отами.
В октябре 1221 года Шань Шун достиг города Алмалык в центральной части бассейна реки Или, неподалёку от современного города Кульджа. Старец был принят наместником великого хана, который вручил ему подарки, и тот с удивлением узнал, что хлопчатник — это растение. Потом караван пересёк на судах реку Талас, которая была границей земель в Центральной Азии, завоёванных Китаем времён династии Тан. На другом её берегу начинался Мавераннахр. Сопровождавшие монаха знатные монголы предупредили его, что теперь они близки к ханской орде. Сам хан в то время преследовал хорезмшаха Джалал ад-Дина до границы Индии. Весь декабрь Шань Шун провёл в Самарканде.
Наконец, весной 1222 года, через год после начала своего путешествия, Шань Шун прибыл к Чингисхану. Сначала он познакомился с Елюй Чуцаем (которого китайцы называют Его Превосходительство Цзи-ляо), а 16 мая великий хан принял своего гостя со следующими словами: «Тебя приглашали другие государи, но ты отклонил их предложения. И всё же ты прошёл десять тысяч ли, чтобы увидеться со мной. Я благодарен тебе за это».
Почувствовал ли старец в этих приветственных словах властную интонацию? Во всяком случае, ответ его был довольно утончённым: «Горный отшельник, я пришёл к Вашему Величеству. Это была воля Неба».
Чингисхан, веривший во всемогущество Синего неба, не мог, по крайней мере публично, выразить своё отношение к тонкому намёку на пределы его власти и предпочёл сразу перейти к делу. Авторитет даосского монаха зиждился на его предполагаемых способностях управлять некими потусторонними силами и знании секрета напитка, гарантирующего бессмертие. «Святой человек, какой эликсир бессмертия привёз ты мне из твоей далёкой страны?» — «Я знаю средства для продления жизни, но не знаю ни одного для бессмертия», — мудро ответил китайский монах. Чингисхан, должно быть, оценил откровенность своего гостя и в знак своего расположения предложил ему поставить свой шатёр к востоку от его собственного.
Неизвестно, был ли хан разочарован словами старого монаха. Действительно ли он верил в существование такого эликсира? Его вопрос к монаху даёт повод считать, что в верованиях того времени он не был исключением, но главное — он был обеспокоен состоянием своего здоровья. И не случайно: ведь он скончался через пять лет, в тот же год, что и Шань Шун.
Был ли Чингисхану интересен китайский мудрец и без эликсира бессмертия? Когда завоеватель вновь отправился в поход на Хорасан и в земли современного Афганистана, старец предпочёл пойти в Самарканд. Атмосфера большого города, несомненно, подходила ему больше, чем быт военных лагерей. Его ученик Ли Чжишань сообщает, что старый учитель поселился в одном из городских особняков, где с ним прекрасно обращались. Он познакомился с местными учёными людьми, с образованными иранскими чиновниками, принимал киданей, перешедших на службу к монголам, и даже встречался с китайским врачом Угэдэя, сына Чингисхана. В путевых записках Шань Шуна беды, свалившиеся на государство хорезмшахов, едва упоминаются. И всё же есть свидетельства того, что даосский монах не был равнодушен к страданиям покорённого захватчиком мирного населения. Он даже попросил у одного градоправителя разрешения поддержать и утешить горожан, чьи дома были сожжены.
По отношению к войне монголов с государством хорезмшахов даосский монах сумел сохранить своё независимое мнение, даже если открыто и не высказывался о событиях, свидетелем которых ему довелось стать. В сентябре 1222 года, когда Чингисхан вновь призвал его к себе, он явился, но напомнил хану, что, согласно китайскому обычаю, даосский учитель освобождается от куту — коленопреклонения с касанием лбом пола. Монгольский повелитель милостиво позволил своему гостю стоять перед ним во время приёма. Вскоре после этого Шань Шун, ссылаясь на диетические предписания даосизма, отказался от кумыса, чашу с которым предложил ему Чингисхан. А потом старец дал понять покорителю мира, что не прочь вернуться домой: «Горный отшельник посвятил долгие годы поиску Пути и любит тишину. Когда я нахожусь рядом с Вашим Величеством, меня постоянно тревожит шум, который производят ваши воины, и я не могу сосредоточиться». Объяснение было вполне откровенным: обстановка в лагере — солдатский гвалт, споры и драки конюхов, насилия над рабами и военнопленными, громкие песни во время пьяных кутежей — конечно, не могла привлечь китайского интеллектуала. Выслушав от толмача перевод этих слов гостя, Чингисхан решил отпустить старого монаха на родину.
Шань Шун осуждал разрушения, массовые высылки и казни, совершавшиеся монгольскими оккупантами. Несмотря на эту критику, хан продолжал встречаться со своим гостем. Когда тот излагал ему основы даосизма, Чингисхан велел своим жёнам и военачальникам покинуть шатёр, и там остались только два собеседника, толмач и несколько самых доверенных людей. По-видимому, хан хотел придать своему разговору с мудрецом характер частной беседы, но распорядился сохранить отчёты об их встречах. Из рассказа, записанного учеником монаха, следует, что тот изложил своему державному хозяину некоторые принципы даосской философии. Он, например, сказал ему следующее:
«Сейчас все, от императоров и принцев до самых простых людей, при всех их различиях сходны в одном: все они обладают «естеством». Все императоры и монархи суть небесные существа, изгнанные с неба. Если они сумеют быть добродетельными на земле, то на небе займут ещё более видное место, чем прежде. Попробуйте спать в одиночестве целый месяц. Вы будете удивлены увеличением ваших интеллектуальных способностей и притоком энергии. Древние говорили: «Принимать лекарство в течение тысячи дней помогает меньше, чем если провести в одиночестве одну ночь»».
Неизвестно, понял ли Чингисхан глубинный смысл этих слов. Монгольский завоеватель был далеко не таким неотёсанным и грубым, как его иногда описывают. Способный постигать суть явлений, он был склонен интересоваться новыми для себя идеями, и нельзя исключать, что этот воин мог извлечь из поучений Шань Шуна что-то для себя полезное. Крайний аскетизм, цельность и сила характера даосского монаха не могли не привлечь его. Как уже отмечалось выше, Чингисхан интересовался разными религиями. Быть может, в данном случае это и было простое любопытство в отношении неизвестных ему верований?
Когда в ноябре 1223 года старый философ выразил желание вернуться в Китай, стояли уже сильные холода. Из-за непогоды путешествие могло оказаться опасным для старца. Чингисхан предложил ему повременить с отъездом. Сам он ожидал приезда сыновей, чтобы вместе с ними вернуться в Монголию. Почему бы им не отправиться в путь всем вместе? И Шань Шун согласился. Быть может, он хотел посмотреть на сыновей великого хана? Или же ему было приятно общаться с властелином, которого в глубине души он надеялся наставить на путь, более соответствующий даосскому учению? Или же он просто-напросто решил, что благоразумнее перезимовать в Мавераннахре?
Новый год по китайскому календарю (2 февраля 1223 года) Шань Шун встретил в компании своих спутников и придворного врача-астролога. 10 марта Чингисхан во время охоты на кабана упал с лошади. В летописи говорится, что это случилось, когда хан пошёл на раненого свирепого вепря. Скорее всего, авторы хроники добавили от себя это романтическое обстоятельство. Хана перенесли в шатёр, его состояние внушало тревогу. Ему было тогда около семидесяти лет, и опасались какого-нибудь повреждения внутренних органов. Навестивший его Шань Шун заключил: «Это падение — предупреждение с небес». Потом он отчитал хана, заявив, что в его возрасте уже не охотятся. Чингисхан ответил, что знает Шань Шуна как мудрого советчика и отныне будет считаться с его мнением. Но добавил, что ему невозможно обойтись без того удовольствия, которое доставляет охота.
По этому последнему разговору между всесильным владыкой и даосским монахом можно судить, насколько различны характеры этих людей. С одной стороны — предводитель варваров, жадный до власти и удовольствий. С другой — интеллигент, аскет, человек сдержанный, следующий этическим правилам и глубоким убеждениям, которые предполагают преображение индивида, а не окружающего мира. Не будучи советником властелина, старый монах умел его критиковать, хотя и не мог никак повлиять на решения завоевателя. Но как преданный адепт даосского учения он, возможно, и пытался это сделать.
В апреле 1223 года Шань Шун покинул ставку великого хана. Тот вручил ему разные подарки и скреплённый собственной печатью декрет, который освобождал учеников мудреца от всяких налогов.
Весной 1223 года Чингисхан оставил район Самарканда, где проводил зиму, и отправился вдоль северного берега Сырдарьи в район Ташкента. Теперь хан был хозяином обширной империи, простиравшейся более чем на четыре тысячи километров с запада на восток — от Самарканда до Пекина. Его армия, состоявшая не только из монгольских, но и иноземных формирований, уводила с собой тысячи пленных, среди которых были члены семьи хорезмшахов. Все они были обречены на долгую неволю в Монголии.
В конце весны и начале лета 1223 года Чингисхан остановил свой летучий двор (орду) в долине реки Чирчик, севернее Ташкента. Персидские хроники сообщают, что хан восседал на золотом троне, окружённый своими сподвижниками, отдавался радостям охоты, а государственные- дела его совсем не занимали. Рядом с ним находился его младший сын Тулуй, вскоре прибыли Угэдэй и Чагатай, которые со своими войсками зимовали в районе Бухары. Джучи, стоявший лагерем немного севернее, организовал большую охоту, погнав в направлении долины Кулан-Баши тысячи животных, которые стали добычей хана и его сыновей.
Вскоре после этого объединённая армия Чингисхана продолжила путь на северо-восток, направляясь к пустынным степям высокогорной Азии. Позади себя она оставляла агентов и небольшие гарнизоны, которые должны были контролировать покорённые земли. Монголы почти всюду находили людей, которых убеждением, подкупами и угрозами заставляли служить себе, назначая их на административные посты в губерниях. Великий хан, пресыщенный победами, мог с триумфом возвращаться на родину. Империя Миньяг была побеждена и сделана вассалом, огромный цзинский Китай покорён, и