Кроме того, когда султан решил сместить Мурад-Гирея, подданные последнего готовы были с оружием в руках отстаивать его право на трон, однако сам хан подчинился султанской воле[849]. На наш взгляд, этот факт также свидетельствует о его лояльности к турецкому монарху.
Кстати говоря, и смещение Мурад-Гирея было связано отнюдь не с подозрением в неблагонадёжности, а с тем, что вину за поражение при Варадине возложили именно на крымского хана. Смещённый хан не был казнён или тайно умерщвлён, напротив, он получил в дар от султана поместье неподалёку от Ямболу, где прожил ещё тринадцать лет до самой смерти[850]. Этот факт тоже как-то не слишком вяжется с образом хана-мятежника, стремящегося противостоять турецкому монарху.
Таким образом, видеть в реформе Мурад-Гирея свидетельство его мятежных намерений было бы неверно.
Второй вопрос: почему именно торе послужило правовой основой его реформы?
В первой главе настоящей книги мы уже достаточно подробно охарактеризовали специфику торе как источника права: существование его задолго до образования Монгольской империи; инкорпорирование в систему монгольского имперского права и вплоть до нач. XVI в. применение в государствах Чингизидов, выделившихся из состава империи к XVI–XVII вв. Древнее происхождение торе забылось, и его «создателем» стал считаться уже сам Чингис-хан.
По-видимому, для ответа необходимо исходить из того, что создание торе относилось ещё к эпохе древних тюрков[851], наследниками государственности которых являлись не только монгольские ханы, но и, в определённой степени, османские султаны. Фраза Вани-эфенди, высказанная про «обычай, называющийся в Высокой державе каноном, а на языке татар чингизскою торе», в полной мере подтверждает это. В самом деле, в Османской империи наряду с законами шариата действовало и обычное право, правда, корректнее было бы провести параллель не с султанскими канонами, упомянутыми Вани-эфенди, а с правовой системой орфи, сложившейся в Османской империи на основе этих указов и древних тюркских обычаев[852].
Считаем необходимым обратить внимание на то, что хотя Сейид Мухаммед Риза и представляет в осуждающем тоне попытку Мурад-Гирея вернуться к старинным обычаям, в самой Османской империи никакого негативного отношения к торе не было. Так, например, в сочинении турецкого автора XVII в. Хюсейна Хезарфенна «Изложение сути законов Османской империи» содержится весьма характерная фраза относительно права крымских татар: «Bсe применяемые у них законы на своём собственном языке они называют торе. Вероучение, по которому они воздают должное Аллаху, соответствует ханифитскому толку»[853]. Как видим, нормы обычного права татар и шариат упоминаются рядом и никоим образом не противопоставляются друг другу! Реформа Мурад-Гирея вызвала обеспокоенность не официальных османских властей, а лишь определённой группы мусульманского духовенства.
Несомненно, Мурад-Гирей остановил выбор именно на торе как раз для того, чтобы его действия не создавали бы сепаратистских впечатлений. Если бы он и в самом деле питал планы обретения независимости, он опёрся бы не на обычное право торе, а на Ясу Чингис-хана, применение которой действительно свидетельствовало бы о провозглашении суверенитета и даже об имперских амбициях. Обратим внимание на то, что Яса действовала именно в крупных чингизидских державах, претендовавших на статус империи — Золотой Орде, Бухарском ханстве Шайбанидов и Аштарханидов[854]. В тех же государствах, которые являлись небольшими осколками этих держав и признавали свой вассалитет от других государств — Казанском, Крымском, Астраханском, Сибирском ханствах и др., — она не применялась.
Торе действовало в Крымском ханстве задолго до правления Мурад-Гирея: именно на основе этих обычаев осуществлялась, в частности, передача власти в Крыму — естественно, если турецкий султан не назначал хана по своей воле[855]. По всей видимости, действие обычаев, объединённых понятием «торе», было окончательно отменено предшественником Мурад-Гирея — Селим-Гиреем. По крайней мере, на это указывают слова, приписываемые крымскими историками самому Мурад-Гирею, который, якобы, обвинял своего предшественника в том, что тот «слишком уж подчинялся велениям царей османских и совершенно упразднил торе чингизскую; применяя ко всякому делу шариат, он причинил вред Крыму»[856].
Любопытно, что сам В. Д. Смирнов, приведший эти слова, далее утверждает, что «попытка Мюрад-Герая восстановить в своих владениях действие старинных татарских законов — торе, ограничив чрезмерное влияние на все дела мусульманского шариата, едва ли может быть приписана каким-нибудь личным счётам его со своим нелюбимым предшественником»[857]. На наш взгляд, именно соперничество с Селим-Гиреем объясняет смысл судебной реформы Мурад-Гирея и даёт возможность ответить на третий вопрос — почему она была так быстро свёрнута.
Селим-Гирей, согласно сведениям источников и характеристикам исследователей, являлся одним из самых выдающихся и популярных крымских ханов. И его чрезмерная приверженность к шариату была едва ли не единственным его недостатком в глазах его крымских подданных. Мурад-Гирей, желая обеспечить себе не меньшую популярность среди населения Крыма, весьма благоразумно решил продемонстрировать именно то качество, которого недоставало его предшественнику — приверженность к старинным обычаям, и поэтому провозгласил реформу судебной системы с целью возрождения торе.
Удалось ли ему своими действиями добиться поставленной цели? Думаем, что да. По крайней мере, именно об этом свидетельствует вышеприведённый факт, что крымские татары готовы были силой оружия не допустить его смещения. А среди членов ханского рода смещённому Мурад-Гирею долго не могли найти преемника — крымский историк кон. XVII — нач. XVIII в. Мухаммед-Гирей сообщает, что все царевичи отказывались занять трон, говоря: «Как нам посягнуть против этого хана?»[858].
Таким образом, действия Мурад-Гирея стали своего рода популистской, имиджевой акцией. И призывы Вани-эфенди вернуться к шариату были сделаны как нельзя более вовремя для хана: он показал своим подданным, что готов идти навстречу их ожиданиям, но вынужден уступить давлению почитаемого представителя мусульманского духовенства. Поскольку репутация защитника старинных крымских обычаев уже закрепилась за Мурад-Гиреем (как оказалось, до самого конца его царствования), он больше не видел необходимости в доведении инициированной им реформы до конца и быстро свернул её, воспользовавшись первым же благовидным предлогом.
§ 7. Институты чингизидского права в государствах Ак-Коюнлу и Сефевидов
Государство Ак-Коюнлу, возникшее в Азербайджане и Северном Иране во 2-й пол. XIV в., не имело никакого отношения к Государству Ильханов и его преемникам, возникшим после распада державы Хулагуидов. Туркменские правители Ак-Коюнлу не претендовали на чингизидское наследие и, соответственно, основывали свои права на власть и выстраивали отношения с подданными и соседями на иных основаниях. Ещё меньше отношения к чингизидской государственности и праву имели Сефевиды, сменившие Ак-Куюнлу на рубеже XV–XVI вв., а вскоре захватившие власть над всем Ираном и провозгласившие себя шахами. Претендуя на происхождение от суфийских святителей, они прямо противопоставляли собственную государственность и право любым чингизидским политико-правовым традициям, стремились всеми средствами бороться с ними.
Тем не менее, анализ источников о государстве и праве Ак-Коюнлу и Сефевидов позволяет утверждать, что в этих государствах продолжали действовать некоторые институты, сохранившиеся с чингизидского времени, причём не просто de-facto, но и будучи официально закреплёнными в законодательном порядке. Во многом эти источники стали доступны благодаря трудам В. Ф. Минорского. Его главной заслугой в изучении чингизидского права, без сомнения, является введение в научный оборот ряда исторических и правовых памятников XIII–XV вв., который он перевёл на английский, русский языки и снабдил комментариями. Некоторые из этих текстов напрямую относятся к чингизидскому праву, другие представляют собой исторические сочинения, тем не менее, содержащие весьма важные сведения о нормах и принципах чингизидского права, а также о его эволюции в различных государствах.
Интерес В. Ф. Минорского к правовым аспектам истории развития народов и государств Ирана неслучаен, учитывая тот факт, что первое высшее образование он получил на юридическом факультете Московского университета[859]. В связи с этим им неоднократно затрагивались, в частности, проблемы чингизидского права, созданного основателем Монгольской империи Чингис-ханом и его преемниками и в дальнейшем не одно столетие применявшегося в государствах Центральной Азии, в том числе и в постчингизидский период.
Естественно, он не был первым исследователем, занявшимся этими вопросами. Ещё в нач. ХХ в. П. М. Мелиоранский опубликовал перевод жалованной грамоты тимуридского правителя Ферганы Омар-Шейха (отца знаменитого Бабура) и комментарий к нему, в котором проанализировал и отдельные термины правового характера, встречавшиеся ранее в чингизидских документах[860]. В определённой степени вопросами преемственности в центрально-азиатских государствах правовых традиций Чингизидов занимались В. В. Бартольд