. Он же упоминает, что улусы между султанами в государстве Шайбани-хана распределялись в строгом соответствии с положениями Ясы[766].
Однако хан не ограничился применением Ясы только в тех сферах, которые не регулировались шариатом: даже при наличии норм ислама для регулирования каких-либо правоотношений он мог применять вместо них законодательство Чингис-хана, если мусульманские каноны не отвечали его интересам. С такой ситуацией Шайбани-хану пришлось столкнуться, в частности, при разборе судебного дела о наследственных правах второго сына и внука от покойного старшего сына. Согласно шариату, сын имел преимущество перед внуком в наследовании[767], однако сам Шайбани-хан придерживался противоположного мнения. В результате «дело кончилось тем, что хан пожелал отложить это предписание, ибо в тексте не было обоснованного довода, и велел поступать по установлению Чингиз-хана». А вскоре улемы по приказу хана всё же сумели найти суждение одного кади, которое подкрепляло решение монарха, вынесенное на основании «языческой» Ясы[768]!
Во время официальных приёмов, торжеств и пиров при дворе Шайбани-хана также соблюдались многие обычаи его кочевых предков. Эти традиции впоследствии сохранили даже далёкие преемники основателя Бухарского ханства — ханы из династии Аштарханидов (Джанидов), правившие в XVII–XVIII вв. [769]
Принадлежность к роду Чингис-хана, однако, отнюдь не препятствовала Шайбани-хану активно воевать с такими же Чингизидами, как и он. И тут-то мусульманское право оказывалось для него более востребованным! Так, например, поход Шайбани-хана против казахских султанов-Чингизидов в 1509 г. был организован под знаменем священной борьбы против язычников: бухарские улемы обвинили казахов в том, что они прибегают к услугам колдунов и занимаются гаданиями. Между тем и сам внук Абу-л-Хайра не чурался этих «языческих» ритуалов! Так, Махмуд б. Вали, рассказывая о молодых годах Мухаммада Шайбани, сообщает: «В начале сезона весны Шайибек-хан и 'Алике-султан, посовещавшись относительно грабежа и добычи, после этого гадания (курсив наш. — Р. П.) и обмена мнениями поставили во главе отрядов для набегов Хамза-султана, Махмуд-султана и Суйунч-Ходжа-хана и послали их в сторону некоторых областей»[770]. Без тени осуждения историки писали, что и Абу-л-Хайр, дед Шайбани-хана (которого внук называл «шахидом», борцом за истинную веру) прибегал к услугам колдунов «ядечианов», чтобы те призвали грозу на его противников[771]. Как видим, и в отношении гаданий и колдунов Шайбани-хан и его придворные историки придерживались «двойных стандартов»: когда к их услугам прибегал сам Шайбани-хан или кто-нибудь из его родственников, это воспринималось, по меньшей мере, нейтрально, а то и с похвалой, а такие же действия их противников рассматривались как вызов основам религии и заслуживали наказания!
Своеобразной декларацией религиозной политики Шайбани-хана стало одно из его поэтических произведений, которое исследователи условно называют «Апологией Мухаммада Шайбани-хана». В этой поэме хан изобразил свой диалог с мусульманским судьёй, муфтием и мухтасибом, которые, согласно сюжету, упрекают хана за сохранение чингизидских обычаев в ущерб исламским канонам. Шайбани-хан в свою защиту заявляет, что является защитником и распространителем шариата и покровителем суфиев, тогда как чингизидское происхождение и соблюдение монгольских обычаев позволили ему вернуть власть над Мавераннахром законным монархам[772]. Возможно, именно это сочетание покровительства религии и использование принципов монгольского управления в светской политике позволило историкам присвоить Шайбани-хану почётный титул-прозвище «муджаддид ад-дин» («обновитель веры»), причём ещё при жизни: уже придворный автор хана, Ибн Рузбихан, именует его «обновляющим девятое столетие путём возрождения обычаев божественного закона и веры»[773].
В заключение отметим, что синтез традиций «чингизизма» и ислама в политической жизни Мавераннахра сохранялся и при преемниках Шайбани-хана включая представителей династии Аштарханидов, правивших в Бухарском ханстве в XVII–XVIII вв. Так, Ибн Рузбихан и Зайн ад-Дин Васифи сообщали о приверженности Суйунч-Ходжа-хана к монгольским кочевым традициям и обычаям, что, по их словам, обеспечивало ему победу над врагами. Аналогичным образом, по сообщению Махмуда б. Вали, Яса сохраняла своё действие при дворе современных ему бухарских правителей из дома Аштарханидов — причём не в виде неких абстрактных постулатов, а в качестве реально действующих норм, регулировавших определённые сферы общественной жизни Бухарского ханства. Историк неоднократно отмечает, что тот или иной поступок или решение хана соответствовало Ясе[774].
§ 4. Чингизидское правовое наследие в ойратских ханствах
Ойратские государства можно считать своеобразной альтернативой ханствам потомков Чингис-хана, чья монополия на власть в Великой Степи уже с XV–XVI вв. оказалась существенно подорванной в результате распада таких империй, как сама Монгольская империя, империя Юань в Китае, Чагатайский улус, Золотая Орда. Тем не менее, противопоставляя себя Чингизидам, ойратские правители использовали многие государственные и правовые традиции последних. В настоящем исследовании мы намерены проанализировать особенности использования институтов чингизидского права в ханствах, созданных ойратами в XVI–XVIII вв.
Легитимация принятия ханских титулов
Как известно, формально Чингизиды, потомки «золотого рода», обладали монополией на верховную власть и ханский титул вплоть до нач. ХХ в.[775]. Однако фактически, как уже отмечалось, они постепенно утрачивали её по мере возвышения других менее знатных кланов. К таковым относились и предводители так называемых «четырёх ойратов», наиболее влиятельные из которых по примеру Чингизидов стали принимать ханские титулы.
Однако, хотя фактическим основанием принятия ханского титула ойратскими правителями и стало их реальное могущество, доминирование — в степях Центральной Азии, формально они должны были считаться узурпаторами по сравнению с ханами Чингизидами. Поэтому им были необходимы правовые основания для обладания таким титулом. Первые ойратские ханы, происходившие из рода хошоутов, претендовали на ханскую власть, выводя своё происхождение от Хасара — брата Чингис-хана, причём такое их происхождение признавалось и в официальной монгольской историографии: в частности оно отражено в генеалогическом сочинении «Илэтхэл шастир»[776]. Тем не менее даже они именовались ханами в ойратских источниках, не получая международного признания. Так, например, известный хошоутский правитель Байбагас в ойратской исторической традиции именовался ханом[777], хотя в иностранных государствах он фигурирует лишь как тайши — старший среди равных ойратских правителей[778].
Впрочем, этого основания в глазах Чингизидов и их приверженцев, по-видимому, было недостаточно для легитимного обладания ханским титулом, поэтому вскоре ойратским правителям удалось найти более законное основание — поддержку высших иерархов буддийской церкви. Надо сказать, что прецеденты пожалования ханских титулов далай-ламами имели место и среди Чингизидов: так, буддийские иерархи жаловали титулы тумэтскому хану Алтану, тушету-хану Абатаю, последнему общемонгольскому хану Лигдану, сайн-нойону Тумэнкину[779]. Поэтому такое пожалование и представителям других династии представлялось не менее легитимным в глазах монголов, среди которых буддизм в XVII в. уже получил значительное распространение.
Первым ойратским ханом, формально получившим титул от Далай-ламы, стал хошоутский Гуши-хан, правитель Кукунора, на рубеже 1630–1640-х гг. овладевший также и Тибетом; более того, он был признан даже перерождением знаменитого буддийского проповедника VIII в. Падмасамбавы. Его потомки официально также получали титулы от Далай-ламы[780], но фактически считались уже потомственными ханами, наследниками Гуши-хана, поскольку происхождение от хана также являлось достаточным основанием для обладания ханским титулом.
В 1640–1670-е гг. ханские титулы, таким образом, носили только хошоутские правители Тибета, Кукунора и Алашаня: фактически контролируя Тибет, они имели возможность заставить Далай-ламу жаловать высший титул исключительно представителям их рода[781]. Однако после смерти Даян-хана, сына Гуши-хана (1668 г.), Далай-лама приобрёл большую самостоятельность и получил возможность жаловать ханские титулы также и другим ойратским правителям: в 1678 г. ханский титул от Далай-ламы получил джунгарский правитель Галдан (Бошугту-хан) из племени чорос[782], в 1690 г. — Аюка, торгоутский правитель Калмыцкого ханства[783], а уже в 1730-е гг. — другой калмыцкий правитель Дондук-Омбо[784].
Всё это позволило калмыцким ханам претендовать даже на часть бывшего наследия Золотой Орды. Из документов, входивших в состав «Полного собрания законов Российской империи», следует, что калмыцкие ханы (в частности, знаменитый Аюка) считались сюзеренами ряда ногайских родоплеменных подразделений: Едисанской и Джамбулукской орд и др.