тацию на те нормы, которые действовали в государствах их основных дипломатических и военных партнёров.
Но отошёл ли и сам Шахрух от монгольской правовой традиции столь решительно и бесповоротно? Объявив шариат основным правовым источником, а себя халифом и султаном, Шахрух, тем не менее, сохранил за собой титулы хакана и бахадур-хана, которые постоянно упоминаются в летописях[694]. Некоторые специалисты склонны считать, что летописцы употребляли эти титулы применительно к Шахруху, желая польстить ему. Однако Хафиз-и Абру приводит текст хутбы на имя «справедливейшего хакана… Шахрух-Бахадур-хана»[695]. Таким образом, можно сделать вывод, что Шахрух официально носил эти титулы, желая, видимо, подчеркнуть свою власть в глазах как своих подданных, сохранивших приверженность к монгольским традициям, так и восточных соседей своего государства, всё ещё живших по монгольским обычаям. Следует отметить, что Тимуриды, женатые на представительницах дома Чингис-хана, предпочитали, подобно Улугбеку, именовать себя монгольским титулом «гурган», тогда как не имевшие связи с домом Чингизидов довольствовались мусульманским титулом «султан», который чеканили и на своих монетах[696]. Впрочем, наличие этого титула (в отличие от ханского) вовсе не отражало претензий на верховную власть: даже сам Тимур, с большим пиететом относившийся к ханскому званию и происхождению Чингизидов, именовал себя султаном[697]. Надо полагать, что в тот период времени титул «султан» не принадлежал ещё исключительно Чингизидам, как это произошло позднее в ряде стран и регионов Центральной Азии.
Сохранялась в эпоху правления Шахруха также социальная и административная система, установленная в соответствии с монгольскими правовыми нормами. Во-первых, согласно данным летописей и сохранившихся до нашего времени жалованных грамот, среди приближённых Шахруха и более поздних Тимуридов было немало влиятельных придворных, носивших титул «тархан», позаимствованный из правового опыта Чингизидов; Тимуриды не только продолжали признавать тарханов, пожалованных их предшественниками, но и сами активно даровали тарханные грамоты[698]. Во-вторых, не была отменена и установленная монголами административно-территориальная система деления на тюмены: таковые упоминаются летописцами и в государстве Шахруха, и в более поздних владениях Тимуридов — вплоть до удела Бабура в Кабуле[699]. Аналогичным образом, наряду с типично мусульманскими административными должностями (эмиры, наибы и др.), весьма важными должностными лицами в системе управления оставались даруги — правители областей, институт которых является заимствованием из административно-правовой практики Монгольской империи. Тимуридские историки, в частности, Абд ар-Раззак Самарканди, автор «Фасихова свода» и Бабур упоминают о даругах таких крупных городов, как Бухара, Йезд, Шираз, Фируз и др.[700]
Не исчезла и унаследованная от монгольских ханов традиция издания монархами индивидуальных правовых актов — указов. Тимуриды издавали грамоты тех же видов, что и их предшественники — потомки Чингис-хана: жалованные грамоты по освобождению от налогов, грамоты по наделению суйюргалом, охранные грамоты для проезжающих и др. При этом важно отметить, что Тимуриды, в отличие от Чингизидов, называли свои грамоты «созюм» или «хукм», т. е. «слово», а не «ярлык» — «указ»: ярлыки могли издавать только законные ханы. Это отражает формальное признание потомками Тимура своего нижестоящего статуса по отношению к потомкам Чингис-хана — правителям соседних государств[701]. Эти грамоты также позволяют сделать вывод, что в государстве Тимуридов продолжали действовать прежние монгольские институты — ямские станции, сторожевые отряды «караулы» и др.[702] Считаем необходимым также отметить, что ряд вышеупомянутых монгольских правовых и государственных институтов (деление на тюмены, караулы, издание ярлыков) надолго пережили владычество самих Тимуридов и сохранялся в Мавераннахре в более поздние времена — о них упоминает такой сравнительно поздний источник, как «Бухарский трактат о чинах и званиях», составленный в XVIII в.[703]
Новый этап борьбы с монгольской правовой традицией в государстве Тимуридов приходится на 1460-е гг. и связан с именем шейха духовного ордена накшбандийа Ходжи Ахрара, который, по-видимому, считал ниспровержение «Ситамнамеи Чингиз» («Чингисовой книги угнетения») главным делом своей жизни. Об этой его деятельности сообщает, в частности, такой специфический источник, как фрагмент поэмы Абдуррахмана Джами «Силсилат аз-захаб»:
Очистил он милостью и строгостью
Мир от дыма рода Чингиса.
Его усилия с подола веры правильным мнением
Клеймо тамги и грязь яргу смыли[704].
Следовательно, Ходжа Ахрар выступал против основ правовой политики Чингизидов — налоговой системы (тамга — один из наиболее распространённых налогов) и суда (яргу, или дзаргу — суд, созданный Чингис-ханом). Интересно отметить, что деятельность Ходжи Ахрара в этом направлении, похоже, осуществлялась вразрез с намерениями Тимуридов Герата: обвинял правителей в ереси и беззаконии[705].
Впрочем, если Ходжа Ахрар даже и добился каких-то успехов в борьбе с «чингисхановщиной», то успехи эти были непродолжительны. До нас дошёл ряд грамот Тимуридов — гератского Султан-Хусейна (Хусейн Байкара), ферганского Омар-шейха (отец Бабура), правивших в 1470–1490-е гг., в которых, помимо чисто «мусульманских», упоминаются и «монгольские» налоги: пресловутая тамга, чрезвычайные налоги и сборы, а также разного рода повинности — участие в облавных охотах, предоставление продовольствия и лошадей проезжающим чиновникам и др.[706] Это позволяет сделать вывод, что налоговая система, установленная монгольскими ханами, продолжала действовать и при их преемниках Тимуридах, причём до самого конца правления этой династии.
Позиция местного мусульманского духовенства в отношении монгольского права, а также попытки придворных историков представить Тимуридских правителей ревнителями веры и шариата, не отражали реального отношения Тимуридов к монгольским правовым нормам. Лучше всего их позиция в этом вопросе представлена словами члена самой династии — Бабура: «Прежде наши отцы и родичи тщательно соблюдали устав Чингиза. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя и вставая, они ничего не делали вопреки уставу. Устав Чингиз-хана не есть непреложное предписание [Бога], которому человек обязательно должен был бы следовать; кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этому обычаю надлежит подражать, а если отец совершал дурное дело, его должно заменить хорошим делом»[707]. Как видим, с одной стороны, Бабур не считает монгольское право незыблемым и требующим беспрекословного исполнения, с другой — признаёт, что оно включает в себя и «хорошие» законы, которые следует соблюдать. Естественно, подобный подход не мог устроить мусульманское духовенство Чагатаева улуса, выступавшее за полную отмену монгольского права и замену их нормами ислама. В результате, как известно, именно при поддержке духовенства соперники Тимуридов лишили последних представителей этой династии (в том числе и самого Бабура) власти и всех владений в Мавераннахре.
Интересно отметить, что позиции монгольского права (в частности — Великой ясы Чингис-хана) были восстановлены Мухаммедом Шайбани, который вёл с «еретиками» Тимуридами «священную войну» и в большей степени своей победой над ними был обязан поддержке ордена накшбандийа, который прежде возглавлял борец с «книгой Чингиса» Ходжа Ахрар[708]. Именно Мухаммед Шайбани расставил приоритеты в праве Чагатаева улуса, отведя монгольскому праву значительную роль. Наиболее ярко это проявилось в эпизоде, который приводит его приближённый и придворный историк Фазлаллах Исфахани, расказывая о решении его повелителем спорного вопроса. При рассмотрении вопроса о том, может ли внук через покойного сына наследовать от деда долю, равную доле другого сына, улемы Герата затруднились дать ответ в соответствии с нормами шариата и привели несколько изречений Корана, лишь косвенно отвечающих на этот вопрос. «Дело кончилось тем, что [хан] пожелал отложить это предписание, ибо в тексте не было обоснованного довода, и [велел] поступать по установлению Чингиз-хана».[709] Таким образом, монгольское право вновь становится существенным элементом правовой системы Чагатаева улуса, заполняя «пробелы» в праве мусульманском.
Но можно ли говорить о том, что Мухаммед Шайбани восстановил действие монгольского права? Думаем, что нет, поскольку оно, как видим, не исчезало и применялось в завоёванном им Чагатаевом улусе, в том числе и непосредственно до его правления. Хотя, конечно, периодически по значению уступало мусульманским правовым канонам.
Вышесказанное позволяет сделать вывод, что монгольские правовые традиции в государстве Тимуридов продолжали действовать на протяжении всего времени правления этой династии. Основными источниками средневекового монгольского права в государстве Тимуридов являлись древнее обычное право «торе» (создание которого, правда, сами Тимуриды, как можно понять из вышеприведённых слов Бабура, приписывали Чингис-хану, что не соответствовало действительности), Великая яса Чингис-хана, а также ярлыки монгольских ханов и самих Тимуридов. Наиболее последовательно монгольское право применялось Тимуридами в области государственного управления и административного устройства (вопросы верховной власти, административно-территориального деления, налоговой системы), а также суда (сосуществование монгольского суда яргу с традиционным мусульманским судом кади).