[564]. Так, например, в 1842 г. тархан Бекболов обратился к российским властям с просьбой о передаче звания по наследству его потомкам, но Азиатский департамент МИД отписался, что тарханство присваивается «за… заслуги, оказанные правительству», а потомки Бекболова якобы таковых не оказывали[565]. В 1845 г. тархан Чеген Мусин, правнук «первого тархана» Джанибека по старшей линии, за которой звание-бия закреплялось указом российской правительницы Елизаветы, обратился в Оренбургскую пограничную комиссию с жалобой, что в правление Николая I его предки были лишены тарханства, а в ответ на прошение самого Чегена о восстановлении его в этом достоинстве ему были пожалованы лишь медаль, кафтан и денежное вознаграждение в 200 руб., и то придержанные султаном Младшего Жуза Ахмедом Джантюриным[566]. Весьма примечательной представляется переписка служащих пограничной комиссии по поводу жалобы бывшего тархана: старший переводчик Н. Ф. Костромитинов довольно цинично писал председателю комиссии М. В. Ладыженскому, что если даже просьба Чегена не будет удовлетворена, вряд ли он и его потомки перестанут быть лояльными российским властям, поскольку этот род на протяжении ряда поколений демонстрировал поддержку российской политики и если попытается отказаться от неё, то его противники очень быстро расправятся с ними[567].
Поэтому, как и башкирские тарханы 1760–1780-х гг., казахские обладатели этого звания или их потомки в 1830–1840-х гг., претендуя на тарханство, старались добиться не только признания в этом достоинстве, но и получить какие-либо дополнительные звания или награды — уже в рамках имперской системы. Так, в июне 1830 г. Турсун Чингисов, султан Каркаралинского округа (Средний Жуз), представляя на имя Николая I список своих подданных для награждения, просил пожаловать ряд биев российскими офицерскими званиями и медалями «и детям… тарханское достоинство»[568]. Бий Младшего Жуза Сулейман Кунгузов являлся наследственным тарханом (как внук Суфру-бия, получившего звание по указу Екатерины II в 1793 г.), однако в 1831 г. был произведён в зауряд-хорунжие и представлял интерес для российской администрации именно как офицер российской армии, а не бий и тархан[569].
Даже хан Джангир, своей волей возводивший подданных в тарханы и предоставлявший им права в объёме, в каком сам считал нужным, осознавал, что для укрепления их положения тарханства в изменившихся условиях будет недостаточно. Поэтому он старался «продвигать» тарханов перед российскими властями, испрашивая им российские воинские чины и награды[570], вполне обоснованно считая, что это дополнительно укрепит их положение по сравнению с враждебными Джангиру султанами и биями, которые такими чинами и наградами не обладали.
Как и в Башкирии, в Казахстане не было принято какого-либо официального нормативно-правового акта, отменяющего тарханство: оно было сведено на нет постепенно. Тем не менее (опять же, как в Поволжье) фактическую отмену тарханства исследователи связывают с изданием указа Правительствующего Сената — в октябре 1859 г. Поводом для появления этого документа стало обращение одного из тарханов — как ни странно, не казаха, а касимовца Файзуллы Нагаева и его сыновей, обратившихся по поводу получения вида на жительство со ссылкой на своё особое положение, т. к. они, «по положению Комитета Министров, 5 ноября 1821 года Высочайше утверждённому, возведены в тарханское достоинство». В результате в указе было зафиксировано, «что с званием тарханов соединяются преимущества: а) свобода от подушного оклада и б) право именоваться во всяких письмах тарханами». Сенаторы признали «сходство сих прав с правами почётных граждан», в результате чего было решено «звание тарханов почесть за один из многочисленных видов почётного гражданства», приравняв в этом отношении тарханов к почётным гражданам и в отношении паспортов[571]. Указ 1859 г. сходен с указом 1754 г. тем, что в обоих нормативных актах нет нормы, упраздняющей тарханство, но их положения приравнивают тарханов к другим социальным группам, тем самым de-facto лишая особого статуса и, соответственно, привлекательности обладания этим статусом, попыток через него обосновать свои отличия от других сословий. Впрочем, тарханы фигурировали ещё и в официальных актах 1860–1870-х гг., однако этот факт можно считать своего рода «переживанием права». Последние обладатели тарханского звания уже не пользовались никакими дополнительными привилегиями, и звание это, переставшее быть эффективным инструментом российской правовой политики в отношении кочевых подданных, больше не жаловалось и на потомков прежних тарханов не распространялось.
Таким образом, мы можем констатировать, что институт тарханства в период Российской империи (XVIII — 1-й пол. XIX в.) широко применялся в отношении кочевых подданных и в целом сохранял своё содержательное значение (звание тархана влекло приобретение ряда прав и привилегий). Однако существенно изменились порядок (российской властью, а не собственными правителями) и условия (не только награда за прежние заслуги, но и обязанность дальнейшей воинской службы) его предоставления.
§ 5. Чингизидское и мусульманское право в тюрко-татарских и среднеазиатских ханствах: конфликт или компромисс?
Когда в результате монгольских завоеваний возникли Великая Монгольская империя и выделившиеся из её состава государства имперского типа (Золотая Орда, Чагатайский улус, позднее — империя Тимуридов), сложилось «чингизово право», которое можно охарактеризовать как имперскую правовую систему: Великая Яса Чингис-хана играла в них роль своеобразной правовой идеологии, и всё остальное законодательство не должно было противоречить ей, включая и ханские указы — ярлыки. Мусульманское право (шариат) в этот период играло роль «локального» законодательства, поскольку, в отличие от Ясы, имевшей общегосударственное значение, применялось лишь в тех районах тюрко-монгольских государств, в которых преобладало мусульманское население. Даже после того, как ислам был объявлен и в Золотой Орде, и в Чагатайском улусе государственной религией, позиции имперского законодательства были поколеблены лишь отчасти[572].
Однако с распадом государств имперского типа во 2-й пол. XIV–XV вв. имперское законодательство утратило свою актуальность, и во многих государствах, возникших на обломках Золотой Орды и Чагатайского улуса, но издавна обладавших развитыми мусульманско-правовыми традициями, шариат вновь стал основной правовой системой, существовавшей, впрочем, параллельно с обычным правом — адатом[573].
В ряде областей, которые прежде входили в состав Золотой Орды, а потом составили основу тюрко-татарских государств XV–XVIII вв., ислам существовал задолго до того, как был официально установлен в Золотой Орде в качестве официальной государственной религии ханом Узбеком — и даже задолго до монгольского нашествия. Соответственно, мусульманское право отнюдь не являлось нововведением для тюрко-татарских государств XV–XVIII вв., а напротив — представляло собой органичную часть их правовой культуры.
Среди особенностей мусульманского права (шариата) в постордынских государствах прежде всего следует назвать его более значительную роль среди источников права по сравнению с самой Золотой Ордой. Как уже отмечалось выше, возрастание роли шариата во многом было связано с упадком центральной власти и упадком системы имперского права, реализацию которого были в состоянии обеспечивать могущественные ханы Золотой Орды в XIV — нач. XV в. Одновременно возрастала роль мусульманского духовенства, которое уже со времён хана Узбека было интегрировано в административную структуру Джучидской державы, а по мере ослабления имперских государственно-властных институтов лишь усиливало свои позиции.
Наконец, ещё одной причиной возрастания роли мусульманского права стала необходимость поиска правителями тюрко-татарских государств новых средств легитимации власти. Дело в том, что в результате упадка чингизидских империй (империя Юань в Китае, Государство Ильханов в Иране, Чагатайский улус, Золотая Орда) к кон. XIV — нач. XV в. происхождение от Чингис-хана перестало являться главным основанием для получения высшей власти. В результате на троны различных государств на территории бывшей Монгольской империи стали претендовать не только Чингизиды, но и представители других родов, прежде считавшихся менее знатными по сравнению с потомками Чингис-хана. Так, уже во времена золотоордынской смуты 1360–1370-х гг. («великой замятни» русских летописей) несколько областных правителей попытались провозгласить себя самостоятельными государями в своих регионах. Позднее самостоятельными правителями стали ногайские бии — потомки Идигу («Едигея»), сибирские Тайбугиды, в Чагатайском улусе — Тимуриды и ряд менее знатных династий, в Кашгаре — род Дуглат и т. д.
Чингизиды продолжали считаться законными претендентами на власть в силу своего происхождения — в результате неоднократно упоминавшейся в настоящей книге «инерции», выявленной В. В. Трепавловым, однако они теперь являлись всего лишь «старшими среди равных» претендентов на власть и трон. Харизме рода Чингис-хана были противопоставлены иные основания легитимации власти, главными из которых в условиях всё большего распространения ислама в чингизидских государствах стали факторы религиозные. В изменившихся обстоятельствах эти основания представлялись даже более убедительными, чем происхождение от Чингис-хана, поэтому не нужно удивляться тому, что и сами Чингизиды вскоре стали активно прибегать к религиозному обоснованию своих прав на власть и своих политических решений и действий. Апелляция к религиозным ценностям и авторитетам в рассматриваемый период осуществлялась в течение всего правления любого тюрко-татарского государя, начиная с его вс