Как-то говорит:
– А чего ты будешь детей по школам и садам развозить, время тратить? Сиди, работай. Я сама развезу.
На следующий день новое удумала:
– А дай-ка, – говорит, – мне свой телефон, он тебе всё равно не нужен, ты же всё время дома. Если кто позвонит, я их на домашний перешлю. Сиди, работай.
Ну, думает пролетарий, совсем дела плохи. Вот она, расплата наступила, – как говаривал Жванецкий: «Кто женился на молодой, расплатился сполна – он её никогда не увидит старой, она его никогда не увидит молодым». А уж когда бедняга обнаружил, что она и к домашнему телефону его не очень-то подпускает, – совсем загрустил. Сидит дома, грустит, без жены, без телефона, и друзья звонить перестали. Ага, уже все всё знают, не приходят, чтобы глаза не отводить в сторону…
И вот он сидит, грустит, от нечего делать в компьютере всякие новости смотрит. И вдруг читает в новостях, что вскоре в их городе состоится концерт шведской певицы Кристины Андерсон. Ах, вот оно в чём дело! Эта упрямица довела-таки свою задумку до конца! Пролетарий кое-как дождался возвращения жены и с порога огорошил её:
– Я всё знаю!
Она растерялась:
– Как всё? Совсем всё?
Неприятно царапнуло слово «совсем», но пролетарий решил для начала разобраться хотя бы с одним вопросом:
– Так ты всё-таки пригласила Кристину?
– Ну, понимаешь, так получилось, что и у неё, и у Славы как раз было свободное время…
А Слава Голиков – это гитарист из Театра Елены Камбуровой.
Теперь, наконец, когда всё разъяснилось, пролетарию было позволено выезжать в город. Боже, что он увидел! Во всех магазинах продавались билеты на концерт Кристины Андерсон. Везде красовались афиши. Радио в его машине тоже разглашало новость о приближающемся концерте. Когда же она успела всё это натворить?
Пролетарий снова впал в большое беспокойство. Он всё время тянул супругу за юбку и ныл:
– А что будет, если на концерт никто не придёт? Ты сколько билетов продала? Нас побьют, и это бы ладно, но как я буду Кристине со Славой в глаза смотреть? Как ты могла за моей спиной с ними договариваться?!
Но она словно и не слышала. Теперь, когда уже не надо было ничего скрывать, она спокойно отдавала распоряжения: когда муж должен встречать Кристину, а когда – Славу. В назначенный день он их встретил, обнимался-целовался и был уже даже рад авантюре своей жены, чем бы это всё ни кончилось.
Программа была расписана по минутам. Устроив гостей на месте, он должен был везти их сначала на обед, потом в русскоязычную газету для интервью, потом на радио. Выполнив указания, пролетарий с гитаристом Славой отдали должное местному вину, радуясь завтрашнему свободному дню, – концерт, которого так боялся пролетарий, был назначен на послезавтра. Назавтра, правда, запланирована ещё съёмка телевидением приехавших артистов, но это уже без меня, без меня, – радовался пролетарий.
На следующий день жена и многочисленные малолетние пролетариевы отпрыски с утра куда-то уехали. Он решил, что это и есть их подарок к случившемуся как раз сегодня юбилею, – он-то о нём совсем забыл с этими переживаниями о шведском концерте. Похоже, что и жена забыла. Что ж, такой подарок юбиляр оценил по достоинству – ведь ему нужно было отдохнуть перед завтрашним провалом.
Он лежал на диване в пугающей тишине и размышлял о том, что же будет завтра объяснять перед концертом немногочисленной публике, если она вообще придёт. Что он здесь вообще не при чем? Что это его жёнушка похулиганила? Разрабатывал маршруты бегства из концертного зала, если разъярённая публика будет требовать возврата денег за билеты…
Вдруг звонит жена и трагическим голосом говорит:
– Тут с телевидения приехали. Про Булата будут спрашивать. Кристина не всё знает, она хочет, чтобы ты был рядом. Я сейчас за тобой приеду. Там я тебе приготовила чёрную рубашку и чёрные брюки, надень их.
Ему бы сразу задуматься, а зачем это она заранее одежду ему приготовила, если телевидение его не ждало? Но на то он и совок ржавый, чтобы тупить иногда.
Облачился юбиляр в ненавистную приличную одежду и посмотрел на себя с отвращением в зеркало. Он вообще-то обычно круглый год в шортах и в майке ходит, желательно в одних и тех же. Время от времени жена у него отнимает один из этих атрибутов одежды и выдаёт новый. Он сопротивляется, как может. Иногда, бывает, она и на обувь его покушается, но это редко. Тут уж он стоит насмерть. И неважно, что шлёпанцы его расползлись в разные стороны, как будто по ним асфальтоукладчик проехал, и торчат из них ошмётки, оставляя после каждого шага маленькие собственные частицы, а подметки от времени стали толщиной с папиросную бумагу.
Я это к чему, собственно, вспомнил? А вот именно к тому, что супруга пролетариева заострила внимание только на рубашке и брюках. О шлёпанцах или, не приведи господи, туфлях речи не было. Видимо, годы жизни с забывчивым мужем нанесли и её памяти заметный урон. Ну, он и обул то, что было под рукой.
Наконец, она приехала и повезла мужа в роскошный отель, где их ждали телевизионщики. Перед этим оглядела придирчивым взглядом, но изъяна не заметила. И вот он уже идёт по коридору роскошного отеля, с каждым шагом осыпая паркет кожаной крошкой шлёпанцев…
На телевизионщиков пролетарий произвёл впечатление. Они посовещались и решили снимать его крупным планом, но только до пояса. Он не советовал им этого делать, доказывал, что лучше уж снимать его ноги, чем лицо, да ещё и крупным планом. Они, глядя на лицо, склонны были согласиться, но, взглянув ещё раз на шлёпанцы, решили всё-таки остановиться на лице.
Закончив с телевидением, пролетарий с женой отправились домой. Но жена почему-то повела его другой дорогой. Они шли какими-то незнакомыми холлами и коридорами, пока не уткнулись в дверь, за которой была темнота. Иди, говорит она, впереди меня, – я боюсь. Он шагнул в темноту – и вдруг ослепительный свет брызнул в глаза. Это оказался никакой не коридор, а зал, полный людей, их там было человек пятьдесят. Все они смотрели на ошалевшего юбиляра и аплодировали. Столько лиц сразу – при его-то особенностях памяти! Он сделал шаг вперёд, просто чтобы не упасть, и тут к нему бросились какие-то красивые женщины – обнимать и целовать. Совершенно потеряв рассудок от ужаса, пролетарий перебирал неслушающимися ногами, стараясь прибиться куда-нибудь к стеночке, но всеобщее ликование вынесло его в центр зала. Многие из мелькающих перед ним лиц постепенно стали казаться ему знакомыми, некоторых он даже вспомнил по имени…
И тут пролетарий увидел, что здесь собрались все его кипрские друзья. Больше того, здесь же были живущие в разных странах и невесть как сюда попавшие близкие его родственники, с которыми он давно не виделся.
Наконец, его отпустили, и он устремился в самый дальний угол зала, где разглядел длиннющий стол, за которым сидела компания серых, помятых, деклассированных граждан. Он ещё успел подивиться и порадоваться тому, что здесь оказались и какие-то ханыги, но, приблизившись, вдруг увидел, как один из них, ближайший, выстрелился из-за стола и тоже кинулся целоваться. И тут только пролетарий разглядел, что это его старый московский друг, которого он здесь увидеть ну уж никак не ожидал. Едва они расцепили цепкие брежневско-хоннекеровские объятия, как к виновнику торжества бросился на шею другой, точнее, другая обитательница стола с теми же намерениями. С ней пролетарий целовался тоже с большим чувством, даже ещё с большим, чем с предшественником. Кстати, не забыть бы сказать, что эпитеты «серые, помятые и деклассированные» были уместны только в отношении мужской части стола – дамы были прекрасны.
Недоцеловавшись и не получив ещё полной возможности соображать, что всё это означает, пролетарий с удивлением обнаружил, что всё застолье составляли… его старые московские друзья! Супруга его на всякий случай стояла рядом с валерьянкой, которую юбиляр, естественно, отверг, потребовав более приличествующий моменту напиток.
Надо сказать, что эти старые московские друзья уже не в первый раз устраивали пролетарию такой сюрприз. Ровно двадцать лет назад они выкинули подобное коленце, когда приехали на его тридцатилетие в Узбекистан, где он укрывался от круглой даты.
Да, тогда он с женой и маленькими сыновьями наслаждался ласковым, но уже входящим в силу майским узбекским солнцем в доме родителей. И вдруг телефонный звонок. Ба, да это друзья из Москвы! Оказывается, они всей компанией сидят у одного из них. Встретились отметить 1 Мая, да чтобы два раза не ходить, остались уж дождаться и Дня Победы. День Победы уже был близко и, соответственно, приближался и час расставания, ведь не ждать же следующего праздника, который будет только 7 ноября! Взгрустнули друзья, и вдруг кому-то в голову пришла чудесная мысль: так ведь у нашего друга, который сейчас греется в Узбекистане, круглая дата через два дня! Надо ехать, неудобно не поздравить. По сусекам поскребли, по амбарам подмели, нашли денег на девять авиабилетов, благо они тогда для процветающих художников стоили не очень дорого – по пятьдесят шесть рублей. Снарядили гонца за билетами и – звонят в Узбекистан, чтобы сказать ничего не подозревающим узбекам, когда их встречать.
Родители пролетарские обрадовались, умилились – какие хорошие друзья, за три тысячи километров едут, чтобы поздравить! Жена его, правда, их восторгов не разделяла, – это говорит, беда большая, надо нам всем быстро собираться и уматывать отсюда, куда глаза глядят.
А пролетария, уже и тогда забывчивого, другие заботы одолевали. Нет, лица друзей он тогда ещё помнил крепко, но вот цель их приезда совсем из головы вылетела. Да и как теперь дорогих гостей встречать? На дворе разгар борьбы с алкоголизмом – водки купить ну просто негде. Сел он в машину, стал рыскать по городу и окрестностям. Ничего не нашёл, только из одной студенческой столовой по знакомству удалось изъять две бутылки коньяка, которые непонятно как туда попали. Что ж, придётся потчевать гостей этиловым спиртом, – слава богу, на химзаводе все знакомые. Потом ещё, когда гости уже приехали, удача им улыбнулась – в каком-то кишлаке они обнаружили в продаже портвейн «Чашма» и набили им полный багажник машины так, что она просела чуть не до земли. Портвейна было столько, что вечером гости разбрелись по саду, припрятывая в укромных местах бутылочку на чёрный день. О многих заначках потом не вспомнили, и папа пролетария ещё несколько лет с радостью находил то тут, то там неожиданные дары. Мама, правда, его радости не разделяла.