«в ясе записано… что в весеннее и летнее время никто не может сидеть в воде днем, или мыть руки в ручье, или набирать воду в золотые и серебряные сосуды, или раскладывать на земле выстиранную одежду; поскольку они верят, что такие действия усиливают гром и молнию»[765].
По поводу мотивов этих запретов французский ученый автор книги «История великого Чингисхана» (1710 г.) Пети де ла Круа писал: «В древнем Монголистане… люди так боялись грома, что, только заслышав его раскаты, бросались в отчаянии в реки и озера и многие тонули. Тэмужин, видя, что из-за этого страха гибнут многие из его лучших воинов, в которых он нуждался, строжайше запретил, под страхом наказания, всем входить в воду под каким бы то ни было предлогом и даже стирать одежду в текучей воде во время грозы»[766].
Г. В. Вернадский, уточняя несколько сбивчивое пояснение французского коллеги, писал: «Мотивы, обусловившие издание этих указов, двоякого характера. С одной стороны, здесь сказывается ритуалистический страх перед природой: боязнь осквернения человеком одной из основных стихий, что могло бы оскорбить Верховное Существо (Всевышнего Вечного Тэнгри. — А. М.). С другой стороны, тут действовали весьма практические — можно сказать научные — соображения: желание избежать поражения людей молнией в случае, если они соприкоснутся с водой во время грозы»[767].
Наряду с водой, огонь считался у древних монголов очистительным началом[768]. «В качестве очистителя, — писал Доржи Банзаров в книге «Черная вера» (1891 г.), — огонь считался покровителем каждого дома, а очаг, где его разводят — каким-то святилищем… Огонь, разведенный в доме, очищает его, как бы освящает его…
Почитая огонь источником и символом чистоты, монголы оказывали к нему большое уважение и старались держать его в чистоте…»[769] Этим объясняется включение в «Книгу Великой Ясы» запретов в отношении огня[770]: «Они (монголы) имеют некоторые предания о том, что называют грехами… Одно состоит в том, чтобы вонзать нож в огонь, или также каким бы то ни было образом касаться огня ножом, или извлекать ножом мясо из котла, также рубить топором возле огня, ибо они веруют, что таким образом должна быть отнята голова у огня (духа Огня. — А. М.)»[771].
Интересна версия появления запрета Чингисхана называть предметы нечистыми: «И, во время возвращения Чингисхана из той земли (из похода в Среднюю Азию. — А. М.), у них не хватило съестных припасов, и они ощущали сильнейший голод, но им удалось тогда найти свежие внутренности одного животного; взяв их, они сварили, вынув только кал, и отнесли их к Чингисхану; тот поел их вместе со своими, и поэтому Чингисом было установлено, чтобы не бросать ничего от зверя, ни крови, ни внутренностей, ни чего другого, что можно есть, за исключением кала»[772].
Следует подчеркнуть, что воспроизведенные выше фрагменты — это лишь малая часть «похвальных обычаев» из тех, что вошли в «Книгу Великой Ясы». Тем не менее следует подчеркнуть, что «Книга Великой Ясы» — это, отнюдь, не сборник кодифицированных норм обычного (родового и племенного) права древних монголов; в большинстве своем, это — новые нормы ханского права, введения которых требовала политика Чингисхана в различные периоды его правления.
Древние источники засвидетельствовали не только суровость кар, установленных Чингисханом «для каждой вины», но и справедливость принципов судопроизводства, которые внедрялись Чингисханом и назначенным им на должность Верховного судьи его названным братом Шигихутугом.
Об одном из таких принципов мы уже упоминали в связи с обстоятельствами «дела Жамухи». Тогда его сформулировал Чингисхан: «Чтоб человека взять и умертвить — тут веская должна причина быть»[773].
В ясах и биликах-наставлениях Чингисхана, упомянутых в древних источниках, речь идет не только о принципах, но и правилах, порядке судопроизводства.
В частности, Гильом де Рубрук по этому поводу писал: «О судопроизводстве их знайте, что, когда два человека борются (ссорятся, не могут что-то поделить. — А. М.), никто не смеет вмешиваться, даже отец не смеет помочь сыну; но тот, кто оказывается более слабым, должен жаловаться пред двором государя, и если другой после жалобы коснется до него, то его убивают. Но ему должно идти туда немедленно без отсрочки, и тот, кто потерпел обиду, ведет другого как пленного»[774].
Наличие в «Книге Великой Ясы» ясы о недопустимости вмешательства третьей стороны в возникший конфликт подтвердил аль-Макризи. Один из опубликованных им фрагментов «Книги Великой Ясы» гласит: «Кто подсматривает за поведением другого, или вступается между двух спорящих и помогает одному против другого, также предается смерти»[775].
Монгольский ученый-правовед Н. Ням-Осор считает, что в этой ясе Чингисхан, прекрасно понимая психологию монголов, стремился сохранить их единство. Поскольку конфликтующие люди, дабы оправдать себя, непременно постарались бы привлечь на свою сторону других людей, это привело бы к расколу в обществе. Несомненно, этот указ Чингисхана способствовал сохранению единства монголов. Очевидно, именно с тех пор в характере монголов сторониться чужих дрязг и конфликтов, дабы не быть вовлеченными в них[776].
Гильом де Рубрук поведал нам и о древнемонгольской интерпретации одного из основополагающих принципов уголовного судопроизводства — презумпции невиновности: «Они не карают никого смертным приговором, если он не будет уличен в деянии или не сознается. Но когда очень многие опозорят его (подтвердят его вину. — А. М.), то он подвергается сильным мучениям, чтобы вынудить сознание»[777].
Именно об этом принципе идет речь в билике-наставлении Чингисхана, которое он дал своим сыновьям в отношении подчиненных им старших военачальников: «Если когда-либо кто-нибудь из них совершит проступок, не берите на себя роли судьи, ибо вы молоды, они же — заслуженные люди. Советуйтесь со мной. Меня не станет — советуйтесь между собой и только после сего поступайте по закону.
Но при этом преступление должно быть доказано и подтверждено сознанием подсудимого. Подвергаясь наказанию, он должен сознавать, что с ним поступлено по закону, а не под влиянием вспышки гнева или других причин, повлиявших на его осуждение»[778].
Есть доказательства того, что существовала специальная яса, содержавшая наказ Чингисхана о месте осуществления правосудия. Впервые мы находим подобный наказ в «Сокровенном сказании монголов», когда его автор описывает напутствие Чингисхана, который дает его Субэдэй-батору, отправляя своего воеводу вдогонку за сыновьями мэргэдского хана Тогтога бэхи:
Аналогичный наказ был упомянут при разборе Угэдэй-ханом провинности своего сына Гуюга и сына Цагадая — Бури во время похода монголов на Запад («Дал нам наказ Чингисхан: дела походные решать в походе, домашние же — дома разрешать»), а затем и Великим ханом Мунхом; его засвидетельствовали, соответственно, неизвестный автор «Сокровенного сказания монголов»[780] и А. М. Джувейни в «Истории завоевателя мира».
В частности, А. М. Джувейни по этому поводу извещал: когда капитулировавший перед монголами последний глава исмаилитского государства в Иране Рукн ад-Дин прибыл в Каракорум, Великий хан Мунх был крайне удивлен тому, что Хулагу сам лично «не заставил его вкусить наказание за все то зло, которое его праотцы причинили народу Аллаха». При этом «император мира Мунх-хан сказал: «Не было ему нужды проделывать столь долгое путешествие. Наша старинная яса хорошо известна»»[781].
Несомненно, Мунх-хан имел в виду тот самый наказ Чингисхана, вошедший в «Книгу Великой Ясы».
Обращая внимание на то, что «смертная казнь играет такую большую роль в уголовном праве Ясы («Книги Великой Ясы». — А. М.)», — Г. В. Вернадский считал это следствием того, что «основной целью наказания в понятии Ясы является физическое уничтожение преступников»[782].
Фламандский монах-францисканец Гильома де Рубрук (ок. 1220 — ок. 1293 гг.) посетил Великий Монгольский Улус в 1253–1255 гг.
По мнению китайского ученого Чигэ, который посвятил специальную главу своего сочинения процессу формирования системы судопроизводства Великого Монгольского Улуса и вопросу оправданности предусмотренных «Книгой Великой Ясы» суровых мер наказания, это высказывание Г. В. Вернадского дало старшему поколению исследователей повод оценить «Книгу Великой Ясы» как «омерзительно-бездушную» и «чрезмерно суровую».
Если первая формулировка представляется китайскому ученому слишком эмоциональной, малообоснованной, то со второй оценкой он был готов согласиться. Решимость и суровость, которые приходилось применять для достижения действенности законов и указов Чингисхана, китайский ученый объясняет стремлением последнего превратить Великий Монгольский Улус в мировую империю. Без суровых наказаний за трусость на поле боя и невыполнение приказа командира о наступлении, за кражу боевых коней нельзя было рассчитывать на победу и достижение поставленной цели. В то же время те воины и все остальные подданные, кто строго соблюдал законы, самоотверженно, героически сражался на поле боя, был верен своему хану и честен перед своим непосредственным начальником, могли рассчитывать на ханские пожалования — высокие чины и награды, а их семьи — на повышение благосостояния. Именно поэтому приближенные хана (ноёны и чиновники) и простые воины (и даже вассалы) строго соблюдали монгольское законодательство