– Обыщите всё, нету у нас! – ответствуют атакуемые, заранее зная, что гости не пожаловали бы, если бы достоверно не знали, что оно есть. Скорее всего, механик пострадавшего цеха видел, что они неделей раньше привезли это со склада. Начальственная делегация ничего искать не хочет, упирая на то, что добрая воля принесёт упрямым плюшкиным неслыханные блага и карьерный рост, а возможно, даже и перевод в другой цех. Отказ же помочь сулит им небывалые страдания, вплоть до суда, – уж об этом пришедшие позаботятся. Единственная угроза, к которой никогда не прибегали, – это обещание уволить, что звучало бы так же смешно, как обещание выгнать из тюрьмы.
Но часто никакие угрозы действия возыметь не могли, и делегация уходила с пустыми руками. Правда дело до такого доходило только с неадекватными коллегами – чаще всего соседи выручали из беды друг друга сами, без всякого привлечения высшего начальства. Вообще взаимоотношения людей на том заводе были скорее братскими, но никак не производственными. В тех экстремальных условиях иначе и быть не могло, – только братство, как на войне. Никогда больше пролетарий, переделанный в Москве в инженера, не видел таких отношений ни в одном трудовом коллективе.
Обычно где-то после обеда Бадмаев говорил как старший по званию: «Ну что, надо бы выпить сегодня. Понедельник – хороший день». (Или среда хороший день, или четверг, – неважно.) И вечером все трое шли к нему, в общагу рядом с заводом. Не каждый день, конечно, но раз-другой в неделю такое бывало. А уж пятница – вообще святое дело. По пятницам москвичи провожали Бадмаева домой на выходные, а жил он далеко, в Той-Тепинском районе. Рабочая неделя была позади, впереди – заслуженный отдых. Трое механиков чинно выходили с завода и чинно шли на автостанцию. Дорога лежала через базар, и по пути они заходили в полюбившиеся кафешки, чтобы портвешком промочить горло. Закусывали тут же на базаре купленной, острой, как красный перец в чистом виде, корейской чимчой и узбекскими лепёшками. Или ливерными пирожками по четыре копейки, прозванными в городе «тошнотиками». Потом заходили в магазин – взять пару бутылок «Чашмы», чтобы Бадмаеву нескучно было ехать в автобусе.
Наконец, уже у самого автовокзала, в стекляшке, выпивали ещё по паре-тройке стаканов разливного портвейна за счастливый путь Бадмаева. Говорили только о работе…
Но пришло время, и их компания распалась.
Как уже было сказано, рядом со старым цехом по производству слабой азотной кислоты был новый, по производству этой же прелести. Он сильно отличался от старого и технологией, и оборудованием. Назывался этот цех 5А, и туда вскоре перевели механиком цеха одного из наших москвичей, того, что любил красивые сумки. А чуть поодаль от нового строился ещё более новый цех по производству того же продукта. Ему дали красивое и не избитое название 5Б. И именно туда перевели известного нам бывшего пролетария. Но не механиком – механик там уже был, а, как и прежде, мастером.
…На этом месте дремавший пролетарий вздрогнул и открыл глаза. Тревожно огляделся, но, поняв, что он не на заводе, а под чинарой, успокоился и снова смежил веки. Воспоминания разбередили душу, и теперь надо было вспомнить что-то приятное, чтобы вернуть себе умиротворённое сонное состояние.
Механик строящегося цеха встретил нового мастера очень радушно. Да и то сказать, они уже давно были знакомы: работали по соседству, а иногда и выручали друг друга. Но вместе они проработали совсем недолго – только новый мастер освоился на стройплощадке, как его начальника забрали в заводоуправление заместителем главного механика всего объединения. Это был болезненный и даже подлый удар по нашему бывшему пролетарию: на огромном строящемся объекте он остался один – исполнять одновременно обязанности механика и двух мастеров, положенных по штатному расписанию. А по-хорошему на время строительства и пуска там и трёх-то единиц было мало.
Вообще с механиками цеху 5Б не везло. Самый первый успел проработать всего несколько месяцев, как вдруг начал заговариваться. Поначалу причиной этого сочли переутомление, но вскоре он понёс полную околесицу, и начальство с сожалением вынуждено было отпустить его в больницу. Там ему вскрыли череп, обнаружили опухоль мозга, и через две недели он умер. Только теперь, лёжа под чинарой, наш пролетарий догадался, что это происшествие не было случайностью, а вполне закономерным результатом условий работы несчастного.
Да, сравнить работу на том пусковом объекте можно было только с сумасшедшим домом или с лагерем для изменников родины. Старый цех вспоминался погрустневшему пролетарию как новогодний детский утренник… Если это опять проделки отца, – думал он, – старающегося, чтобы сынок как следует жизнь узнал, то ему трудно отказать в умении находить оригинальные решения.
Новый мастер быстро понял, что очень скоро его ждёт участь несчастного первого механика. И он скандалами и угрозами выбил-таки себе помощника, точнее, начальника. Того перевели из другого цеха и назначили механиком, так как он был постарше и поопытнее. Новый механик со странной фамилией Кушка был человеком уже немолодым, по тогдашним понятиям бывшего пролетария, предпенсионного возраста, что-то около сорока пяти. С воодушевлением окунувшись с головой во фронтовые цеховые будни, Кушка быстро загрустил, – ведь до этого он работал в нормальном цехе и спокойно ставил палочки по вечерам на стене своего кабинета, считая дни до пенсии.
Его любимой присказкой была: «С этой пьянкой стакан вина выпить некогда!» С каждым днём он всё чаще и чаще бубнил её себе под нос, притом не так весело, как вначале, а вскоре и вовсе взвыл в голос. Совсем забыв, что он начальник, теперь он стал во всём слушаться своего мастера и всё норовил угостить его после работы вином. Кончилось это очень скоро, всего через полтора месяца после того, как по неосторожности и мягкости Кушка согласился на перевод в строящийся цех. После обычной очередной утренней пятиминутки нового механика забрала «скорая» с гипертоническим кризом. Больше в цех он не вернулся. Остался наш бывший, так неосмотрительно вышедший из пролетариев в инженерно-технический состав, снова один. Он ещё пытался шантажировать своё начальство и истошно орал и топал ногами во всех кабинетах, но больше никого заманить в новый цех не удалось ни механиком, ни даже генералиссимусом.
Описывать в подробностях советскую стройку нет ни способностей, ни сил, к сожалению. Интересующихся отсылаю к Николаю Островскому с его «Как закалялась сталь». Или вот ещё у Жванецкого хороший диалог был. Такой хороший, что невозможно избавиться от мысли, что он лично присутствовал на строительстве того замечательного цеха по производству слабой азотной кислоты – настолько документален этот диалог:
– Почему в срок не изготовили?
– Мы объяснили, что качество металла…
– Вас никто о металле не спрашивает! Вы конкретно, почему не сделали?!
– Так ведь мы писали, что на этом оборудовании невозможно…
– Что возможно, что не возможно – вас не спрашивают! Вы конкретно, почему не сделали?!
– Мы же писали, наше оборудование ни к чёрту…
– Вас не спрашивают об оборудовании! Вы конкретно, почему не сделали?!
– Мы же не могли сделать, у нас нет металла, у нас…
– Чего у вас нет, чего у вас есть – вас не спрашивают! Конкретно, почему не сделали?!
– Не сделали, и всё!
– Но сделаете?
– Но сделаем!
Вот примерно в таком ключе происходили разборки в штабе строительства два раза в неделю. На них собиралось высшее начальство – из обкома партии, из ЦК, министры. Туда же, как на гильотину, шло всё руководство завода и цеха, запасшись пилюлями и каплями. И наш пролетарий тоже там сидел, держал ответ. Мат стоял – Айше отдыхает. Хотя наиболее употребимой была не матерная, но значительно более страшная фраза: «Партбилет – на стол!» У нашего героя никакого партбилета не было, но всё равно было страшно. Тут главное успеть перевести стрелки на другого, – тогда ничего, можно жить. Закон джунглей. К счастью, пролетария бог наградил бескостным языком и обострённым чувством самосохранения, позволяющим находить быстрый выход. Например, идёт наезд на технологов, что-то они там не успели в срок. Поднимают технорука цеха: ты что же это, каналья? Саботаж? Тот, виновато глянув в глаза своему близкому приятелю, который зачем-то ушёл из пролетариев, заявляет: «А нас мехслужба подвела! Они нас мостовым краном не обеспечили!» Они! Как будто не знает, что «они» – в единственном лице.
– Где мехслужба?! – ревёт первый секретарь обкома партии.
«Эх, собака! – вставая, думает о своём техноруке бывший пролетарий, а ныне трёхглавая механическая гидра в одном лице. – Ну, хоть бы заранее предупредил, что будет мне такое инкриминировать!»
Справедливости ради надо заметить, что собака технорук никак не мог его ни о чём предупредить, потому что знать не знал, за что именно его будут иметь.
Но пролетарий, пока вставал, уже выстроил линию защиты. Тут ведь главное что: успеть удержать внимание в первые пять секунд. Если начнёшь с каких-то оправданий, на том твоя речь и кончится. Останется только выслушать, что и каким способом сделают с тобой после заседания штаба.
И, вставши, наш механик тихо и веско говорит:
– Контрольный вес для испытания.
– Что?! Какой вес?! Ещё один мозгом опухнул?! – надрывается партийный геноссе. Он вообще мало что понимает из того, что говорят здесь специалисты, но почему-то считает, что может ими руководить.
– Для ввода крана в эксплуатацию мне «Промтехмонтаж» должен был привезти контрольный вес. Без испытания я кран в эксплуатацию не пущу. Кто мне будет потом передачи в тюрьму приносить?
Поднимают начальника управления «Промтехмонтаж». Механической службе больно смотреть, как оскорбляют в изысканных выражениях этого немолодого и очень уважаемого человека. Но совесть трёхглавого механика чиста. Он действительно несколько раз по-свойски, в разговоре, просил начальника управления об этом проклятом контрольном весе. Хотя, если бы предвидеть дальнейшее развитие событий, надо было написать письменную заявку и сохранить копию с подписью о получении. Но подлость не была тогда в большом ходу, во всяком случае, у них, строителей и инженеров цеха. И начальник управления «Промтехмонтаж» не говорит, что никто у него ничего не просил, что никаких письменных заявок он не получал, – он стоит и молча слушает. О том, что занимает не своё место. Что, если не хочешь работать, уходи. Что партбилет – на стол.