Не привыкший к таким подаркам бывший советский подданный попытался понять, где здесь кроется подвох, поэтому, хоть и без явного холода, но достаточно высокомерно, как разорившийся Дубровский, сказал напрямик:
– Прекрасно, юноша, но должен вас предупредить сразу, что я не только практически, но даже гипотетически не собираюсь приобретать ни одну из ваших чудесных недвижимостей. По разным причинам, но для вас будет достаточно и одной – я беден, как церковная мышь. Даже ещё беднее – ту хоть подкармливают церковные прихожане, я же своих прихожан кормлю сам, а для этого выдумываю разные дорогие блюда из дешёвых или украденных с чужой грядки овощей.
– Что вы, что вы, – замахал руками юноша, который на самом деле был уже давно не юноша, а довольно плотный репатриант из Израиля лет тридцати, с ранней, если бы не знать, что он репатриант, сединой. – Я разве сказал хоть словечко о покупке?
– Зачем же я тогда вам нужен? – удивился небыстро соображающий пролетарий.
– Мы просто хотели, чтобы именно вы увидели всё великолепие наших архитектурных замыслов и пляжей!
– Именно я?! – поразился приглашаемый.
Действительно, нужно быть совсем уж безумцем, чтобы показывать что-то этому бывшему пролетарию – для него все собеседники-то на одно лицо, независимо от пола и расы. Он пробормотал растерянно:
– Но ведь у меня семья, и немалая, а один я никуда не езжу.
Пролетарий не стал уточнять, что одного его просто никуда не выпускают из дому, опасаясь, что он может потеряться.
– Прекрасно! – ответил упитанный репатриант. – Тогда мы вам выделим не апартаменты, а виллу!
Странно всё это и опасно, а главное непонятно, откуда ждать удара, – думал наш бывший. Что-то здесь нечисто, но и отказываться не хотелось – любопытно было. Не до конца ещё высохший пролетарский мозг подсказывал, что лучше остаться дома, но склонность к авантюрам всё-таки взяла верх:
– Ладно. Только я сам приеду. На своей машине. И со мной ещё друзья приедут, – сделал ударение на последних двух словах осторожный пенсионер-писатель.
– Отлично! – обрадовался менеджер, – на сколько человек ещё апартаменты заказывать?
Ну, поехали, отступать некуда.
Привезли их для начала в элитный гольф-клуб. Все уехали на игрушечных машинках пробовать клубные клюшки для гольфа, а пролетарский писатель остался изучать архитектурные изыски своего недолгого жилья, ибо из всех клубов в жизни знал только клуб филателистов в Чирчике и клуб Булата Окуджава в Москве. Вскоре гольфисты вернулись, счастливые, возбуждённые, и было объявлено, что ужин будет в каком-то роскошном казино. Пролетарий уже выпил к этому времени бутылку шампанского, забытую кем-то в его гостиной в красивой корзине с цветами, подобрел и согласился, чтобы его везли устроители всего этого бесстыдства. Правда, увидев оглушительную роскошь отеля, куда их привезли, вспомнил, что не голоден и сказал, что посидит-ка он лучше в уголочке, покурит.
И тут встречающая сторона торжественно так преподносит ему какую-то бумажку, или, как модно было говорить в испускающем последнее дыхание государстве пролетарского прошлого, ваучер – на сто евро. Идите, говорит, уважаемый сэр, сыграйте в казино, всё уже оплачено. Обалдевший пролетарий вспомнил, что в последний раз ему на ваучер сулили две «Волги», и, грешным делом, подошёл было к золочёным вратам, ведущим в неведомое счастье, но вдруг краешком глаза заметил, какие люди там крутятся, как они одеты и как счастливы, – и отошёл. Отошёл, отошёл… Сперва немного отошёл, потом ещё немного прошёл, а там уж и совсем вышёл. Но так, не нарочито, будто бы даже лениво.
У выхода на улицу расшитый золотом швейцар подскочил к нему и залебезил не по-русски. Тут уж выдержка изменила нашему герою, он шарахнулся от швейцара и, забывши о своей ленивой независимой походке, опрометью кинулся в темноту. Где машина, на которой их сюда привезли, он не знал, ибо высадили их у парадного подъезда, а машину потом кто-то куда-то забрал.
Страху натерпелся! Хорошо, хоть жена всё время рядышком была, зорко следила, чтобы он не потерялся!
В общем, тогда всё обошлось. Вернулись они домой, и пролетарий успокоился. Бродил целыми днями по своему огороду, любовно разглядывая худосочные стебельки помидоров, урожай от которых вряд ли мог превысить стоимость затраченных на них семян. Но в один прекрасный день вдруг опять звонок. Оказывается, кто-то снова закончил строить потрясающий объект, и строители просто не знают, что делать, если не приедет посмотреть эту прелесть выдающий себя за писателя престарелый мичуринец. Он им попытался честно и доходчиво объяснить, что подобными приглашениями они ведут свою фирму к неизбежному краху.
– Ну поймите вы, милые, экономический эффект от моего приезда будет нулевым, это я вам со всей ответственностью заявляю как инженер! Даже не нулевым – представьте, сколько ценных предметов перебьют мои чудные чада в ваших великолепных апартаментах! А ещё ведь стоимость спиртного не стоит сбрасывать со счётов…
Нет, говорят, хотим видеть вас, и всё тут.
Ладно, моё дело предупредить.
А дальше так оно и повелось, и пролетарий привык и не пытался больше найти отгадку такого странного поведения северян. И даже если в течение месяца никто не звонил оттуда, с севера, начинал беспокоиться.
Но вот, слава богу, опять позвонили. Теперь разговор проходил быстро, без обиняков:
– За вами заехать?
– Нет, сам приеду. Куда?
– Мы встретим вас на границе, после паспортного контроля.
– О кей!
И вот приезжает он со всем своим выводком, заселяют их в апартаменты. Вид из окон – не описать. Море, чайки, жёлтый песок…
Ведут обедать. Пока повара суетятся, встречающий гостям всякие чудеса показывает: теннисный корт, бильярдная, гамаки, тренажёры такие, тренажёры сякие, аэротренажёры, – они англичанам очень нравятся. Игровые залы для детей помладше, для детей постарше, для впавших в детство взрослых. Бассейн такой, бассейн сякой, бассейн с морской водой без подогрева, бассейн для маленьких детей и постарше, джакузи для большой компании и для небольшой, человек в двенадцать… Пролетарий пытается залезть в джакузи на двенадцать человек, но его останавливают:
– Да не торопитесь, у вас в апартаментах тоже джакузи есть, прямо в середине спальни, возле кровати.
Пролетария удаётся остановить, но дети его уже посыпались во все эти гамаки, бассейны и джакузи. Встречающая сторона благосклонно улыбается…
Наконец все возвращаются к столам. И тут из самого мелкого бассейна выскакивает самая мелкая из пролетарских отпрысков, бежит к нему и спрашивает:
– Папа, а ты, когда был маленький, тоже купался в бассейне для маленьких?
– Что? – не понял вопроса расслабленный писатель.
Она, сияя, повторила вопрос.
Инженер человеческих душ задумался, силясь вспомнить, где он купался маленьким. И вспомнил.
Через их небольшой городок протекали целых три реки. Одна – широкая, бурная, но мелкая, ворочала крупные валуны, как детские пластмассовые кораблики, и была страшна. Она брала начало с тающих снегов Чимганских гор, и имя ей было Чирчик. Этим именем она щедро поделилась с городом, который возвели люди, чтобы использовать её мощь на своё благо. Они построили на этой реке, недлинной, в общем-то, невероятное количество электростанций, и даже в школьных учебниках географии того времени рассказывалось, что по количеству электростанций эта река занимает второе место в мире после Енисея. Купаться в этой реке было равносильно самоубийству.
Другая река была не рекой даже, а искусственно вырытым каналом, благо рытьё каналов тогда в стране было делом любимым – попробуй, заставь сейчас кого-нибудь рыть канал в несколько десятков километров. Собственно, это было ответвление от реки Чирчик, и вода там была та же самая, с горных снегов. Названия его слабеющая память пролетария не удержала. Да и было ли оно? Все просто говорили: канал. Вода в канале удивительно меняла цвета: весной коричневая, как глина, летом – неестественно бирюзовая, в остальное время – зелёная. На канале тоже построили энное количество электростанций, но, несмотря на это, был он, не в пример своей родительнице, спокойным, ласковым, зовущим – в небывало жарком чирчикском климате.
Последняя река, или речушка, а может, даже и арыком её впору назвать, причудливо извивалась, то выходя далеко за город, то возвращаясь, будто она чего-то забыла, или, точнее, забыл, потому, что назывался этот водоём Ханчиком. Вот здесь-то и любил купаться в раннем детстве со своими сверстниками будущий пролетарий, инженер, бизнесмен и писатель. Жил он тогда на самой окраине города, и нужно было отойти на холмы километра за полтора, чтобы насладиться прелестью Ханчика. Вода в нём была почти всегда грязно-коричневая, густая, и несла она в себе всякий мусор. Со дна торчали коряги, зацепившись за которые, пловец рисковал не выйти уже больше на берег. Но в знойный летний день не было большего удовольствия, чем плескаться в этой жиже. Дети даже пили эту воду, поскольку другой воды поблизости не было, а приходили они сюда на целый день.
Но наш будущий инженер-химик, не чуждый правилам санитарии и гигиены, научил друзей, как можно эту воду фильтровать. Он и со мной поделился своим секретом, и я сейчас выдам его ноу-хау – пользуйтесь, кому надо. Делается это так: берётся пустая бутылка (её нужно принести с собой), в неё набирается вода из Ханчика. Потом нужно снять трусы (другой одежды летом не полагалось) и накинуть их на горлышко бутылки. Всё, можно пить. На трусах оставалось грязное пятно, что свидетельствовало о том, что метод очистки был эффективным – вся грязь оставалась на фильтрующем элементе.
Перестал купаться в Ханчике излишне брезгливый будущий пролетарий и химик лишь тогда, когда в один прекрасный день увидел, как по его неспешной глади проплывает мёртвая курица. За ней ещё одна, потом ещё, и так штук пятнадцать. Завершал этот заплыв дохлый осёл, уже вздувшийся в тёплой воде.
Да, в общем-то, и время уже подходило химику с друзьями навсегда покинуть Ханчик. Они переходили в другую возрастную категорию и начинали примериваться к каналу. Правда, напоследок в Ханчике успел утонуть пролетариев друг и одноклассник Витька. Он зацепился под водой за корягу и не сумел выпутаться. Этот Витька вообще невезучий был – за несколько лет до этого утонул его старший брат, правда, не в Ханчике, а в Солдатском озере. Потом ему самому какой-то мальчишка камнем попал в глаз, и он остаток своей короткой жизни видел только одним глазом.