карт Чингис знал, что травянистая равнина вела на юг, в Индию. Эта страна была ему неизвестна, но хана это совсем не смущало. Его разведчики скакали вперед, держась на коротком расстоянии друг от друга, и Чингис знал, где находится враг.

Войско Джелал ад-Дина бежало от тех, кто шел по их следу. Чингис вел свою армию дольше месяца. Люди устали и отощали. Скудный рацион из молока и крови едва ли мог поддержать их силы. Впереди текла река Инд, и воины Джелал ад-Дина стекались к ее берегам в отчаянии избежать бури, которую сами обрушили на свои головы.

Глава 37

Джелал ад-Дин стоял на краю высокого обрыва и глядел вниз. Под ним стремительно нес свои воды могучий Инд – широкая артерия, питавшая материк на тысячи миль к югу и северу. Древние акации и дикие оливы зеленели на холмах вдоль берегов полноводной реки. В воздухе веяло ароматом цветов. Мелкие птички порхали над головой, выводя грустные трели, словно предупреждали о чем-то собиравшееся войско принца. На берегах реки повсюду играла жизнь, но быстрые и глубокие воды Инда преграждали путь любой армии, как крепостная стена. Область Пешавар лежала уже за рекой, и Джелал ад-Дин гневно повернулся к юному радже, что стоял рядом с ним, недоуменно оглядывая пустынные берега.

– Где лодки, которые ты обещал? – требовал ответа принц.

Наваз беспомощно развел руками. Людей и лошадей загнали до полусмерти, чтобы скорее добраться до реки и переправиться на другой берег. Мощное течение остановило бы монголов на многие месяцы, а может быть, навсегда. Индия была неизвестной страной для монгольского хана, и, осмелься он ступить на ее землю, сто князей выведут против него армию небывалых размеров. Джелал ад-Дин рассчитывал забрать свои победы с собой, как драгоценные доказательства своей силы, чтобы вернуться назад с еще большим войском. Принц не удержался и обернулся назад, взглянув на облако пыли, плывущее вдали, как недоброе предзнаменование.

Внезапно схватив раджу за шелковую куртку, Джелал ад-Дин хорошенько встряхнул его.

– Где лодки? – кричал принц князю в лицо.

Наваз побледнел от страха, и Джелал ад-Дин отпустил его так быстро, что тот едва не упал.

– Незнаю, – оправдывался раджа, пятясь назад. – Отец…

– Он оставил бы тебя здесь умирать? – кричал Джелал ад-Дин. – Когда рукой подать до твоей земли?

В припадке гнева принц едва сдержался, чтобы не ударить глупого юного князя, который так много ему обещал.

– Может быть, они еще в пути, – отвечал Наваз.

Джелал ад-Дин хотел сказать ему грубость, но смолчал и кивнул. В мгновение ока принц отправил всадников на юг, вдоль берега реки, на поиски торговцев, которые могли бы перевезти его армию на своих судах. Джелал ад-Дин не посмел обернуться на пыльное облако за спиной, зная, что монголы идут за ним, как волки со стальными клыками, чтобы разорвать его на куски.

Чингис скакал легким галопом, тщетно пытаясь вглядеться в даль. С годами зрение ослабло, и хан уже не мог полагаться на собственные глаза. Их заменил ему Угэдэй. Наследник хана громко сообщал ему о том, что видит вдали, давая описание вражеской армии. Голос ханского сына переполняли восторг и волнение.

– Они собрались на берегу. Вижу лошадей, тысяч десять, может, больше, на левом фланге, от нас это справа, – кричал Угэдэй, напрягая глаза. – Вижу… шеренги собираются вокруг центра. Они разворачиваются навстречу нам. Пока не вижу, что на другом берегу.

Чингис кивнул. Если бы в распоряжении Джелал ад-Дина оказалось несколько мирных дней, то, возможно, он увел бы свое войско в безопасное место. Но стремительная погоня, организованная Чингисом, принесла результат. Он припер принца к реке, и этого было достаточно. Хан повернулся к ближайшему гонцу.

– Передай Хачиуну вот что. Мы с Джебе и Угэдэем возьмем на себя центр. Хачиун с Хасаром пусть атакуют с правого фланга против их конницы. Скажи ему, что он может вернуть долг за поражение в Панджшерской долине и на меньшее я не согласен. Теперь ступай.

Юноша умчался с приказом, а его место занял другой. Он был готов выслушать новый приказ, и Чингис продолжил:

– Пусть Джелме с Толуем растянут войска слева от меня. Я хочу, чтобы врага зажали в одном месте у реки. Их задача: пресечь любые попытки противника отступить на север.

Люди Толуя были еще слишком молоды, чтобы бросать их против опытных воинов, а удержание врага в кольце окружения было не менее достойной задачей для незакаленных боями юнцов. Такое задание, конечно, не понравились бы Джелме, но Чингис знал, что тот подчинится. Туменам предстояло выступить тремя группировками против припертой к реке армии Джелал ад-Дина.

Готовясь к битве, монголы выстраивались в шеренги. Чингис замедлил бег лошади и огляделся по сторонам, убеждаясь, что тумены на правом и левом флангах движутся в одном ритме с ним. Угэдэй по-прежнему докладывал обо всем, что удавалось разглядеть вдалеке, но отец уже не слушал его. Предвкушение жаркой битвы завладело всеми чувствами хана. Внезапно вспомнив о внуках, увязавшихся за обозом, Чингис отправил еще одного гонца к запасным лошадям проследить за тем, чтобы мальчики были в безопасности.

Чингис медленно спускался в долину, пока его глаза не смогли видеть врага так же отчетливо, как глаза Угэдэя, и тогда хан махнул сыну рукой, чтобы тот замолчал. Для прошлой битвы Джелал ад-Дин сам выбирал место. На этот раз его лишили такой возможности.

Великий хан обнажил меч и поднял его высоко над головой, чтобы воины видели сигнал к началу атаки. Он знал, что войско на берегу реки не сдастся живым. Принц рисковал всем, чего достиг после возвращения с острова в Каспийском море. Теперь бежать было некуда. Тумены Джелме и Толуя выдвигались вперед главных сил, готовые отрезать отступление врага на левом фланге. Справа от хана Хачиун и Хасар проводили тот же маневр. Монгольское войско выступало наподобие пустой чаши, с Чингисом у самого ее дна. Монголам противостояло шестьдесят тысяч воинов, фанатично преданных своему вождю, и Чингис уже видел их поднятые сабли, предназначенные для него. Прижатые к реке, мусульмане не сдадут без боя ни пяди земли.

Чингис чуть наклонился вперед и напряженно раздвинул иссохшие губы, показывая зубы врагам. Хан опустил руку, и тумены рванулись вперед, пустив лошадей галопом.

Джелал ад-Дин рассматривал шеренги монгольских всадников, тащивших за собой облако пыли от самых гор. Руки затряслись от гнева и отчаяния, когда он снова взглянул на пустынную гладь реки. Другой берег и безопасность были так близко, что мысль о них ранила ум. Принц мог бы преодолеть реку вплавь, несмотря на бешеное течение, но большинство его приверженцев уже никогда не вышли бы из воды живыми. В минуту отчаяния он думал скинуть доспехи и броситься в реку, уводя людей за собой от приближавшейся смерти. Принц был уверен, что они последуют за ним, надеясь на милость Аллаха. Но в успех этой затеи верилось слабо. Для тех, кто вырос в афганских горах, пустынях и городах, глубокие воды были враждебной стихией. Тысячи воинов погибли бы, едва очутившись в водовороте течений.

Принц видел лица своих людей. Они поворачивались к нему в надежде услышать слова ободрения, в то время как ненавистный враг разворачивал строй. Братья принца тоже были в рядах его воинов, их лица тоже наполняла безграничная вера. Джелал ад-Дин тщетно боролся с отчаянием.

– Мы доказали, что их можно разбить! – прокричал он собратьям. – Их много, но не настолько, чтобы мы не смогли снова вспороть им глотки. Убейте иххана – и вы познаете рай. Пусть Аллах направляет ваши клинки и пусть каждый покинет поле брани так, чтобы с гордостью предстать пред Аллахом. Это всего лишь люди! – кричал принц. – Пусть приходят. И пусть узнают, что этой земли им не взять!

Те, кто услышал его, вновь повернулись лицом к монгольскому хану, и яркий огонь снова горел в их глазах. Воины подняли щиты и кривые сабли, а земля уже дрожала под их ногами.

На полном скаку Чингис рассек воздух мечом, и через несколько мгновений после того, как тумены получили команду, первая волна стрел накрыла линии врагов. Воины Джелал ад-Дина присели, прикрываясь щитами, поднятыми высоко вверх. Чингис раздраженно буркнул и скомандовал дать новый залп. Большинство мусульман выдержали первый удар, но те, кто поднялся неоправданно рано, был сражен вторым залпом. Стрелы, способные пробивать железные латы, сбили их с ног.

На обоих флангах монгольского войска всадники повесили луки на седельные крючья и обнажили клинки, достигнув передовых шеренг вражеской армии. Чингис видел, что впереди справа тумены Хачиуна и Хасара уже вступили в бой, сминая ряды неприятеля. Впереди слева тумены Толуя и Джелме подошли почти к самому берегу. Оттуда они пускали стрелу за стрелой нескончаемым ливнем. Пытаясь прикрыться щитами спереди, мусульмане гибли, сраженные сбоку.

Чингис гнал скакуна в самый центр войска противника. Уже слышался запах реки и трусливого пота тысяч мужчин. Хан надеялся, что найдет среди них принца, готового встретиться с ним один на один. Войско Джелал ад-Дина стояло десятью шеренгами в глубину, но малорослые монгольские лошади были обучены штурму таких построений. Чингис без колебаний врезался в ряды врагов. Разя и отбиваясь мечом, он пробился сквозь три первые шеренги. Пользуясь только коленями, он разворачивал лошадь то вправо, то влево, и животное, лягаясь и вертя крупом, расталкивало людей и продвигалось вперед. Следом за Чингисом шел клин лучших его воинов, яростно защищавших хана от бушующей массы.

Заметив всадника в тюрбане и светлом одеянии, Чингис направил лошадь к нему, пока воины Джелал ад-Дина не успели еще преградить хану путь широкой стеной. Но впереди мелькнул вражеский щит, ударив лошадь по морде, и животное повернуло назад. Чингис поквитался с врагом, сразив того мощным ударом меча, но вынужден был отойти еще на один шаг, когда на место убитого встали десятки других, умело отбиваясь щитами.

Лишь немногим удалось подобраться к хану, но их быстро прикончили. Тысяча воинов двигалась вместе с Чингисом – участники многих сражений, числа которым ветераны не помнили сами. Острый клин всадников все глубже вонзался в войско Джелал ад-Дина, пока перед ними не открылась река. Джебе и Угэдэй шли во главе двух других клиньев с обеих сторон от хана, образуя трезубец, разящий армию неприятеля. Острые зубцы разили всех, кто попадался на их пути, остальных добивали те, кто шел сзади.

В давке стоял страшный шум, звонкий грохот забивал уши. Чингис ощутил слабость в руке и пропустил удар вражеского меча. Клинок скользнул по чешуе ханских доспехов, распоров бедро чуть выше колена. На ногах хана теперь появится новый шрам, и одним рубцом станет больше. Но боль лишь добавила скорости движениям Чингиса, и ханский клинок яростно рассек лицо напавшего на него врага.

Воины Джелал ад-Дина не сдавали позиций, быть может, оттого, что бежать было некуда. Поначалу Чингис был доволен совместной атакой трех клиньев, глубоко вспоровших вражеские ряды. Монголы сидели в седле и пользовались преимуществами своего положения над пешими воинами: удары сверху были сильнее, и, кроме того, монголы всегда держали атакующих в поле зрения. И все же Чингис чувствовал себя так, словно находился во вражеском окружении, и знал, что его воины испытывают то же самое. Внезапно хан заметил, что сзади рухнула на колени подбитая лошадь, всадник держался в седле, пока сабля не рассекла ему глотку. В монгольском клине образовалась брешь, и враги с ревом бросились в нее, пытаясь пробиться к самому хану. Готовый к встрече с противником, Чингис развернулся, однако его люди были ловки и молоды. Они быстро преградили путь, но и их выбивали из седла и убивали.

Чингис встал в стременах. Тылы войска Джелал ад-Дина бурлили желающими добраться до монгольского хана. Тараща на него безумные глаза, воины неистово проталкивались сквозь ряды соратников. Левый край клина Чингиса теснили яростные удары врагов. Группы из трех или четырех пеших воинов одновременно били лошадей щитами, заставляя тех отступать, натыкаясь на своих же. Все больше и больше врагов вливалось в монгольский клин, подбираясь к Чингису.

В последний момент он успел бросить короткий взгляд на Угэдэя, но там натиск противника был гораздо слабее.

У ходя от напористой атаки мусульман, Чингис стремительно отвел лошадь назад. Чингис подавал ей команды, вдавливая колени в бока животного, и лошадь послушно следовала его приказам, танцуя на месте, чтобы освободить достаточно места для размашистых ударов хозяина. Чингис с маху снес голову одному из врагов, дерзнувшему подойти слишком близко, но за ним появился другой и полоснул клинком по передней ноге кобылицы. Лошадь отпрянула назад, но веса тяжелой заточенной сабли было достаточно, чтобы разрубить кость. Громкое ржание – и Чингис вылетел из седла, правая рука неловко уткнулась в землю, приняв на себя всю тяжесть тела. Чингис почувствовал тупую боль в предплечье, но попытался подняться на ноги, не подозревая, что плечевой сустав вышел из чашечки. Хану казалось, что враги окружили его со всех сторон, и он почти растерялся.

Клин Чингиса перестроился без лишних команд, когда монголы бросились спасать своего хана. Всадники прорывались вперед, чтобы сбить атаку врага. Между тем один из монгольских воинов спешился и, подняв хана с земли, попытался закинуть его на седло своей лошади. Усилия воина увенчались успехом, и хан снова сидел в седле, хотя его спаситель погиб, сраженный ударом в спину. Хан потерял меч, рука беспомощно висела, и каждая попытка шевельнуть ею причиняла острую боль. Вынув левой рукой кинжал из сапога, Чингис повернул лошадь назад. Его воины с криком врывались в образующуюся за ним пустоту. Собрав в кулак последние силы, они наскакивали на врага, но долгий поход через горы измотал многих из них, всадникам не хватало напора, и многие погибали, как только сбавляли скорость.

Взбешенный из-за повреждения руки, Чингис продвигался назад сквозь ряды своей армии. На мгновение он пожалел, что Кокэчу нет здесь, чтобы вправить ему сустав, но в войске хана имелись и другие знатоки боевых ранений. Заметив одного из своих командиров минганов, Чингис громко позвал его, перекрикивая рокот битвы.

Командир едва не лишился головы, когда обернулся к хану. Ответив молниеносным ударом по ногам нападавшего, командир мингана резко развернул коня и направился к хану, стараясь ехать быстрее, но плотные ряды войска тормозили движение.

– Что прикажешь, повелитель? – спросил он, задыхаясь.

– Вставь мне руку в плечо, – ответил Чингис.

Плечо теперь болело невыносимо. Чингис мирно сидел в седле, а мимо проносились другие всадники, с любопытством засматриваясь на хана. Чингис спокойно убрал кинжал обратно в сапог, затем, крепко взявшись за луку седла левой рукой, перекинул ногу через лошадь и спрыгнул на землю. Командир мингана наконец отдышался и принял серьезный вид.

– Надо лечь лицом к земле, повелитель, – сказал он, убирая меч в ножны.

Чингис, крякнув, лег на землю. Его лицо осталось невозмутимым, когда командир тысячи взял хана за поврежденную руку и ощупал сустав.

– Живее! – гаркнул Чингис.

Командир мингана уперся сапогом в подмышку Чингиса и резко дернул за руку, одновременно выворачивая ее. Новый приступ тупой боли – и на мгновение у Чингиса побелело в глазах, но потом боль исчезла. Командир помог хану подняться, и Чингис тут же проверил, все ли в порядке с рукой.

– Пока можно наносить только рубящие удары вниз от себя, но нельзя поднимать руку высоко и замахиваться, повелитель, это ясно?

Чингис не слушал его. В руке еще ощущалась слабость, но хан сжал кулак и улыбнулся. Рука могла держать меч.

К тому времени Хачиун и Хасар разделались с конницей Джелал ад-Дина, позволив нескольким десяткам уцелевших всадников унести ноги. Покончив на правом фланге, полководцы обратили мечи и стрелы против центра. Воины Джелал ад-Дина оказались в тисках, но упорно продолжали сражение, очевидно стремясь унести с собой как можно больше своих врагов. Обе враждующие стороны выбивались из сил, и атака монголов уже не была такой стремительной, как в начале битвы. Чингис понял, что к вечеру его войско может понести большие потери. Размяв руку, хан посмотрел вперед, где сражались Угэдэй и Джебе. Их тумены, загоняя врагов все ближе к реке, почти не пострадали. На бескрайней равнине Чингис, вероятно, продолжил бы бой, зная, что неприятель вот-вот побежит. Однако сейчас путь к отступлению преграждала река. Чингис покачал головой и поднял висевший на груди рог.

Он дал два длинных гудка. Сигнал подхватили горнисты других туменов, и монголы услышали приказ. Они потянулись назад, продолжая еще убивать, когда мусульмане пытались атаковать их со спины. Те, кто по-прежнему сидел в седле, оторвались от противника раньше, но тем, кто лишился в бою коня, пришлось защищать каждый свой шаг от напиравших сзади мусульман. С наступлением сумерек кровавая резня наконец завершилась, и между обеими армиями проступила полоса чистой земли.

Чингис огляделся в поисках гонцов, но поблизости не было ни одного. За гонцами послали. Хану показалось, что минула вечность, пока тех нашли. Чингис велел поднять знамя, служившее сигналом сбора для всех военачальников. Затем хан приказал разбить лагерь всего в полумиле от реки, и его люди пошли за ним. В бою их лица утратили холодную бледность, став после битвы красными и живыми. Кто-то из воинов громко смеялся. Другие ехали хмурыми. В тот день они заглянули в глаза собственной смерти.

Позади на земле осталась кривая линия трупов, среди которых мусульман было намного больше, чем монголов. Армия принца понесла жестокие потери, однако ее воины еще выкрикивали язвительные насмешки вялыми голосами запыхавшихся, усталых людей. Монголы спешились всего в каких-нибудь восьми сотнях шагов от них. Не обращая на мусульман внимания, воины хана привели лошадей, груженных запасами пищи и воды, и начали готовиться к ночлегу.

Джелал ад-Дин был еще жив, хотя доспехи на нем истрепались и зияли дырами во многих местах. Дыша тяжело, словно загнанный пес под жарким солнцем, он смотрел в спины монголов. В бледных лучах заходящего солнца всадники медленно удалялись, не оборачиваясь назад. Принц был рад передышке, хотя знал, что на рассвете они вернутся и кровавая бойня начнется снова.

– Завтра я умру, – тихо прошептал он.

Никто не слышал его. Воины вокруг принца передавали друг другу бурдюки с речной водой и с жадностью утоляли жажду. Джелал ад-Дин чувствовал на себе их взгляды, когда стоял и смотрел на равнины. И быть может, он еще надеялся найти какой-нибудь выход, чтобы спасти их всех.

Пешаварский раджа шел к нему, пробираясь сквозь ряды воинов. По пути князь останавливался, хлопал их по плечу и говорил какие-нибудь пламенные слова для поднятия духа. Однако все чаще слышались стенания и крики тех, кто получил серьезные раны, и после грохота битвы какофония стонов казалась на удивление громкой. Многие из раненых не доживут до утра. У Джелал ад-Дина осталось немного опиума, но его было достаточно, чтобы притупить чувства и заглушить боль, по крайней мере, до наступления смерти. Это все, что принц мог сделать для них, и в эти минуты его сердце разрывалось от ненависти к монгольскому хану.

Джелал ад-Дин повернулся к радже. Оба знали, что их часы сочтены, и оба боялись взглянуть друг другу в глаза.

– Думаю, отец приказал сжечь наши лодки, – тихо сказал Наваз. – Старый дурак, помешанный на древностях и индийских богах. Он не понимает, почему я пошел за тобой.

Продолжая смотреть на вражеский лагерь, до которого, казалось, можно было достать рукой, Джелал ад-Дин кивнул. Воины хана окружили мусульман широким полукольцом. В ту ночь выскользнуть из окружения было бы невозможно.

– Прости за то, что привел тебя сюда, – ответил принц. – Я так надеялся, мой друг! Но теперь…

Он поперхнулся и сплюнул на землю, а Наваз вздрогнул, услышав в его голосе скорбь.

– Ты ведь в детстве умел плавать, Джелал ад-Дин. Ты мог бы переплыть реку?

– И бросить моих людей здесь? Я не сделаю этого. А ты, кажется, камнем пошел на дно, и мне пришлось тебя тащить на себе.

Наваз улыбнулся, припомнив давнюю историю из детства. Разглядывая монголов сквозь серые сумерки, князь вздохнул.

– Мы показали, что их можно разбить, Джелал ад-Дин. Ты по-прежнему талисман для твоих воинов. Если переправишься через реку, они с радостью отдадут жизнь за тебя. Все не может закончиться здесь. Забирай братьев и живи. – Видя поджатые губы принца, князь, чтобы опередить его возражения, заговорил быстрее: – Джелал ад-Дин, пожалуйста, поручи завтра командование армией мне. Если я буду знать, что тебе удалось бежать, то буду сражаться без сожалений. Я обещал, что лодки будут. Ты мой друг. Не дай мне умереть, не искупив своей вины. Для меня это непосильная ноша.

Джелал ад-Дин теперь ласково улыбнулся, позволив наконец усталости дать о себе знать в каждом суставе, в каждой частице тела.

– Твой отец гордился бы тобой, если бы обо всем узнал, – ответил принц. – Я горжусь тобой.

Он протянул руку и похлопал юношу по шее.

На рассвете Чингис проснулся в дурном настроении, почувствовав, что рука будто одеревенела. Приподнявшись с холодной земли, он осторожно пошевелил рукой. Согнутая в локте, она нормально двигалась назад и вперед вдоль тела. Однако, когда Чингис попробовал отвести руку в сторону и поднять вверх, мышцы отказались слушаться и рука бессильно опустилась. Чингис выругался, проклиная скорее слабость в руке, чем боль. Командир мингана приходил к нему прошлым вечером еще раз, чтобы снова осмотреть сустав. После осмотра он сказал, что руке потребуется месяц покоя, а потом еще два на восстановление поврежденных мышц.

Чингис тяжело встал на ноги и принял чашу соленого чая из рук воина, ожидавшего рядом пробуждения хана. Чингис пил по глоточку, приятно ощущая, как тепло изгоняет холод из тела. Накануне Чингис произнес речь перед военачальниками, особо отличив Хачиуна, дабы восстановить добрую репутацию брата, запятнанную поражением. Не забыл похвалить и Угэдэя, ведь отец действительно был вполне доволен своим сыном. Угэдэй даже как-то остепенился после того, как отец сделал его своим наследником. В отличие от Чагатая Угэдэй никогда не кичился положением сына хана, и Чингис лишь удивлялся превратностям судьбы. Кто знает, быть может, он сделал единственно правильный выбор, решив передать всю власть Угэдэю.

Солнце поднялось выше, и теперь войско Джелал ад-Дина было хорошо видно. Его воины за ночь унесли большую часть трупов, и Чингис предположил, что мертвецов сбросили в реку и быстрое течение забрало их. Те, кто остался в живых, больше не представлялись Чингису такими уж грозными. Численность войска сократилась почти вполовину, и хотя Чингис мог бы подумать, что это только игра воображения, ему показалось, что враги покорно ждут своей участи. Они не рассчитывали на спасение, и хан был этим доволен. Он вспомнил о городах, что так быстро восстали. Они должны услышать об этом дне и понять, что он значит для них. Первыми войска хана увидят Балх и Герат, и на сей раз он не потребует от них ни дани, ни сдачи. Хан проучит бунтовщиков в назидание тем, кто думает, будто над ним можно глумиться и насмехаться.

Швырнув чашу в траву, Чингис подал знак привести новую лошадь. Тумены выстраивались в квадраты, но Чингис едва ли удостоил их взглядом, не сомневаясь, что ночью командиры позаботились о том, чтобы снабдить новыми стрелами и мечами всех, кто нуждался в них. Он уже не был юношей, способным обходиться без отдыха два или три дня кряду. Пока он спал, многие его воины трудились, затачивая клинки или заботясь о лошадях.

Сев в седло, Чингис сразу заметил Мунке и Хубилая. Ханские внуки расположились неподалеку вместе с другими мальчишками, деля с ними кусок вяленой баранины. Чингис недовольно поморщил лицо и огляделся вокруг в поисках кого-нибудь из командиров, чтобы поручить тому отвезти внуков в безопасное место. Но прежде чем удалось кого-то найти, армия Джелал ад-Дина издала громкий клич, распугав тысячи мелких птиц, спорхнувших в воздух со всех окрестных деревьев.

Привстав на стременах, Чингис посмотрел в сторону врагов в ожидании атаки. Однако войско Джелал ад-Дина раздвинулось, и, к удивлению Чингиса, в образовавшемся коридоре возникла фигура всадника. Он ехал вперед, на полосу земли, что разделяла два враждующих лагеря.

Хан внимательно рассматривал одинокого всадника. Джелал ад-Дина в лицо он не знал, но это не мог быть кто-то иной. Хубилай и Мунке тоже поднялись с земли, чтобы посмотреть, что же так привлекло внимание деда. Словно завороженные, дети наблюдали за тем, как Джелал ад-Дин вынул нож и перерезал шнуровку доспехов. Рассыпаясь на куски, доспехи упали на землю.

Приподняв брови, Чингис подумал, что стал очевидцем какого-нибудь ритуала. В считаные мгновения Джелал ад-Дин остался в одних лохмотьях. Чингис озадаченно огляделся по сторонам, обмениваясь взглядами со своими командирами, которые были удивлены не меньше, чем он. Тем временем принц обнажил саблю и поднял ее вверх, словно хотел поприветствовать их, затем метнул ее в землю, и клинок вошел острием в рыхлый грунт у копыт скакуна. Может, Джелал ад-Дин решил сдаться? Трое молодых людей вышли из строя, и принц о чем-то разговаривал с ними, не обращая внимания на монголов. Рядом с этими молодыми людьми Джелал ад-Дин, казалось, чувствовал себя очень легко и даже смеялся вместе с ними. Чингис с любопытством наблюдал за тем, как трое юношей по очереди прикасались лбами к стремени принца и возвращались на прежнее место в строю.

Хан едва успел раскрыть рот, чтобы отдать приказ к началу атаки, как принц развернул коня и пришпорил его. Проход к реке оставался открытым, и Чингис только теперь догадался, что собирается сделать Джелал ад-Дин. Хан еще накануне видел высоту крутого обрыва к реке и вздрогнул, восхищаясь смелым поступком.

Пустив скакуна галопом, Джелал ад-Дин через несколько секунд очутился на краю высокого берега. Принц не колебался, и конь вместе со своим седоком быстро исчез за краем обрыва. Монголы стояли не так далеко от реки, поэтому тоже слышали громкий всплеск. Как бы подтверждая собственную мысль, Чингис кивнул.

– Хубилай? Мунке? Вы видели? – вдруг закричал он, напугав зачарованных зрелищем внуков.

Хубилай дал ответ первым.

– Я видел. Он умер?

– Кто знает? Берег очень высокий, – пожал плечами Чингис.

Он ненадолго задумался, желая, чтобы внуки по достоинству оценили отчаянный жест презрения. Джелал ад-Дин мог бы спуститься к реке в любой момент в течение ночи, но принц хотел показать хану безрассудную храбрость своей расы. Для прирожденного наездника, каким был Чингис, поступок принца стал самым впечатляющим моментом за всю кампанию. Но детям объяснить это было трудно.

– Запомни имя Джелал ад-Дина, Хубилай. Он был сильным врагом.

– А это хорошо? – недоуменно спросил внук.

– Даже у врага может быть достоинство, – кивнул Чингис. – Его отцу повезло, что у него такой сын. Запомни этот день. Быть может, настанет час, когда и твой отец будет гордиться тобой.

Впереди воины принца сомкнули ряды и обнажили клинки. Трое братьев Джелал ад-Дина выступили вперед со слезами радости на глазах.

Чингис улыбнулся. Не забыв отослать внуков назад, он отдал приказ наступать.

Глава 38

Дожди наконец докатились до Самарканда, застучав непрерывной дробью по крышам домов. Ливень шел уже несколько дней, и казалось, ему не будет конца. Улицы стали похожи на реки, и жителям города не осталось выбора, как только смириться и ждать милости от природы. Болезни быстро расползались по городу оттого, что сливные каналы переполнились дождевой водой и нечистоты выливались наружу, отравляя воздух. Даже вода в некоторых колодцах была загрязнена и оказалась непригодной для питья. Но по-прежнему стояла жаркая погода, и Чингис предпочел покинуть дворец хорезмшахов, как только показались первые признаки неизвестной страшной болезни. Она начиналась с поноса и рвоты, убивая сначала детей и стариков. Никто не был застрахован, и болезнь не знала подобных примеров ни в прошлом, ни в настоящем. В одном квартале люди могли вымирать сотнями, тогда как на соседних улицах могло не оказаться ни одного пострадавшего. Китайские лекари говорили Чингису, что остановить бедствие невозможно, и оставалось лишь предоставить события их естественному ходу.

Хан уговаривал Арслана покинуть Самарканд, но тот отвечал отказом, на что имел полное право. Город принадлежал ему. Арслан ничего не сказал хану о первых приступах боли в животе, когда провожал Чингиса до городских ворот. После отъезда хана ворота закрыли, заколотив гвоздями. Лишь теперь Арслан смог наконец закрыть глаза. Внутренности сгорали от боли, точно их жгли каленым железом. Зная, что хан в безопасности, Арслан медленно побрел во дворец по обезлюдевшим улицам. А через несколько дней Чингис узнал о его смерти.

После кончины старого друга Чингис смотрел на Самарканд со злобой и ненавистью, как будто сам город был виноват в этой смерти. Пока горожане несли траур по мертвым или присоединялись к ним сами, хан и его военачальники укрывались под защитой своих юрт за пределами города. Смерть не взяла никого из стана монголов. Семьи брали воду из озер, что лежали дальше на север, и болезнь обходила племена стороной.

Дозорные заметили приближение Субудая, когда число смертей среди горожан понемногу пошло на убыль. Впервые за долгие месяцы жара спала, и воздух наполнился долгожданной прохладой. Чем ближе подъезжал Субудай, тем напряженнее становилась обстановка в монгольском улусе. Чингис день ото дня делался все раздражительнее, и вскоре никто уже не решался без надобности подходить к нему близко. Смерть Арслана довершила неурядицы и без того неблагополучного года, и хан уже не знал сам, хочет ли он услышать об исходе дела Джучи. За последние четыре дня в городе не умер ни один человек, и Чингис наконец позволил открыть городские ворота, велев первым делом сжечь разлагавшиеся трупы. Тело Арслана находилось среди мертвецов, и Чингис сидел возле погребального костра, пока от старого друга не остались только пепел да кости. Монгольские шаманы сообща провожали торжественным песнопением дух покойного полководца в мир Отца-неба. Но хан едва ли слышал их пение. Гигантское пламя костра опаляло небеса, выжигая остатки смертельной болезни. В каком-то смысле это пламя стало символом новой жизни. Чингис хотел оставить все дурные воспоминания позади, но не мог помешать Субудаю вернуться домой.

В тот день, когда Субудай достиг стен Самарканда, Чингис ожидал того у себя в юрте. Маленькая дверь отворилась, и хан поднял глаза, выйдя из мрачной задумчивости. Даже теперь где-то глубоко в сердце Чингиса теплилась еще призрачная надежда, что Субудай вернулся с пустыми руками.

Войдя в юрту, Субудай протянул хану знакомый клинок с головой волка на рукоятке. В глазах темника зияла мрачная пустота. Чингис благоговейно принял клинок и, не вынимая из ножен, положил его себе на колени. Хан медленно выдохнул воздух, словно боялся дышать. Субудай не помнил его таким старым, каким он казался теперь, время и войны заметно истощили его.

– Где тело? – спросил Чингис.

– Я привез бы его, но жара…

Взгляд Субудая покосился на грубый холщовый мешок на полу, который он привез с собой из-за тысяч земель.

– Здесь голова Джучи, – сказал Субудай.

Услышав это, Чингис содрогнулся.

– Убери ее. Закопай или сожги, – ответил он. – Не хочу ее видеть.

На мгновение глаза Субудая сверкнули злобой. Как же хотелось ему вынуть голову из мешка и показать хану мертвое лицо его сына. Но Субудай быстро подавил в себе мимолетный порыв, зная, что это только плод сильной усталости.

– Его люди сопротивлялись, когда узнали? – спросил Чингис.

Субудай пожал плечами, прежде чем дал ответ.

– Кое-кто из командиров-китайцев предпочел лишиться жизни. Остальные пошли со мной, как я и ожидал. Они очень боятся, что ты прикажешь убить их. – Субудай почувствовал, что Чингис хочет что-то сказать, и отбросил в сторону осторожность. – Я дал им слово и не хотел бы, чтобы его нарушили, повелитель.

Оба молча смотрели друг другу в глаза, испытывая силу воли. Наконец Чингис кивнул.

– Они будут жить, Субудай. Ведь они снова будут воевать за меня, так?

Чингис захихикал ехидным смехом, искусственным и противным. Последовавшее за этим неловкое молчание прервал Субудай:

– Слышал о твоей победе.

Чингис с облегчением отложил меч. Теперь можно поговорить и о мирских делах.

– Джелал ад-Дин исчез, – ответил хан. – Я посылал за ним разведчиков, но никаких следов. Ты не хочешь заняться поисками?

– Благодарю за доверие, повелитель, но я сыт по горло этой жарой. В моем последнем походе на север не было ничего лучше новой встречи с холодом и снегами. Там все как-то яснее и чище.

Обдумывая ответ, Чингис замешкался. Он чувствовал великое горе Субудая и не знал, как уменьшить его страдания. Хан помнил худшие времена собственной жизни, а потому понимал, что слова тут бессильны и только время способно залечить душевную рану. Субудай лишь исполнял волю своего хана, и последнему хотелось сказать, чтобы он ни в чем не винил себя.

Чингис молчал. Задумчивость полководца вселяла едва уловимое чувство угрозы, и, подбирая слова, Чингис потихоньку терял терпение.

– Я поведу народ на запад, к Герату. Один мощный удар собьет спесь с других городов. Потом думаю провести несколько лет в родных степях. Война слишком затянулась, и я устал.

Субудай немного приподнял голову, и Чингис почувствовал, что начинает выходить из себя. Субудай выполнил его приказ. Джучи мертв. Чего еще он хочет?

– Ты слышал, что умер Арслан? – спросил хан.

– Это был великий человек, – сухо ответил Субудай.

Строгая лаконичность ответа возмутила Чингиса, и он снова нахмурил брови.

– Да, но он умер бесславной смертью, – сказал он.

И снова Субудай ничего не добавил к их натянутому разговору, и раздражение Чингиса в конце концов вышло наружу.

– Чего ты от меня хочешь, Субудай? Прими мою благодарность. Думаешь, я очень рад, что так случилось? – Бросив взгляд на мешок у ног полководца, Чингис уже хотел было протянуть руку, но в последний момент остановился. – Другого выхода не было, генерал.

– Я все еще оплакиваю его, – произнес Субудай.

Чингис пристально посмотрел на него и отвел взгляд.

– Это твое право, Субудай. Его будут оплакивать многие. Джебе был его другом. Хачиун тоже. Его мать убита горем. Но все знают, что это был мой приказ.

– Но это я убил ханского сына, – мрачно ответил Субудай.

– Он не был моим сыном, – твердо произнес Чингис. – Выброси это из головы и собирайся ехать со мной в Герат.

– Я там не нужен, – возразил Субудай.

Чингис едва сдержал себя. Он сопереживал боль Субудая, однако оставался неуплаченный долг, и хан понимал, что полководцу непросто вернуться к своему народу.

– Субудай, я снова спрашиваю тебя, – настаивал хан твердым голосом. – Ради твоей безупречной службы. Чего ты от меня хочешь?

Субудай вздохнул. Он надеялся, что обретет покой, когда отдаст хану меч и голову сына. Однако легче не стало.

– Дай мне войско и позволь идти на север, к прозрачному холоду. Я завоюю там города для тебя и смою кровавое пятно с моих рук.

Склонив голову, Субудай уставился в деревянный пол, а Чингис погрузился в раздумья.

Джебе готовил поход на север как раз перед тем, как армия Джелал ад-Дина начала действовать в Панджшерской долине. В обычное время Чингис не задумываясь отправил бы двоих военачальников в дальний поход. Страдания Субудая сильно беспокоили Чингиса, отчасти потому, что он и сам страдал, но находил в себе силы сопротивляться. Он отплатил мелким царькам за оскорбления. Шах мертв, как и все его отпрыски, кроме старшего сына. Чингис прошелся огнем и мечом по городам от востока до запада. Он искал удовлетворения в своих победах, но не находил его. Предательство и гибель Джучи каким-то образом отравили простые радости жизни.

Спустя вечность Чингис наконец ответил:

– Так и быть, Субудай. Бери Джебе и тумен Джучи. Я все равно отправил бы их подальше, пока не научатся вновь дисциплине и послушанию, которого я требую от своих подданных.

Субудай оторвал глаза от пола: предупреждение хана не осталось без внимания.

– Я предан тебе, повелитель. Я всегда был верен тебе.

– Не сомневаюсь, – ответил Чингис, с усилием смягчив тон. Он знал, что не обладает умением Хачиуна общаться с людьми легко и непринужденно. Чингис редко задумывался над тем, как он правит такими талантливыми людьми, как Субудай. В безмолвии юрты хан ощутил жгучее желание утешить горе своего генерала правильными словами. – Твое слово крепко, как железо, Субудай. Гордись этим.

Субудай встал и нехотя поклонился. Его взгляд задержался на мешке. Подняв его с пола, Субудай взвалил тяжкую ношу себе на плечо.

– Ничего другого мне не остается, повелитель, – ответил он перед уходом.

Герат лежал почти в полутысяче миль юго-западнее Самарканда, отрезанный от него двумя большими реками и десятком помельче. Чингис решил не возвращаться в горы Панджшера и потом делать крюк на запад через лабиринт скал и ущелий. Сложив имущество племен на повозки, хан предпочел вести свой народ напрямик, через реки. Субудай и Джебе отправились на север от Самарканда, забрав с собой тумен Джучи и свое горе. Молва разнесла историю о северном походе и смерти ханского сына по юртам, но при хане никто не смел даже упоминать об этом.

Лишь через два с лишним месяца племена увидели впереди оранжевые камни Герата, города у реки. Он стоял на гранитном щите и казался монголам невероятно древним. В первый раз, когда монголы вторглись в эти земли, Герат сдался без кровопролития, сохранив жизни своих обитателей в обмен на выплату дани и подчинение завоевателям. Хачиун оставил в городе гарнизон всего лишь из восьмидесяти человек, и про город не вспоминали до тех пор, пока горожане, воодушевленные победами Джелал ад-Дина, не выставили монголов за ворота.

Когда Чингис впервые приблизился к городским стенам, он оценил неприступную мощь укреплений. Крепость была выстроена в форме квадрата на вершине скалы, а стены поднимались не меньше чем на сотню шагов от основания из неотесанного камня. В каждом углу и по периметру крепости возвышались огромные круглые башни. Чингис насчитал их двенадцать, и каждая была такой же высокой и мощной, как одинокая башня укреплений Первона. Колоссальное сооружение могло дать приют тысячам людей, бежавших от монгольских туменов. Оглядев крепость, Чингис вздохнул. По собственному опыту он знал, что победа не будет скорой. Так же как это было при взятии Яньцзина и Иньчуаня, придется окружить крепость и ждать, пока голод не вынудит горожан сдаться.

Ворота крепости затворили, но Чингис отправил переговорщиков и переводчиков с требованием о сдаче. А монголы тем временем разбивали лагерь. Ответа не последовало, и перед воротами, на расстоянии чуть большем одного пролета стрелы, установили белый шатер. Чингис не знал, известны ли жителям города обычаи монголов, да хана это и не волновало. Белый шатер должен простоять один день, после чего его сменят на красный, а затем появится черный шатер, символизирующий полное истребление всех, кто затворился в крепости.

Прошло еще два дня. Перед стенами Герата уже поставили катапульты, но горожане по-прежнему хранили молчание. Чингис полагал, что они, вероятно, надеются на прочность стен. А может, просто понимали, что он не примет мирную сдачу города во второй раз. И хан с нетерпением ждал, когда в оранжевые стены полетят первые камни, оставляя на них выбоины от удара.

Наконец на ветру затрепетал черный шатер, и Чингис вздохнул с облегчением, готовясь к долгой осаде, как бывало уже много раз в его жизни. Он меньше всего любил этот способ ведения войны, однако подобные крепости сооружались именно для того, чтобы не дать армии противника войти в город, и быстрого решения не было.

Тем временем в юртах, окружавших Герат, семьи продолжали вести привычную жизнь, отмеренную, будто по часам, ритмичным грохотом катапульт, не смолкавшим ни днем ни ночью. Предоставив разрушение города воинам, семьи пасли стада и купали коней в реке. Дожди дали жизнь тучной траве, хотя местами она уже начала увядать под нещадно палившим солнцем. Такие неудобства были знакомы племенам исстари, и если осада затянется надолго, то стада отгонят на дальние пастбища, оставив ближние напоследок.

Чингис шел на поправку. Раны на руках и ногах зажили, оставив бледные шрамы. О Джучи он не думал, но иногда с облегчением вспоминал, что предательствам положен конец. После отъезда Субудая хан как будто воспрянул духом и был полон желания вести народ на Герат и начать все сызнова. Плечевой сустав восстановился, и Чингис ежедневно укреплял тело верховой ездой, невзирая на муки и боль пришедшей старости. Он отправил Чагатая и Хачиуна осаждать Балх на востоке, но главные силы народа увел с собой к крепости, и вид монгольского лагеря стал для него источником сил. Жена Бортэ не разговаривала с ним с тех пор, как узнала о судьбе Джучи, но Чингис не придавал этому значения. Мир склонился к его ногам, и хан чувствовал силу, дожидаясь падения Герата.

На исходе четвертого месяца осады Чингис со своими темниками охотился под стенами города. После длительного пребывания в одном месте стольких людей, лишь немногим существам из обитавшей поблизости живности удалось избежать котлов монгольских семей. Осталось всего несколько осторожных кроликов, привыкших уносить лапы, едва заслышав топот конских копыт или голоса людей.

Балх пал двумя месяцами ранее. Население города было вырезано, а каменные стены разрушены до основания. Но Герат пока держался, и Чингис по горло был сыт осадой и южной жарой. С возвращением Хачиуна и Чагатая он надеялся на быстрое взятие, однако крепость Герата была сильнее большинства других крепостей, с которыми хану приходилось когда-либо иметь дело.

За истекшие месяцы Чингис трижды передвигал катапульты, сосредоточивая удар на стенах крепости. К радости осаждавших, в стенах уже появились трещины, однако Чингису порой казалось, что он штурмует гору. Результат был бы тем же. Стены стояли как ни в чем не бывало, лишь побитые да поцарапанные во многих местах. К тому времени Чингис уже не сомневался, что голод и жажда вот-вот сразят город, но осадные машины продолжали работать.

– Как только закончим тут, пойдем домой, – пробурчал Чингис, поднимая глаза на стены.

Хачиун и Хасар слышали это от своего брата уже много раз, а потому только переглянулись. Внезапно далеко впереди из укрытия выскочил кролик, и трое братьев ударили пятками и помчались за ним. Сквозь топот копыт Чингис услышал крик где-то над головой и посмотрел вверх. Со стен кто-нибудь всегда наблюдал за лагерем монголов, однако на этот раз человек высунулся слишком далеко. Незадачливый наблюдатель едва удержался и теперь повис на стене, цепляясь только кончиками пальцев за выступающий край. Чингис свистнул братьям, указывая на человека, взывающего о помощи над их головами.

Хасар с Хачиуном вернулись и тоже с интересом подняли глаза.

– Пари? – предложил Хасар. – Две лошади, что он упадет.

– Без меня, братец, – ответил Чингис.

Со стен свесились люди, пытаясь дотянуться до несчастного, но тот только издал истошный крик, чувствуя, что руки слабеют и скользят вниз. Чингис и братья с любопытством следили за падением кричащего и бьющегося о камни тела. Казалось, арочное окно могло бы спасти человека. Он ухватился пальцами за выступ, но не удержался и полетел дальше. Братья аж вздрогнули, когда тело снова ударилось о стену, катясь к основанию крепости. Совершив несколько оборотов, оно плюхнулось недалеко от Чингиса. Но, как это ни удивительно, он увидел, что рука несчастного вдруг шевельнулась.

– Он жив! – крикнул Чингис.

– Наверняка ненадолго, – заметил Хасар. – От такого падения любой помрет.

Чингис с братьями поспешили к лежащему телу. Лодыжка одной ноги явно была разбита, и вывихнута ступня, а тело представляло собой сплошное месиво ран и ушибов, но человек в страхе и изумлении таращил глаза на монголов, не в силах поверить, что выжил.

Хасар вынул из ножен меч, собираясь прикончить человека, однако Чингис поднял руку и остановил брата.

– Если после такого духи не принимают его смерть, то и мы не станем его убивать.

Взглянув с благоговением на высоту, с которой упал человек, хан обратился к нему на ломаном персидском:

– Тебе невероятно повезло.

Человек вскрикнул от боли, попытавшись повернуться и поднять глаза на стены над его головой.

– Я бы не назвал это… везением, – с трудом ответил он.

Чингис ухмыльнулся.

– Отвези его к лекарю, Хасар. Когда ему перевяжут раны, дай ему хорошую кобылицу и все, чего он пожелает.

На стенах показалось больше людей. Наблюдая за тем, что происходит внизу, некоторые из них высовывались почти так же далеко, как и тот, кто теперь лежал у ног Чингиса.

– Когда город падет, ты узнаешь, насколько тебе повезло, – сказал ему хан на его языке.

Человек тупо вытаращил глаза на Чингиса, а Хасар спешился и помог счастливчику забраться в седло.

После шести месяцев осады стены Герата пали. Рухнула одна из башен вместе с участком стены, открыв широкий проход в город. Тумены быстро ворвались внутрь, но сопротивления не встретили. Улицы Герата смердели трупами и теми, кто уже находился при смерти. Оставшихся в живых выводили на равнину, ставили на колени и вязали по рукам и ногам. Лишь одно это занятие растянулось на несколько дней, ведь крепость была буквально до отказа набита мужчинами, женщинами и детьми. Тэмуге поручил своим слугам вести учет пленников на восковых дощечках, и всего пленных насчитали сто шестьдесят три тысячи. Почти треть населения города погибла от жажды и голода во время осады. В страхе и отчаянии живые рыдали и стонали, когда их вязали, готовя к кровавой расправе, и шум их голосов долетал до монгольского лагеря и слышался в каждой юрте. Воины хана прочесывали каждый дом, осматривали каждую комнату и подвал, пока город не превратился в безмолвный склеп, заполненный мертвецами. После осады город ужасно смердел, и даже многие воины дышали с трудом в окружении гниющих трупов.

Тэмуге покончил с подсчетами лишь на закате, и Чингис назначил проведение казни пленных на утро. Хан вернулся к себе, чтобы поесть и выспаться, но дома его ждала Чахэ. Сначала она молчала, и Чингис рад был ее увидеть. Она хлопотала возле печи, готовя чай и разогревая пресные лепешки с бараниной и травами, которые испекла утром. Хан не сразу заметил ее напряжение, но когда Чахэ поднесла блюдо с лепешками, он взял ее за руку и почувствовал в ней нервную дрожь.

– Что-то случилось? – спросил он.

Жена опустила голову. Она знала, что, скорее всего, он уступил бы ее настойчивой просьбе, но сердце Чахэ билось так быстро, что она едва могла дышать. Она встала перед ним на колени, и муж позабыл о еде, удивленный поведением жены.

– Муж, у меня есть просьба к тебе, – начала она.

Чингис взял ее руки в свои ладони.

– Проси, – ответил он.

Чахэ через силу набрала воздуху в грудь.

– Женщины и дети, – произнесла она. – Отпусти их. Они разнесут весть о падении города. Они…

– Не хочу говорить об этом сегодня, – отрезал Чингис, отпуская руки жены.

– Муж! – взмолилась она снова. – Я слышу, как они плачут.

Он послушал ее, когда она держала ключ к предательству Кокэчу. Он послушал ее, когда он убеждала его назвать наследником Угэдэя. Ее глаза околдовывали его.

Чингис зарычал, гневаясь на жену.

– Ты не понимаешь, Чахэ, – ответил он. Жена подняла голову, и он увидел блеск слез в ее глазах. Против собственной воли он продолжил: – Я делаю это не из удовольствия. Но я должен, потому что весть об этом убийстве распространится дальше, чем я могу доскакать. Молва разлетится отсюда, Чахэ, как быстрая птица. Пусть говорят, что я вырезал всех жителей Герата, что месть моя была страшной. Одно мое имя будет внушать ужас тем, кто вознамерится пойти против меня.

– Только мужчин… – начала вновь Чахэ.

– Мужчины всегда гибнут на войне, – раздраженно фыркнул Чингис. – Это естественно. Те, кто восстает против меня, кладут руку в пасть волку. Я хочу, чтобы они это знали. Они потеряют все и могут не рассчитывать на милосердие. – Чингис снова протянул руку и прикоснулся к лицу жены мозолистой ладонью. – Это хорошо, что тебе жаль их, Чахэ. Ничего иного я и не ожидал бы от своей жены и матери своих детей. Но завтра должна пролиться кровь, чтобы мне не пришлось повторять этого вновь еще сотню раз. Эти мусульмане не платят мне дань, потому что не признают моего права на власть. Но они склонят головы, потому что, если не сделают этого, познают мой гнев и увидят, как все, что им дорого, обратится в пепел.

Слезы бежали из глаз Чахэ, и Чингис нежно погладил ее по щеке.

– Я хотел бы дать тебе то, что ты просишь, Чахэ. Но если я сделаю это, завтра будет другой город, и еще, и еще. Жизнь сурова в этих краях, и люди привыкли к смерти. Если мне суждено править ими, то они должны знать, что перечить мне – значит быть уничтоженным. Они должны бояться, Чахэ. Это единственное средство.

Жена не отвечала. Ее залитое слезами лицо возбуждало, и Чингис внезапно почувствовал желание близости с ней. Поставив блюдо с едой на пол, Чингис поднял жену и уложил на низкую постель рядом с собой. Когда его губы прикоснулись к устам Чахэ, та содрогнулась. То ли от страсти, то ли от страха, Чингис не знал.

На рассвете Чингис оставил Чахэ в юрте и отправился наблюдать казнь. Экзекуцию хан поручил туменам Угэдэя и Толуя. Двадцать тысяч воинов долго чистили и натачивали клинки, но даже такое число людей устанет до полусмерти ко времени, когда кровавая работа завершится.

В утренней тени поверженного города пленники сгрудились в огромную единую массу и жались друг к дружке, когда тумены окружали их. Многие молились вслух и, глядя на воинов, тянули к ним руки, пока безжалостный меч не обрушивался на них. Работа продвигалась медленно. Воины пробирались сквозь гущу тел и были вынуждены рубить мечом по нескольку раз, чтобы прикончить корчащихся и пытающихся увернуться от удара пленников. Тела мужчин, женщин, детей смешались, воины насквозь пропитались горячей кровью. Клинки ломались о кости, стальные лезвия обкалывались и гнулись. В полдень расправа была еще далека от своего завершения. Застоявшийся воздух наполнился кисловатым запахом крови. Время от времени воины выбирались из месива живых и мертвых тел, чтобы промочить горло теплой водой, затем возвращались назад.

Казнь завершилась далеко за полдень, когда солнце палило нещадно, и над равниной наконец воцарилась тишина. Воины сыновей Чингиса шатались от усталости, будто вернулись с жестокой и продолжительной битвы. Командиры отвели их к реке, чтобы они смыли с себя кровь и вычистили и смазали маслом оружие. Город возвышался над их головами, не подавая признаков жизни.

Человек, что упал со стены во время охоты Чингиса, прорыдал над убитыми добрую половину дня, но слезы быстро высохли под жарким солнцем и больше не возвращались. Его раны перевязали, а потом неизвестный монгольский военачальник дал ему лошадь и денег, выполняя поручение хана. Человек ускакал прочь от Герата, собиравшего стаи мух и птиц. А Чингис смотрел всаднику вслед, зная, что тот сообщит новость каждому, кто имеет уши.

Стоя в тени Герата, Чингис думал о слезах Чахэ. Он не сказал ей, куда поведет народ. Семьи знали о его намерении вернуться домой, но еще одна страна давно прекратила уплачивать дань, и хан собирался сначала наведаться с войском туда, прежде чем вновь увидит родные холмы и реки. Чингис готовил поход на Си Ся – страну, где впервые встретил светлокожую дочь правителя, государство, ставшее ступенькой к имперской столице. Как и старейшины Герата и Балха, отец Чахэ думал, что хан монголов погибнет от войск мусульман.

Отдав приказ снимать лагерь и собираться в дорогу, Чингис с облегчением улыбнулся. Он слишком долго был вдали от цзиньских земель, и Си Ся послужит кровавым примером, чтобы привести их к повиновению.

Глава 39

Племена шли на восток, оставляя за собой пепелища на месте бывших городов мусульман. Войско двигалось впереди, нападая на поселения, уцелевшие после первого знакомства с монгольским ханом. Если жители городов и местечек начали понемногу отстраиваться и налаживать жизнь, тумены приходили снова и превращали дома и постройки в руины.

Взорам тех, кто путешествовал в юртах на телегах, повсюду представала земля, отмеченная столбами черного дыма, которые медленно приближались, вырастая до огромных размеров, и медленно исчезали далеко позади, когда на горизонте уже появлялись новые черные струйки. Обоз тащился по выжженной, обезлюдевшей земле, но зрелище радовало сердце Чингиса. Ему больше не было дела ни до городов мусульман, ни до их обитателей. Разрушения, принесенные им в эти земли, обратили страну в пустыню для одного или двух поколений людей, которые еще долго не отважатся восстать. Лишь Самарканд и Мерв остались нетронутыми, но отныне новые властители правили ими от имени великого хана. По настойчивой просьбе Тэмуге в Самарканде оставили гарнизон для защиты библиотек и дворца. Но хан покидал страну мусульман, и вскоре все до последнего человека знали, что он снова ведет их на войну против Цзинь. Двенадцать лет прошло с тех пор, как пал Яньцзин, и Чингис жаждал увидеть вновь своих заклятых врагов. Монголы стали сильнее, и теперь ничто уже не помешает им придавить своим сапогом глотку Цзинь.

Шесть полных лун взошло к тому времени, когда монголы вступили на окраины великой пустыни. Их родные степи лежали к северу, за горами, и Чингис горел жгучим желанием увидеть отчизну, но упорно откладывал встречу с ней. Племена преодолели более двух тысяч миль по холодной зиме, отчего люди, утомленные вечной жарой, лишь посвежели и набрались сил. Царство Си Ся лежало дальше на востоке, но перемены в окружающей местности были приятны Чингису. Заливные поля зеленеющего риса радовали его не меньше, чем родные степные просторы. Добычи прибавлялось с каждым днем. Монголы истребляли на своем пути все, что двигалось, без труда забирая себе стада яков и коз и сжигая деревни на окраинах цзиньских земель.

Однажды теплым вечером, когда солнце садилось за край безоблачного неба, Чахэ снова пришла в ханскую юрту. Чингис рад был ее видеть, и жена чувствовала в нем прилив новых жизненных сил. На хане была рубаха без рукавов, и Чахэ увидела его голые руки, покрытые паутиной шрамов до самых пальцев.

Жена принесла блюдо с едой, и, принимая его, Чингис улыбнулся. Так приятно было вдохнуть аромат только что приготовленного мяса. Чингис с наслаждением брал пищу руками. Пока муж ел, отдыхая от забот долгого дня, Чахэ хранила молчание. Отовсюду доносился мирный семейный шум. Тысячи воинов тоже вернулись домой, чтобы утолить голод, провести время с женами и детьми и приготовиться к новому дневному переходу.

Чингис покончил с едой и зевнул, щелкнув челюстью. Затем он вернул блюдо жене, и та забрала его с поклоном.

– Ты устал, – сказала она.

Чингис ухмыльнулся, похлопывая по постели у него за спиной.

– Не очень, – ответил он.

Хотя принцесса родила ему четверых детей, она сохранила стройную фигуру – наследие своей расы. Вспомнив на мгновение о раздавшейся талии Бортэ, он привлек к себе Чахэ и потянул за пояс на ее халате. Однако Чахэ осторожно отвела его руки.

– Позволь, я сама, – произнесла она.

Ее голос дрогнул, но муж едва ли заметил это, когда халат и платье распахнулись, обнажив белую кожу. Чингис просунул сильные руки под ее одежду, обнимая жену за талию. Чахэ почувствовала, как твердые пальцы мужа сжимают нежную плоть, и тихонько всхлипнула, чтобы доставить ему удовольствие. Их дыхание смешалось, и Чахэ опустилась на колени снять сапоги мужа. Он не заметил, как она вынула из его сапога длинный нож. Она дрожала, но Чингис думал, что дрожь вызывают его прикосновения к ее обнаженной груди. Он видел только ее соски, ставшие упругими от прохладного воздуха юрты, и упоенно вдыхал свежие ароматы жасмина, идущие от ее тела.

Остановив лошадей на окраине лагеря, Хачиун и Хасар наблюдали за бесконечным стадом животных, шедших вместе с обозом. Братья были в приподнятом настроении. Еще один замечательный день близился к концу, и, поболтав ни о чем, братья повернули домой, к своим семьям и ужину.

Первым Чингиса приметил Хачиун. Смеясь над какой-то шуткой Хасара, он увидел, как Чингис сел в седло и взялся за поводья своей любимой кобылы. Заинтересовавшись, что привлекло внимание брата, Хасар повернулся, и оба притихли. Чингис вел лошадь между юртами с очевидным намерением уехать прочь.

Сначала братья оставались на месте, и Хасар закончил историю про одного из своих нукеров, его жену и ее коварный план. Выслушав рассказ, Хачиун вяло улыбнулся, и Хасар снова взглянул на Чингиса. Хан уже достиг окраин лагеря, и лошадь несла его на травянистую равнину.

– Что это он делает? – озвучил Хачиун свои мысли.

Хасар пожал плечами.

– Поедем узнаем, – предложил он. – Из тебя плохой собеседник, брат. Чингис скорее поймет шутку.

Хачиун и Хасар поскакали через обширный лагерь наперерез Чингису. Уже смеркалось, и равнина расстилалась перед ними, залитая золотым солнцем. В воздухе было еще тепло. Приближаясь к хану, братья чувствовали себя легко и окликнули его приветствиями.

Чингис не ответил им, и Хачиун в первый раз нахмурил брови. Он подъехал ближе, но Чингис не взглянул на брата. Лоб хана блестел от пота. Хачиун обменялся взглядом с Хасаром, и оба с двух сторон поравнялись с Чингисом, приноравливаясь к его скорости.

– Чингис? – позвал его Хасар.

Ответа снова не последовало, и Хасар замолчал, решив, что брат все объяснит в свое время. Трое братьев мчались далеко в степь, пока скопище юрт не осталось позади белым приземистым холмиком, а блеяние скота не стихло до едва слышимого бурчания.

Хачиун заметил, что хан весь в поту. Брат был неестественно бледен, и щемящее чувство под ложечкой заставило Хачиуна заподозрить что-то неладное.

– Что произошло? – спросил он. – Чингис? Что случилось?

Брат продолжал молча скакать, будто ничего не слышит, и Хачиун почувствовал настоящую тревогу. Он подумал: а что, если преградить путь его лошади и остановить неумолимый побег из лагеря? Хан слабо держал поводья в руках, едва сохраняя контроль над кобылой. Хачиун недоуменно покачал головой Хасару.

В последних лучах догоравшего солнца Чингис повалился на бок и выскочил из седла. От неожиданности братья на мгновение раскрыли рты, и Хачиун с криком спрыгнул на землю и бросился к брату.

В тусклом свете они не могли разглядеть сразу ни мокрое широкое пятно на халате у талии, ни темные подтеки крови на седле и ребрах кобылы. Лишь когда Чингис упал и его халат распахнулся, увидели братья страшную рану.

Хачиун приподнял тело Чингиса с земли, зажав ладонью рану в тщетной попытке остановить красный поток, уносящий жизнь брата. Хачиун без слов поднял глаза на Хасара, по-прежнему сидевшего в седле. Тот тоже молчал, словно лишился дара речи от потрясения.

Чингис закрыл глаза. Боль от удара, полученного при падении, вывела его из ступора. Дыхание было неровным, и Хачиун прижал брата ближе.

– Кто это сделал, брат? – спросил Хачиун навзрыд. – Кто это сделал?

Он не отправил Хасара за лекарем. Братья видели слишком много ран за свою жизнь. Хасар отрешенно спустился на землю, ноги, точно ватные, подкосились. Он беспомощно упал на колени рядом с Хачиуном и взял Чингиса за руку. Кровь на коже уже начала холодеть. Теплый ветер дул с пустой равнины, принося с собой запах рисовых полей.

Чингис вздрогнул в объятиях Хачиуна, голова запрокинулась назад, упав тому на плечо. Лицо почти побелело, но глаза внезапно открылись. В них блеснула искра сознания, и Хачиун обнял брата покрепче, отчаянно пытаясь остановить кровотечение. Когда Чингис заговорил, его голос звучал лишь чуточку громче шепота.

– Хорошо, что вы тут, рядом со мной, – произнес он. – Я упал?

– Кто это сделал, брат? – снова спросил его Хачиун, не скрывая навернувшихся слез.

Но Чингис как будто не слышал его.

– За все надо платить, – сказал он.

Его глаза снова закрылись, и Хасар, снедаемый горем, вымолвил что-то бессвязное. Хан шевельнулся в другой раз, и, когда он заговорил, Хачиун прижал ухо к его губам.

– Раздави Си Ся, – прошептал Чингис. – Ради меня, брат, раздави их всех.

Его дыхание резко прервалось, и огонь в желтоватых глазах быстро потух. Хан был мертв.

Хасар поднялся, не осознавая собственных действий. Его взгляд прилип к двум припавшим к земле телам, внезапно показавшимся ему такими маленькими посреди широкой равнины. Он со злостью вытер слезы в глазах, резко перехватывая воздух, чтобы удержать внутри волну отчаяния, грозившую прорваться наружу. Но горечь подкатила с такой быстротой, что он не смог удержать ее. Раскачиваясь из стороны в сторону, Хасар смотрел вниз, на свои руки, обагренные ханской кровью.

Медленно Хасар обнажил меч. Шуршание ножен привлекло внимание Хачиуна, и он поднял глаза на брата. Его мальчишеское лицо исказилось от злобы, грозившей в любой момент вылиться через край.

– Погоди, Хасар! – крикнул ему Хачиун, но брат оставался глух ко всему, что тот мог бы сказать.

Хасар вернулся к лошади, мирно щипавшей траву. Одним прыжком он оказался в седле и пустил испуганного скакуна галопом назад к юртам лагеря. Хачиун остался один, качая на руках тело брата.

Чахэ сидела на постели, потупив взор на кровавые пятна на одеяле, и гладила их рукой. Принцесса точно находилась в трансе, не в силах поверить в то, что она до сих пор жива. Слезы катились по ее щекам при воспоминании о выражении лица Чингиса. Когда она пырнула мужа ножом, его дыхание сбилось, и он отстранился назад с ножом глубоко в животе. Чингис смотрел на нее с искренним недоумением, затем выдернул клинок и швырнул его в угол у двери, где нож так и лежал до сих пор.

– За что? – спрашивал он.

Слезы ручьем катились из глаз, когда она вспоминала его слова. Поднявшись, она подошла к ножу и взяла его в руки.

– Си Ся – мой дом, – рыдая, ответила она.

Чингис мог бы убить ее. Чахэ не знала, почему он этого не сделал тогда. Напротив, продолжая смотреть на нее, Чингис поднялся с постели. Он знал, что умрет. Чахэ была уверена в этом. Осознание близкой смерти так явно читалось в его желтых глазах и внезапной бледности на лице. Потом он поплотнее запахнул халат, крепко прижимая рукой растущее кровавое пятно. Чингис ушел и оставил ее одну, а она так и сидела на постели, оплакивая родного ей человека.

Хасар возвращался в лагерь. Его конь мчался галопом по лабиринту проходов, оставшихся между юртами, но Хасару не было дела до тех, кто оказывался у него на пути. Люди шарахались в сторону и уступали дорогу, догадываясь, что произошло нечто важное. Лишь немногие видели, как хан покидал лагерь, зато многие видели теперь возвращение Хасара с выражением лютой ярости на лице.

Вот и ханская юрта. Казалось, Чингис покинул ее всего пару мгновений назад, но все изменилось с тех пор. Хасар на скаку спрыгнул с коня и, чуть спотыкаясь, вбежал вверх по ступеням и ногой распахнул дверь во внутренний полумрак жилища.

Тяжело дыша, он заглянул внутрь. На постели лежала Чахэ. Глаза ее были пусты, как стекло. Хасар подошел ближе и встал над ее неподвижным телом, опустив взгляд на перерезанное горло и окровавленный нож под рукой. Все выглядело так тихо и мирно, но умильная сцена показалась Хасару оскорбительной.

Закричав нечеловеческим голосом, он схватил Чахэ за руку и дернул так сильно, что тело безвольно скатилось на пол. Обезумев, Хасар ударил мечом в ее грудь и рубил до тех пор, пока сам не покрылся кровавыми брызгами и не сбился с дыхания, а голова Чахэ не отделилась от тела.

Когда Хасар снова появился в дверном проеме, привлеченные шумом телохранители хана уже собрались на улице перед юртой. Они заметили кровь на лице Хасара и дикое безумие в его глазах, и Хасару показалось, что ханские стражи готовы наброситься на него.

– Где хан? – спросил один из них, нацеливая лук в грудь Хасара.

Хасар не мог не считаться с угрозой, но едва ли был способен заставить себя говорить. Он с трудом поднял руку и указал на чернеющую равнину далеко за кольцом костров и факелов, которые уже зажглись в лагере.

– Он мертв, – ответил Хасар. – Он лежит там, в траве. А цзиньская шлюха, которая убила его, лежит за моей спиной. Теперь уйдите с дороги.

Хасар зашагал вниз, и ханские стражи в ужасе и смущении расступились перед ним. Он не заметил, как один из них проскочил в юрту. Надрывный крик стражника застал Хасара уже в седле. Расправа над безжизненным телом не дала выхода гневу, и Хасар снова пустил коня вскачь. Юрта Чахэ стояла неподалеку, и полководец теперь искал детей второй ханской жены, намереваясь отплатить за ее поступок.

Домчавшись до юрты, Хасар вбежал внутрь, но уже через пару мгновений выскочил на улицу. Юрта была пуста. Заметив служанку-китаянку, пятившуюся прочь от окровавленного темника, Хасар схватил ее за глотку, когда китаянка в ужасе опустилась перед ним на колени.

– Дети Чахэ! – кричал он, безжалостно сжимая пальцы на горле служанки. – Где дети Чахэ?

От удушья женщина багровела, пока Хасар наконец не отпустил ее. Давясь кашлем, служанка лежала на земле, и Хасар занес над ней меч.

– Они с Бортэ, господин. Прошу вас, мне ничего не известно.

Хасар уже был в движении. Его конь, испуганный запахом крови на одежде хозяина, ускакал прочь. И Хасар, держа меч в руке, помчался со всех ног в поисках нужной юрты. Слезы наворачивались на глазах, когда он думал о брате, чье тело остывало теперь на равнине. За все будет расплата.

Вокруг ютры Бортэ бродило много народа. Молва уже разошлась по лагерю, и люди, забыв про еду и сон, покидали дома. Хасар почти не замечал толпы, его взор был занят только поиском нужной юрты. Наконец он увидел ее. Внутри кипела жизнь, слышались звонкие голоса и смех. Хасар без раздумий налетел на дверь всей своей массой, кожаные петли оборвались, и дверь рухнула на пол.

Хасар влетел внутрь следом за дверью и остановился перед напуганной семьей своего брата. Там были Бортэ и Угэдэй. Прежде чем дядя сумел выпрямиться, Угэдэй вскочил на ноги и встал перед ним, положив руку на рукоять меча. Едва замечая его, Хасар гневно глядел на четверых детей, рожденных Чахэ: двух девочек и двух мальчиков. Они застыли в свете лампы и испуганно разглядывали окровавленную одежду своего дяди.

Занеся меч, Хасар ринулся к детям. Бортэ закричала, и Угэдэй тотчас бросился на дядю, не успев обнажить клинок. Мужчины упали на пол, но Хасара переполняла ярость, и остановить его было не так-то просто. Отшвырнув Угэдэя, словно пушинку, он легко вскочил на ноги. Свист извлекаемого из ножен клинка пробился сквозь бешенство Хасара до его разума, и дядя медленно повернул глаза на племянника. Угэдэй был готов принять бой.

– Поди прочь! – зарычал Хасар.

Сердце забилось чаще. Угэдэй чувствовал мелкую дрожь, но не отступал. Напряжение между мужчинами разрядила Бортэ. В воздухе повисло ощущение смерти, и хотя Бортэ была ужасно напугана, она старалась говорить как можно спокойнее.

– Хасар, ты пришел, чтобы убить меня? – спросила она. – На глазах у детей?

Хасар вздрогнул, словно слова отрезвили его.

– Не тебя, – возразил он. – Чингис мертв. А это дети его шлюхи.

Бортэ тоже осторожно поднялась со своего места и преградила Хасару путь, двигаясь, словно змея перед броском. Она раздвинула руки, защищая детей за спиной.

– Тебе придется убить меня, Хасар, – сказала она. – Ты не тронешь детей.

Хасар застыл в нерешительности. Жгучая ярость, что пригнала его назад в лагерь и водила от юрты к юрте, начала угасать, но Хасар еще цеплялся за нее, жаждая мести. Его глаза встретились с глазами Угэдэя. Вместе с печалью и горем в них появилось прозрение. Юноша вытянулся во весь рост перед дядей, мелкая дрожь в руках внезапно исчезла.

– Если мой отец мертв, Хасар, – объявил он, – значит, я хан монголов.

Хасар скривил лицо. Гнев ушел, и Хасар почувствовал себя разбитым и старым.

– Нет, Угэдэй. Племена еще должны принести тебе клятву. А пока уйди с дороги.

Хасар не мог смотреть в желтоватые глаза стоявшего перед ним наследника Чингиса. Многое напоминало в них о его отце, и когда Угэдэй заговорил снова, даже в его голосе звучали нотки Чингиса.

– Ты не убьешь моих сестер и братьев, темник, – произнес он. – Ступай и смой кровь с лица. Я поеду с тобой взглянуть на отца. А здесь тебе сегодня больше нечего делать.

Хасар свесил голову. Горе окатило его огромной черной волной. Меч выпал из руки, и Угэдэй едва успел удержать дядю, когда ноги его подкосились и он начал падать. Угэдэй развернул его к выходу и обернулся на мать только раз, когда та смотрела ему вслед, дрожа, но облегченно вздыхая.

Эпилог