[723], поэтому уже осенью того же 1537 г. Сайид-Ахмад вернулся к практике подставных ханов, сообщив, что возвёл на трон некоего Хан-Булата (В. В. Трепавлов предполагает, что речь может идти о будущем казахском хане Хакк-Назаре)[724].
Любопытно также отметить, что мы практически не встречаем примеров явного противостояния правителей Ногайской Орды с Чингизидами. Известно немало случаев, когда ногайцы выступали против ханов-Джучидов и даже были виновны в их гибели, но, как правило, такие боевые действия, по крайней мере, номинально возглавляли другие Джучиды, а потомки Идигу официально являлись не более чем их союзниками. Так, Шах-Хайдар, хан Восточного Дешт-и Кипчака был убит ногайцами, но во главе их стоял Буреке-султан — также Шибанид и претендент на трон. Аналогичным образом, во время убийства ногайцами большеордынского хана Ахмада ими предводительствовал тюменский правитель Ибак из рода Шибанидов. Важную роль ногайцы сыграли и в борьбе Тюменского юрта с Казанским ханством в 1490-е гг.[725], однако и здесь шибанидские ханы являлись официальными предводителями похода, тогда как ногайские правители — их союзниками и подчинёнными. Единственное исключение составляет убийство ногайцами крымского хана Мухаммад-Гирея I и его сына Бахадур-Гирея[726], но на основании источников можно сделать вывод, что речь идёт не о прямом военном столкновении, а едва ли не спонтанном мятеже ногайцев против хана, ссоре между прежними союзниками[727].
В результате ногайские правители, фактически будучи равными по статусу ханам-Чингизидам, а по могуществу нередко и превосходя некоторых государей из «золотого рода», формально были вынуждены довольствоваться статусом бия. Однако наличие этого титула, хотя он и выделял его обладателя среди других членов мангытского правящего рода, всё же само по себе не влекло абсолютной власти в Ногайской Орде. Только наиболее энергичные бии (например, Муса) могли обеспечить себе повиновение родственников, тогда как большинство их не имело возможностей подчинить своей воле многочисленных потомков Идигу[728]. В результате в Ногайской Орде было немало примеров фактического многовластия. Так, например, в 1480-е гг. Муса являлся фактическим правителем Ногайской Орды в то время, как бием номинально являлся его дядя Аббас. В 1510-е гг. два сына Мусы, Алчагир и Шейх-Мухаммад, одновременно претендовали на трон бия, поддерживая разных претендентов на золотоордынский трон. В 1530-е гг. Ногайская Орда была разделена на три части: центральной управлял сам бий Сайид-Ахмад, восточной и западной — соответственно, его братья Шейх-Мамай (вскоре свергнувший старшего брата) и Хаджи-Мухаммад. Наконец, в 1550-е гг. имело место соперничество между братьями Юсуфом и Исмаилом, закончившееся гибелью первого от руки второго.
Нет сомнения, что такая особенность политического развития привела к тому, что Ногайская Орда так и не смогла стать государством, равным по статусу соседним «царствам», а осталась на уровне трайбализированного составного вождества[729]. Это обстоятельство, несомненно, объясняет противоречивый характер и государственного устройства Ногайской Орды, и нормативного регулирования правоотношений как внутри неё, так с другими государствами, о чём речь пойдёт несколько ниже.
Для нас остаётся загадкой, почему в процессе борьбы за укрепление своей власти ногайские правители не задействовали широко религиозный фактор. Ведь уже в XV в. потомки Идигу стали формировать концепцию его происхождения от Ходжа-Ахмада Баба-Туклеса — почитаемого в Дешт-и Кипчаке святого, в свою очередь, возводившего родословие к Абу-Бакру, первому арабскому халифу. Позднее, вероятно, путём браков с членами рода сейидов ногайские правители получили возможность включить в свою генеалогию также и многих почитаемых арабских правителей и святых[730].
Столь высокое происхождение, по замыслу авторов концепции, должно было обеспечить сплочение племён Дешт-и Кипчака вокруг потомков Идигу. Однако для этого сами фигуры Абу-Бакра и Баба-Туклеса должны были стать значимыми в глазах населения Кипчакской степи. Несомненно, это и послужило причиной активного распространения ислама в Золотой Орде самим Идигу[731]. А его многочисленные потомки также неоднократно демонстрировали своё мусульманское благочестие, мотивируя свои решения и действия, апеллировали к религиозным ценностям, причём в некоторых случаях отстаивание религиозных норм и даваемых в соответствии с ними обетов являлось своего рода уловкой в политических или дипломатических целях. Так, например, ногайский бий Иштерек в 1610-е гг., чтобы не ездить в Астрахань на переговоры с русскими, а заставить их приехать к нему, говорил, что дал «завет по своей вере», что не будет посещать города. В другом случае он, желая показать независимость от России, отказался снимать головной убор во время чтения грамоты царя Михаила Фёдоровича, объяснив свой отказ тем, что «обет дал Богу шапки с себя не снимать» (правда, после отказа русских начинать переговоры, пока он не снимет головной убор, Иштерек пошёл на эту уступку — причём опять же, посоветовавшись со своим сейидом)[732].
Итак, почему же столь актуальный для постордынских государств религиозный фактор так и не был использован ногайскими правителями для приобретения ханского титула? Не отрицая значительного влияния на постордынском пространстве в целом и в Ногайской Орде, в частности, позволим себе предположить, что население Дешт-и Кипчака (включая и самих ногайцев) в политической сфере, в т. ч. и в вопросах легитимации власти продолжало оставаться менее приверженным к исламу, чем, например, население Ближнего Востока, Ирана, Средней Азии, Восточного Туркестана, Поволжья. Исследователи обращают внимание, что порой ногайские правители с большей готовностью шли на сближение с христианскими Московским царством или Польско-Литовским государством[733], чем с единоверцами — Османской империей и Крымским ханством. Так, ногайские правители XVI в. именовали Ивана Грозного, уже присоединившего к этому времени к Московскому государству Казанское и Астраханское ханства, Чингизидом и утверждали, что он, московский царь, так же как и они, поступает в соответствии с идеологическим наследием Джучидской державы, которое они называли «адат-и чингизийе». Подобная идеологическая конструкция позволяла ногайским правителям обосновать своё сотрудничество с христианским Московским царством, а не с Османской империей и Крымским ханством, которые, по мнению ногайцев, не разделяли чингизидскую идеологию[734]. Это позволяет сделать вывод, что ногайцы повышали свою легитимность на постордынском пространстве посредством преемства чингизидских норм и степных обычаев, что больше, чем апелляция к мусульманским ценностям, привлекало к ним многих прежних приверженцев рода Джучидов. А следование «чингизову праву» объективно препятствовало принятию предводителями рода Мангыт ханского титула.
Следующий аспект, который мы намерены проанализировать в рамках изучения степени «альтернативности» ногайских государственно-правововых институтов «чингизову праву», это система органов власти.
Весьма интересной представляется организация системы органов власти в Ногайской Орде, поскольку в ней весьма чётко и последовательно прослеживается намерение ногайских правителей продемонстрировать намерение следовать собственным политическим путём, а не копировать систему власти в Золотой Орде. Так, ниже бия в иерархии стояли нураддин — глава правого крыла (фактически — соправитель и наследник ногайского правителя), два наместника-военачальника — кековат и тайбуга, а также ещё один сановник — наместник Башкирии (таковым мог являться как член рода Мангыт, так и царевич-Чингизид), затем следовали мирзы — потомки Идигу, а также родоплеменные предводители, не принадлежавшие к этому роду[735]. Д. М. Исхаков вполне оправданно характеризует титулы «нураддин», «кековата», и как чисто «ногайское» изобретение[736]. Однако нельзя не провести параллелей между ногайским нураддином и джучидским калгой — ханским наследником[737]. Кроме того, нураддин и кековат могут быть также отождествлены с предводителями правого и левого крыла — подобное разделение было весьма характерным для чингизидских государств на разных этапах их развития. Должности тайбуги и наместника Башкирии заставляют провести параллель с золотоордынскими улусбеками — правителями наиболее значительных улусов. Таким образом, несмотря на кажущуюся оригинальность системы органов власти в Ногайской Орде, «альтернативность» её государственного устройства представляется лишь формальной: фактически оно является, можно сказать, зеркальным отражением золотоордынской административной системы.
Более того, по наблюдению Д. М. Исхакова, довольно значительное число органов управления было позаимствовано из золотоордынской административной практики даже без попыток внесения каких-то изменений в их названия или функции. Так, в Ногайской Орде существовал институт карачи-беев (карачеев), характерный для поздней Золотой Орды и постордынских джучидских государств, в городах и областях присутствовали наместники-даруги — этот институт берёт начало ещё из Монгольской империи и др.[738]